— И что же показала проверка? — не удержался Кромов.
Губы главного инженера сложились в яркий первомайский бантик, но, тут же справившись с собой, она уклончиво посоветовала:
— Лучше всего вам поговорить с Тишкиной, с председателем профкома… Картина будет полнее, чем в моем пересказе…
Добровольский усмехается:
— Да-а… Эмилия Львовна может говорить о чем угодно, только бы не касаться самого главного. О приписках я ее часа три пытал. Твердит себе одно — мое дело за техникой следить, чтобы станки гудели, чтобы не простаивали…
— Так ничего и не сказала? — спрашивает Кромов.
— Нет… А что я мог поделать? — словно оправдывается следователь. — Документы подписывал директор, главбух и плановик. Она же, вроде, как сторонний наблюдатель.
— Который ничего не видит и ничего не слышит.
— Деньги зато сразу внесла в кассу, на следующий же день после допроса.
Кромов кривится:
— Сознательная.
— Не говори. Такую антимонию развела. Полчаса, наверное, слушал о том, что всю жизнь она честно трудилась и копейки лишней у государства не брала. И премию за здорово живешь не получала!
— Она не могла не знать о состоянии дел с выполнением плана.
Добровольский коротко разводит руками:
— Презумпция невиновности.
— Главбух дал показания?
— Хоть и выпивоха, а порядочнее других оказался. Сразу каяться стал, — отвечает Добровольский и поторапливает: — Ну, так что тебе предпрофкома наговорила?
Председатель профсоюзного комитета фабрики посмотрела на оперуполномоченного непонимающе, однако, выслушав просьбу, порылась в заваленном бумагами столе и достала картонную папку с голубыми завязочками, на которой красным фломастером было выведено: «Проверка письма неизвестного автора».
Кромов хмыкнул:
— Проще было обозвать анонимным…
Тишкина не обратила внимания на мелькнувшую в глазах оперативника усмешку, развязала тесемочки, разгладила аккуратно напечатанное на машинке письмо. Кромов протянул руку, но Клавдия Никитична отодвинула папку, спросила пугливо:
— Вы хотите забрать его?
— Разумеется, — ответил Кромов. — Необходимо провести экспертизы…
— Отдать я не могу, — категорично заявила Тишкина. — Мне же потом отчитываться.
Кромов удивленно свел брови.
— А как же! — отвечая на немой вопрос, пояснила Клавдия Никитична. — Перед главком, перед райкомом профсоюза, перед людьми, наконец…
Молча оформив под недоуменными взглядами профсоюзной деятельницы протокол добровольной выдачи, Кромов подал его, а когда, хоть и с неохотой, но протокол был подписан, забрал из застывших пальцев Клавдии Никитичны письмо.
Содержание творения неизвестного автора не вызвало у Кромова никаких эмоций. Оно было коротким, изобиловало приевшимися выражениями, суть которых сводилась к сакраментальному: «директор завел любовь с плановичкой…» Автор не излагал никаких просьб, не высказывал своих пожеланий, а просто доводил факты до сведения. Лишь одна деталь согрела сердце оперуполномоченного — письмо печатали на машинке с отсутствующей литерой «Й». Везде, где она попадалась, вместо «Й» стояла буква «И». Закончив чтение, Кромов спросил:
— Ну, и что показала проверка?
Клавдия Никитична сокрушенно вздохнула:
— Мозжейкина все отрицает.
— С директором тоже беседовали?
— Конечно, — дернула плечом Тишкина. — Мы даже хотели собрать их всех вместе и поговорить.
— Всех — это кого?
— Директора, Людмилу Васильевну, ее мужа, — стала перечислять Тишкина, потом махнула рукой: — Не согласились они, не захотели…
— Очную ставку решили провести? — вроде бы улыбнулся Кромов.
Клавдия Никитична уловила саркастические интонации его голоса, поправила на дряблой шее платок, гордо ответила:
— Почему — очную ставку? Хотели совместными усилиями найти истину!
— А так ли она важна в этом случае? Дело-то сугубо личное, — проговорил Кромов и почувствовал, что сфальшивил, поскольку сам занимался этим «сугубо личным делом».
Лицо председателя профкома покраснело от негодования:
— Личное?! Ну уж нет! На работе личных дел не бывает! Их просто не должно быть! Здесь производство.
— Может, вы и правы… — неопределенно проговорил Кромов. — Так что вам ответил директор?
— Тоже все отрицал. По-моему, он не кривил душой. Да я и сама даже на минуту не могу предположить, чтобы между ними что-нибудь было… Ведь все время на планерках цеплялись!
— Из-за чего?
— Из-за чего на планерках ругаются? Из-за плана, конечно! План для нас главное, выполнить должны любой ценой, а поставщики подводят. И вот тогда многое зависит от начальника планового отдела, она… Впрочем, вам это неинтересно.
— Напротив, — поспешил заверить Кромов. — Очень интересно!
Он пытался задать еще несколько вопросов, чтобы вернуть председателя профкома к разговору на производственные темы, но откровенность Клавдии Никитичны иссякла. Служебные тайны она хранила свято и явно передумала посвящать оперуполномоченного в келейные подробности производственных процессов фабрики «Художественная роспись». Заслышав в коридоре тяжелые шаги, она радостно оповестила Кромова:
— Иван Васильевич пришел! Вы же хотели с ним встретиться?
Кромов смотрит не в глаза, а куда-то на впалые щеки Добровольского, словно впервые заметив, как плохо гармонирует обычно присутствующая на них короткая пегая щетина свежим рубашкам и современным отутюженным костюмам следователя.
— Итак, я прикинул ориентировочные даты звонков и даты поступления писем. Получалось, что сначала были звонки, потом письмо на фабрику, потом в главк…
— И еще три звонка позже, — с видом человека, который все в точности установил, уточняет Добровольский.
Кромов рассеянно кивает:
— Стало быть, подумал я, идет по нарастающей. Почему? Ответ был один — кто-то упорно добивался своего. Для подобной последовательности в гнусностях необходим весьма серьезный мотив.
— Например, ревность? — хитро стрельнув глазами, вставляет следователь.
— Почему бы и нет? Отелло вон задушил Дездемону из-за одного платочка носового… Тут же выбор богаче — звонки, письма анонимные…
— Оставалось узнать, кто звонил — мужчина или женщина.
— Хотя бы это, — соглашается Кромов. — Правда, и тогда бы возникли варианты, комбинации… В зависимости от того, кто был мишенью — Мозжейкин или его жена…
Добровольский подсказывает:
— Забыл про директора фабрики.
— Обижаешь, — тянет Кромов.
— К нему ты и направился?
— Разумеется.
Кабинет директора был светлым. Солнечные блики играли на лакированных волнах небрежно постеленного линолеума, на светлой полировке деревянных панелей, на обширной и для пущей солидности обрамленной седыми волосами загорелой лысине крупноголового мужчины, который монолитом возвышался над столом. Крупный нос, крупный подбородок, резкие носогубные складки — все в директоре было основательно и без экономии.
— Оперуполномоченный уголовного розыска Кромов, — отрекомендовался Кромов.
— Очень приятно, — ответил Иван Васильевич, предлагая ему сесть. — Что-нибудь случилось на моей фабрике?
— Я по поводу истории с письмом…
Лицо директора стало скорбным:
— Я-ясно… Не очень красиво получилось… Из-за этой, как вы выразились, истории с письмом, я столько здоровья потерял… На днях в главк звонил, просил, чтобы освободили от занимаемой должности…
— Да-а?
— Да… Руководитель, пусть даже небольшого предприятия или подразделения, должен быть авторитетом для подчиненных… А после этого… Трудно, трудно воспитывать подчиненных… Люди смотрят, а во взгляде…
— Главк удовлетворил вашу просьбу?
— К сожалению — нет, — сокрушенно развел ручищами директор, и Кромову подумалось, что он бы неплохо смотрелся за баранкой «КамАЗа» или «К-700», а Иван Васильевич огорченно продолжил: — Но выходит так, что мы вынуждены расстаться с Людмилой Васильевной… Она уже и заявление подала… Москва подписала… Я-то им звонил, чтобы уговорить помогли, а они мне сообщили… Ума не приложу, где такого специалиста найти? Да что, такого! Хоть бы в половину знающего… Она же умница, профессионал… Я без нее, как без рук…
— Тогда, может, не отпускать, — посоветовал Кромов.
— Не хочет она здесь работать… Косятся все. Я-то вытерплю, а вот женщине трудно…
Кромов неожиданно спросил:
— Вы действительно подвозили ее домой?
Кустистые брови директора осели на веки:
— Да-а… Вы тоже думаете…
— Я не думаю, я спрашиваю, — улыбнулся Кромов. — Спасибо за откровенность.
— Не за что… — приподнялся директор и, видя, что оперативник вот-вот покинет кабинет, не удержался: — Скажите… Почему, собственно, этой… клеветой заинтересовался уголовный розыск!
Кромов обернулся, задержал на нем взгляд:
— Муж Мозжейкиной пытался покончить с собой.
— Что-о?!.
Кромов долго не отвечает на вопрос Добровольского. Потом пожимает плечами, приглаживает отросшие до немилицейской длины волосы:
— Если честно, то Иван Васильевич производит впечатление руководителя средней руки… какое и должен производить. Сокрушался, что все так вышло, хотел к Мозжейкину в больницу ехать, да я отсоветовал…
Добровольский вынимает из сейфа заключение экспертизы, протягивает Кромову:
— Полюбопытствуй.
Глубоко посаженные глаза оперуполномоченного быстро пробегают по строчкам. Потом он удовлетворенно улыбается:
— Я же в справке писал… Но сразу как-то не сообразил посмотреть ту пишущую машинку. Другие смотрел, а эта в красном уголке стояла… Короче, понесся на ВЦ, надеялся, что там кто-нибудь слышал голос анонимщика. Если звонили домой, могли звонить и на работу… Да и просто хотелось поговорить о Мозжейкине.
Начальник ВЦ, степенная женщина в строгом костюме, поправила на тонкой переносице очки, секунду помедлила, словно раздумывая, позволить ли работнику уголовного розыска отвлекать ее подчиненного в рабочее время, потом проговорила низким грудным голосом: