— Что это может привести к подобным последствиям?
— Вы считаете?..
Поднимаясь, Кромов со скрежетом отодвинул стул, сухо ответил:
— Пока я ничего не считаю.
На фабрику он зашел уже как свой человек, отыскал на втором этаже замызганную дверь с табличкой, на которой выцветшей бронзой было начертано «АХО». Комнатка, куда он протиснулся, размерами напоминала одноместный туалет. Ядовито-синие панели делали эту ассоциацию еще более весомой.
Хозяин кабинета, сухорукий мужчина с испитым лицом, вскинул блеклые глаза. Кромов представился, хотя чувствовал, что нет в этом особой нужды, поскольку взгляд мужчины свидетельствовал — ему известно, кто к нему явился.
— Меня интересуют имеющиеся на фабрике пишущие машинки, — без предисловий сообщил Кромов.
Начальник АХО ответил четко:
— Три штуки имеется. У секретаря. У кассира. В плановом.
Эти машинки Кромов уже видел. Буква «Й» на них присутствовала. Поэтому он проявил настойчивость:
— Только три?
— Да, — ошарашенно протянул начальник АХО.
— Списывали давно?
— Года три назад списали одну… Но на ней и сейчас стукать можно, стоит в красном уголке.
— А говорите… — укорил Кромов. — Ключи от красного уголка у вас?
— Да он и не закрывается. Чего там брать-то?
— Покажите эту машинку.
Начальник АХО кое-как выбрался из-за стола, проелозил плечом по стене, где на этом месте уже была темная засаленная полоса от постоянного соприкосновения с хозяином кабинета.
Литера «Й» на машинке отсутствовала.
Удовлетворенно похмыкав, Кромов обернулся к недоумевающему начальнику АХО:
— Найдите навесной замок, опечатайте комнату, и никого не пускайте до появления следователя.
Очевидно, руководствуясь в жизни принципом, гласящим, что приказы не обсуждаются, а исполняются, тот коротко бросил:
— Ясно. Сделаем.
Добровольский с азартом подхватил еще не сорвавшуюся с языка оперуполномоченного фразу:
— Ты пришел к выводу, что Пушкаревой звонили по наущению директора?
— Именно по наущению, — поспешно кивает Кромов. — Если бы он звонил сам, она бы наверняка узнала голос.
Добровольский пощипывает бровь, качает головой:
— И ты решил провести психологический опыт… Рискованное мероприятие…
— Как говорит наш начальник, ударил на психологию, — усмехается Кромов. — Что мне оставалось делать? Жена на чемоданах сидела. Времени было в обрез.
— На главбуха не подумал?
— Нет. Это должен был быть кто-то абсолютно посторонний. Какой-нибудь друг детства, старый приятель…
— До сих пор удивляюсь, как тебе удалось уломать прокурора на прослушивание и запись телефонного разговора, — задумчиво покачивает головой Добровольский.
— Сам удивляюсь.
Подергав дверь кабинета Добровольского, Кромов поспешил в приемную. Молоденькая секретарша, она же делопроизводитель, меланхолично посмотрела на оперуполномоченного, потом на часы, которые вопили о том, что скоро настанет конец рабочего дня.
— Добровольский не возвращался из СИЗО? — спросил Кромов.
— Нет.
— Прокурор у себя?
— У себя.
Прокурор, как и полагается прокурорам, был в том возрасте, когда человек начинает подумывать о пенсии. И как всякий, надзирающий за соблюдением законности опосредованно, — через уголовные дела, через сообщения помощников, через заявления и жалобы граждан, прокурор настороженно относился к замысловатым версиям, справедливо считая, что в любом происшествии следует выделить суть, а не накручивать на простые обстоятельства разные разности. Поэтому Кромова он выслушал, недоверчиво пощипывая верхнюю губу.
— Надеюсь, ты понимаешь, что речь идет о руководителе? — для начала спросил он.
— К сожалению, — дипломатично отозвался Кромов.
— То, что прослушивание телефонных разговоров допускается лишь в крайнем случае, тебе тоже объяснять не нужно?
— Нет.
— Добровольский возбудил дело?
— Он в следственном изоляторе.
— Вот видишь… Как же я могу санкционировать прослушивание?
Кромов, словно это не было известно прокурору, подсказал:
— Так… вы можете возбудить.
Прокурор, как бы оценивая не очень удачную шутку, скованно улыбнулся, попросил:
— Повтори-ка все еще раз.
Кромов не привык услащать свою речь эпитетами, но сейчас был вынужден это сделать. Прокурор улыбнулся, теперь уже дружелюбнее:
— Складно говоришь…
Он достал из стола бланк постановления, и Кромов понял, что половина проблем решена — уголовное дело возбуждено. На столе появился следующий бланк. Прокурор занес над ним ручку, поднял глаза на Кромова:
— Только благодаря твоему красноречию… Больно ловко ты мне портрет злодея обрисовал… А кто разговор, если он, конечно, состоится, будет записывать?
— Решим, — сказал Кромов, добавил: — Если не состоится, директор все равно подастся к тому звонарю, не может не пойти… Без эксперимента на звонаря трудно выйти. А не найдем его, будет брешь во всей цепи событий… Прощать же такие вещи нельзя. Клевета — штука прилипчивая…
— Хватит меня убеждать, — насупился прокурор.
Оперуполномоченный виновато поскреб затылок:
— Так я еще и санкцию на арест хотел просить…
— Как, как? — переспросил прокурор.
— Арестовать его надо. Иначе не даст следствию спокойно работать.
Прокурор откинулся на стуле, оглядел Кромова:
— Вот ты вначале докажи мне, что он все это сделал — письма, звонки и прочее… А тогда и посмотрим. Специально тебя дождусь, можешь мою машину взять.
Язвительный тон прокурора слегка задел Кромова, и теперь он боялся одного — попасть впросак. Однако виду не показал, а с чувством произнес:
— Спасибо… Ваша «Волга» будет очень кстати.
Повторный визит оперуполномоченного удивил директора фабрики. Но на массивном лице, напоминавшем Кромову одну из масок знакомого всем Фантомаса, когда тот, кажется, превращался в профессора, удивление это не отразилось. Словно вырезанные искусной рукой, крупные губы сложились в любезную улыбку:
— Еще раз здравствуйте! Забыли что-нибудь?
— Нет, — скромно ответил Кромов. — Снова к вам.
— Слушаю, — сгоняя улыбку и изображая внимание, проговорил директор.
— Иван Васильевич, вы умный человек… — начал Кромов.
Директор усмехнулся, покачал головой:
— Начало интересное…
— Ну не дурак же вы? — спокойно сказал Кромов. — Дурак такое не придумает. Только умный подлец.
Сначала лысина, потом надбровные дуги, потом нос и щеки Ивана Васильевича побагровели. Налились прозрачным бешенством глаза:
— Вы забываетесь, инспектор!
— Красиво звучит…
— Что-о?!. — налился каменной тяжестью Иван Васильевич.
— Звучит, говорю, красиво — «Вы забываетесь, инспектор!»… Начинаю чувствовать себя великим Мегрэ, — произнес Кромов и добавил ровным голосом: — Моя должность называется «оперативный уполномоченный»… Длинно, но зато наполовину по-русски.
Директор закатил глаза, скрипнул зубами. Кромов продолжил:
— Я повторяю… То, что придумали вы, мог придумать лишь умный подлец. И меня в этом не переубедить.
— О чем вы? — выложив на стол два здоровенных, угрожающе сжатых кулака, пророкотал директор. — Вы заговариваетесь. Назовите телефон вашего начальника, я этого так не оставлю…
Кромов улыбнулся:
— Не утруждайтесь. Позвоните сразу прокурору… Он будет рад.
— Послушайте! — приподнялся в кресле Иван Васильевич.
Кромов посмотрел на него снизу вверх:
— Это вы послушайте! Сядьте и послушайте, что я вам скажу!
При этом у оперативника было такое выражение лица, что директор счел за лучшее не возражать, а опуститься в кресло. Сидел он теперь набычившись, глядя на Кромова из-под бровей.
— Сначала я не поверил своей догадке! — продолжил тот. — Ну, в самом деле, какой резон уважаемому человеку, директору, пусть и захудалой фабричонки, но директору, самому на себя пасквили писать? Зачем ему звонить мужу своей сотрудницы и сообщать, что она спит с ним, то есть с директором?.. Кстати, вы сами печатали, письмо на машинке из красного уголка или тоже попросили кого-нибудь?
Как ни пытался директор спрятать злобу на самом дне прищуренных, свинцово-тяжелых глаз, она пробивалась наружу, выплескивалась. Он попытался натужно пошутить:
— Действительно… Вы какого-то мазохиста обрисовали…
— Хорошо… — раздумчиво сказал Кромов. — Не желаете отвечать, не надо.
Директор приподнял кустистую бровь. Кромов пояснил:
— Хорошо, что вы следите за моей мыслью. Плохо, что в вас не проклюнулись угрызения совести… Сначала я подумал, что все это бред, но… Все же это ваших рук дело.
— Я никому не звонил и не писал, — расслабившись, откинулся в кресле Иван Васильевич. — У вас, молодой человек, и на самом деле бред.
Кромов не отреагировал на подобное обращение, просто улыбнулся:
— Ошибаетесь… Пушкарева была со мной откровенна… Предельно откровенна.
— Пушкарева, Пушкарева… — потирая виски большим и указательным пальцами, сделал задумчивое лицо директор. Всем своим видом он пытался уверить собеседника в том, что старается, но никак не может вспомнить, кто такая эта Пушкарева. — А! Кажется, работала у нас технологом?
Кромов смотрел на него и видел, что самообладание покидает Ивана Васильевича. Веки подрагивали, капельки пота оросили лоб, нервный тик тревожил левую щеку.
— Женщине, тем более интересной, всегда есть что рассказать, — вежливо улыбнулся Кромов. — Может, не стоит вам разыгрывать оскорбленного, а лучше сесть и написать на имя прокурора покаянное заявление?
Директор ослабил узел галстука, расстегнул верхнюю пуговицу рубашки:
— Заявление?
— Да, — кивнул оперуполномоченный. — Так, мол, и так… Подробно, ничего не утаивая… Побудительным мотивом, дескать, для моих действий явилась профессиональная честность Л. В. Мозжейкиной, которая, ну никак, не соглашалась вносить в государственную отчетность искажения, приписывать к выполнению плана мифические данные, и так далее… Напишите, что рассудили, мол, так: люди — Мозжейкины — порядочные, шуметь не станут, уволится сама, или муж вынудит… Письмо в главк — это шедевр, это тонкий ход с вашей стороны! Хотя, Иван Васильевич, думаю, зная свое руководство, вы рассудили, что при выборе — кому увольняться, вам или Мозжейкиной, предпочтут оставить вас… Почти ничем не рисковали…