На ватных ногах прошла она к креслу, замедленно села на самый краешек, умоляюще сложила на груди руки:
— Поверьте, я не хотела!
— Нет.
— Что — нет? — не поняла женщина.
— Не верю… — сказал Кромов. — Не верю, что не желая того, вы обливали грязью двух людей. Клевета совершается только с прямым умыслом. И он всегда ясен — опорочить честное имя, унизить достоинство человека… Или вы сообщали правду?
— Лгала… Поверьте, иначе я не могла! — шепчет Татьяна Эдуардовна. — Виктор убил бы меня, если бы ему стало известно…
— Виктор?
— Муж… Он убил бы… убил…
Кромов потерял нить ее размышлений, переспросил:
— За то, что вы звонили Мозжейкину?
— Нет же! Нет! — с горечью воскликнула Пушкарева. — Не то!
— Тогда конкретнее, пожалуйста, — сухо попросил оперуполномоченный.
— Если бы он узнал, что я… что у меня… — не решается она, но все же договаривает: — Что я была любовницей Ивана Васильевича…
От подобного признания Кромов слегка ошалел. У него вырывается непроизвольное:
— Вы?!. Та-ак…
— Да-а, — утрачивая решительность, выдыхает женщина. — Все четыре года работы… Случилось это, когда мы ездили на теплоходе… Профком откупил «Москву», отдыхали на острове…
Кромов понял, что сейчас его будут посвящать в тайны Мадридского двора, и, едва сдерживая неприязнь, перебил Пушкареву:
— Не нужно… Объясните, почему вы писали клеветнические письма и сообщали мужу Мозжейкиной всякие мерзости по телефону?
— Письма?
Вопрос этот прозвучал с такой неподдельной искренностью, что стало ясно — писем она не писала. От этого соображения Кромову не сделалось легче, и он повторил:
— Для чего вы звонили?
— Я не хотела… Не хотела… Но если бы Виктор узнал…
— При чем здесь ваш муж?
Пушкарева заморгала мелко-мелко, стараясь удержать выступившие в уголках глаз слезинки. Кромов догадался, в чем дело. Очищающие слезы грозили превратиться в грязноватые потеки туши, которые, конечно же, не сделают лицо привлекательнее.
— Он звонил… угрожал рассказать мужу, — наконец выговорила Татьяна Эдуардовна.
Сохраняя остатки терпения, Кромов спокойно уточнил:
— Кто — он?
— Не знаю, — опустившимся голосом сказала Пушкарева. — Но он знает все!.. Где мы с Иваном Васильевичем встречались, где у него дача, когда и куда ездили по путевкам выходного дня… Даже в каких гостиницах жили… Все, все… Это страшно, я все время боюсь…
Кромов помолчал, давая собеседнице возможность успокоиться, проговорил:
— Насколько я понял из ваших признаний, Мозжейкина никогда не находилась с директором фабрики в близких отношениях… Вы же длительное время были его любовницей…
Он видел, что Пушкареву резануло упоминание о ее «должности», но даже в душе не посочувствовал ей, поскольку намеренно называл вещи своими именами. Напротив, Кромов даже уточнил:
— Правильно я понял?
— Да, — шевельнула губами Пушкарева.
— Пойдем дальше… Неизвестный звонит вам и угрожает рассказать мужу о ваших отношениях с директором. Так?
— Так.
— И этот неизвестный требует, чтобы вы звонили Мозжейкину и сообщали о том, что его жена якобы выполняет ваши функции… Так?
— Да… так.
— Он же заставил вас написать письма.
Пушкарева вспыхнула:
— Не писала я никаких писем!
— Ну, и слава богу, — покорно согласился Кромов.
— Поверьте, я не хотела, меня заставили! Меня шантажировали! — порывисто восклицает Татьяна Эдуардовна.
— Разве от этого кому-нибудь легче? — проронил оперуполномоченный. — Людмиле Васильевне легче? Или ее мужу, которого чудом спасли, вытащив из петли?
Пушкарева побледнела, стала медленно заваливаться набок. Кромов успел подхватить ее, прежде чем она упала на пол, прислонил к спинке кресла. После этого пошел за водой.
Когда первые капли коснулись лица Пушкаревой, она открыла потемневшие глаза:
— Он хотел повеситься? Из-за моих разговоров?..
— Он повесился. Только счастливый случай помог избежать гибели. Вернулся один из сотрудников и снял его, — не желая щадить чувств Пушкаревой, сказал оперуполномоченный.
Она схватила его за руку, запричитала:
— Я не хотела, не хотела!.. Господи, что же теперь будет?! Меня в тюрьму посадят, да?! Посадят?! Почему вы молчите?! Говорите, посадят?
Кромов высвободил руку из ее холодных пальцев, твердо произнес:
— Успокойтесь!.. Подумайте, кто мог вам звонить?
— Не знаю, — потерянно покачала головой Пушкарева.
— И никаких подозрений не возникло?
— Не-ет… но… Он очень осведомлен… Это кто-то из фабричных.
— Кто?
— Среди мужчин таких нет…
— Любая женщина могла попросить мужчину, — раздумчиво проговорил Кромов и сухо спросил: — Из-за чего вы расстались с директором… и с фабрикой?
— Поссорились… — горько ответила Пушкарева. — Похоже, Иван Васильевич завел себе еще кого-то… Надоела я… Как-то так все получилось… Он сказал, увольняйся… Сначала-то я не хотела, но потом решила, лучше уволиться, чем дожидаться от него неприятностей…
— Такое могло случиться?
Унылая усмешка скользнула по губам Пушкаревой:
— Я слишком хорошо знаю Ивана Васильевича…
Кромов посмотрел на нее внимательнее. И совсем не собираясь этого спрашивать, спросил:
— Таня, зачем вам все это было нужно?
Она вздрогнула так, будто на нее замахнулись, приподняла плечи и обреченно уронила их:
— Не знаю…
Кромов глядел в окно, за которым слабый ветерок покачивал уже обнаженную осенью ветку, молчал.
— Не знаю… — прошептала Пушкарева и продолжила неожиданно посуровевшим голосом: — Я ведь не любила Ивана Васильевича.
— Тогда зачем? — спросил Кромов, и в его голове шмыгнула, показавшаяся смешной мысль — неужели и в интимной обстановке она называла его Иваном Васильевичем?
— Чтобы жизнь такой пресной не казалась, — с некоторым вызовом заявила Татьяна Эдуардовна. — Все одно и то же: работа — дом, дом — работа… А Иван Васильевич… Цветы, комплименты, машина, романтика, тайна… От Виктора, кроме зарплаты, ничего не дождешься… Вот, к примеру…
— Примеров не надо, — остановил Кромов. — Ни к чему они… Скажите лучше, вы задумывались, почему именно Мозжейкина, а, скажем, не профсоюзная деятельница?
— Не-ет… Я так боялась… И сейчас боюсь, — призналась Пушкарева, сжала ладони коленями, бросила на оперуполномоченного быстрый взгляд: — Вы Виктору не скажете? Я же вам, как… как официальному лицу… У вас же тайна следствия… Не расскажете? Он меня убьет!
— Только это меня и останавливает, — грустно пошутил Кромов.
На лице Кромова появляется отчаяние:
— После этого визита голова пошла кругом… Одну нашел, оказалось, что ее использовали. Кто? Где искать? Кто письма писал?
— Так уж и кругом? — щурится Добровольский. — Не скромничай. Ведь побежал же к Мозжейкиной.
Кромов кивает:
— Побежал.
Добровольский усмехается:
— А потом снова на фабрику, искать пишущую машинку.
— Было дело, — соглашается Кромов.
Мозжейкина устало посмотрела на оперуполномоченного, отступила на шаг, пропуская его в комнату, потом прошла сама, опустилась на диван.
Кромов сел на тот же стул, что и в первое свое посещение, и ему подумалось, будто он вернулся на несколько часов назад. В комнате все оставалось на своих местах, даже пыль на полированной столешнице сохранила следы его локтей. Лишь вытянулись, падающие от мебели тени, стали уродливо длинноногими. Да хозяйка сидела чуть ближе к окну, хотя по застывшему лицу казалось, что за это время она не сделала ни движения.
— Вы сегодня были у мужа? — спросил Кромов.
— Была.
Интересоваться самочувствием больного Кромов не стал. По тону женщины понял, как встретил ее Мозжейкин.
— Кому было выгодно распространять порочащие вас сведения?
— Выгодно? — не поняла Людмила Васильевна.
— Именно.
— Разве такое… делают ради выгоды? — Мозжейкина окончательно вышла из забытья.
Тихо, но уверенно Кромов ответил:
— Делают. Кому вы перешли дорогу?
Мозжейкина посмотрела растерянно:
— Я?.. Дорогу?..
— С кем вы конфликтовали на фабрике?
— Только с директором, и то исключительно по работе.
— С Иваном Васильевичем… — задумчиво проговорил Кромов, замолчал надолго, спросил: — Из-за чего, если не секрет?
Мозжейкина отвела взгляд, нерешительно спросила:
— Это имеет значение?
Не хотелось оперативнику быть жестоким, но весь день его засыпали недоговоренностями, умолчаниями, и он не справился с собой:
— А то, что случилось с вашим мужем, имеет значение?
— Простите, — померкшим голосом отозвалась Людмила Васильевна. — Трения у нас с директором возникали из-за плана… Особенно относительно отчета… Он требовал, чтобы, составляя отчеты, я несколько завышала показатели.
— А вы?
— Я не шла на это. Но дважды отчет составляли без меня. Первый раз я была в отпуске, второй — на больничном.
— Имеете в виду приписки в квартальных отчетах?
Когда Кромов произнес слово «приписки», Людмила Васильевна опустила глаза. С ответом оперативник не торопил. Мозжейкина сказала едва слышно:
— Да… приписки.
— И вы высказали директору свое недовольство, — утвердительно проговорил Кромов. — Как он отреагировал?
— Сказал, что меня не волнуют интересы производства, что до людей мне дела нет, и так далее… Это говорилось на планерке… А один на один заявил, что нам не сработаться…
— То есть предложил уволиться?
— Да… Но я отказалась. Меня работа устраивает.
— Больше об этом не заходила речь?
Мозжейкина вздыхает:
— Как отчет, так все снова… Но я ни разу не пошла на…
Видя, что она не может подобрать подходящего слова, Кромов помог:
— На фальсификацию отчетов, а если применять уголовно-правовую терминологию — на приписки.
— Да, — с трудом соглашается Мозжейкина.
— Почему вы не обратились в милицию, в главк, наконец?
— Я не подумала…