Вижу, что Толик совсем приуныл, и приглашаю его на вальс. Он вздыхает послушно выбирается на открытое пространство.
После вальса — кофе.
Гурьбой покидаем ресторан. На улице Люська тоненько выкрикивает:
— Хорошо-то как! Теперь только в безалкогольные и будем ходить! Спокойно: ни хулиганов тебе, ни пьяни всякой. Поели, повеселились и домой!
Василий искоса смотрит, но ничего не говорит. Марков поддакивает Люське:
— И на следующий день себя прекрасно чувствуешь.
— М-да, — одними губами соглашается Толик.
На остановке прощаемся.
У своего подъезда задираю голову. На кухне горит свет. Наверное, мама ждет появления своей непослушной дочери. Чмокаю Толика в щеку и спешу домой.
Шеф уже на месте и беседует с кем-то по телефону. Забавно видеть его через оконное стекло: брови серьезно сдвинуты, губы шевелятся, а звук выключен.
Павел Петрович замечает, что на него глазеют. Демонстративно смотрит на часы. Понимаю намек и взбегаю на крыльцо.
Дверь в кабинет моего коллеги Селиванова распахнута настежь. В коридоре стоит тяжелый запах табачного дыма. Заглядываю к нему, невольно вздыхаю:
— Что с тобой, Евгений Борисович?!
Селиванов отрывает от бумаг взгляд великомученика, проводит ладонью по щеке, покрытой пегой щетиной, отрешенно сообщает:
— «Огнеупор» добиваю.
— И дома не был?
— Когда?! — вопрошает Селиванов.
— И не завтракал?! — ахаю я.
— Когда?!
Бедный Селиванов! «Огнеупор» окончательно доконает его. Писклявым голоском круглой отличницы и любимицы преподавательского состава школы говорю:
— Милая бабушка, моя мамочка испекла пирожки…
Выкладываю из сумочки пакет с пирожками, которые действительно испекла мама и чуть ли не силком вложила мне в руки. Лицо Евгения Борисовича светлеет. Он слегка конфузится, но голод не тетка. Предлагаю сварить кофе. Селиванов энергично трясет головой, и по нечленораздельному мычанию становится ясно — он не против.
Пока закипает вода, Евгений Борисович расправляется с пирожками. Покончив с едой, сыто откидывается на спинку стула, назидательно поднимает вверх палец:
— Кофе с пирожками — это плебейство!
— Пирожки с луком тоже, — парирую я.
Прихлебывая горячий кофе, Селиванов щурится от удовольствия и лезущего в глаза дыма папиросы.
— Спасибо, Лара, — проникновенно говорит он.
Потом внезапно отставляет бокал и судорожно начинает перебирать раскинувшееся на столе море бумаг. Выудив какой-то протокол, вкладывает в один из томов «огнеупорного» дела.
— Евгений Борисович, — укоряю я. — Кофе остынет.
Он кивает, делает несколько глотков, но тут же принимается рыскать по столу глазами. Виновато поясняет:
— Понимаешь, в голове что-нибудь всплывет…
— Заканчиваешь дело?
Селиванов отчаянно стучит по дереву козонками пальцев:
— Не сглазь!.. О-ох, как мне этот «Огнеупор» надоел! Как увижу кирпич — вздрагиваю. Неделя осталась, а мне еще нужно кучу обвиняемых с делом ознакомить. Их много, а Селиванов один.
Взяв большущий конверт, мой коллега принимается укладывать в него сберегательные книжки взяточников из треста «Огнеупор».
Боже мой! А где сберкнижка Стуковой?!
Встаю и иду к выходу. Селиванов ошарашенно косится, но снова погружается в работу.
В моем кабинете разрывается от трезвона телефонный аппарат. Поднимаю трубку и слышу захлебывающийся голос Маринки:
— Привет, старуха! Ну, как тебе Слава?
Пожимаю плечами, будто подруга может видеть меня. Прошу перезвонить позже. Маринка рассерженно фыркает:
— Вечно ты занята!
Нажимаю на рычаг. Быстро набираю номер Центральной сберегательной кассы. Как и предполагала, нужен запрос с «большой гербовой».
Павел Петрович с удовлетворением окидывает взглядом мой строгий костюм: темная юбка, такой же жакет, белая блузка, узенький галстук. Старательно подышав на печать, он аккуратно прикладывает к запросу.
— Ты хоть, Лариса Михайловна, появляйся иногда… А то и не знаю, где у меня следователи.
С улыбкой парирую:
— Селиванов из кабинета не вылазит, бородой оброс.
— Иди, — устало машет рукой Павел Петрович.
Пробегая мимо открытой двери Селиванова, слышу:
— Лариса Михайловна!
Захожу в кабинет. Селиванов долго смотрит на меня. И словно лишь сейчас вспомнив, что я вернулась из отпуска, мечтательно интересуется:
— А в Крыму сейчас хорошо?
— Хорошо, — искренне вздыхаю я. — Песок горячий. Вода соленая. Кукурузу вареную продают.
Глаза Селиванова затуманиваются:
— Сдам «Огнеупор» и в отпуск… куда-нибудь…
Миную вестибюль и, с трудом открыв массивную дверь, попадаю в сумрачное и по-осеннему прохладное помещение сберегательной кассы.
Всегда восторгаюсь до предела серьезными девушками, сидящими за многочисленными окошечками и пересчитывающими целый день напролет чужие деньги. Как у них только терпения хватает?! Снятся ли им эти купюры по ночам?! Со мной часто бывает, что просыпаюсь с ощущением, будто упустила при расследовании какую-то важную деталь А если бы приснилось, что вместо десяти рублей я выдала десять тысяч?!.
Стучусь в дверь заведующей сберкассой. Немолодая полная женщина называет столь длительный срок ответа на запрос и так спокойно прячет его среди прочих бумаг, что я ойкаю и даже, кажется, бледнею. Она смотрит на меня глазами моей мамы и начинает убеждать:
— Не переживайте. Это же большая работа — проверить все сберегательные кассы области.
Уныло говорю:
— Понимаю… Но у меня горит срок расследования…
Женщина качает головой. Однако я продолжаю сидеть.
— В порядке исключения попробуем побыстрее, — сжалившись, говорит она.
Радостно вскакиваю.
В том, что на свете много хороших и отзывчивых людей, лишний раз убеждаюсь, побывав после сберкассы в отделении связи. Здесь мне без всяких проволочек сообщают, что перевод на тысячу двести рублей сделал некий Глеб Пантелеевич Архипов, как ни странно, проживающий в нашем же городе. Еще более любопытно то, что племянник Стуковой, по-видимому, приходится этому Архипову сыном.
Выруливаю на проспект. Замечаю отчаянно голосующего проносящимся мимо машинам плотного мужчину с обширной лысиной. Притормаживаю. Когда он, плюхнувшись на сиденье, просит довезти до горисполкома, любопытствую:
— Как камерный хор, Игорь Владимирович?
Пассажир ошеломленно поворачивается. Секундное замешательство, и доктор Шабалин узнает меня:
— Лариса Михайловна!.. Вот не ожидал. В горздрав на совещание опаздываю. Полчаса уехать не могу!.. А камерный хор выше всяческих похвал…
— Как себя чувствует наша больная?
— Пухова?.. К сожалению, ничем не могу вас порадовать. Состояние все еще крайне тяжелое.
Останавливаю «Ниву» у ступеней горисполкома. Шабалин суетливо открывает дверцу, машинально сует мне мятую рублевку.
— Набавьте полтинничек, — усмехаюсь я.
Шабалин испуганно округляет глаза, лезет в карман, но сообразив, в чем дело, досадливо хлопает себя по лбу:
— Простите, ради бога! Закрутился совсем! Завотделением в отпуске, обязанности на меня возложили. Столько всего навалилось!
Улыбкой прощаю его неловкость и напоминаю о моей просьбе. Шабалин вскидывает руки:
— Обязательно позвоню, как только Пуховой станет лучше!
Подъезжая к киоску, вижу, что сегодня информационный голод населения утоляет мужчина. Тот самый, чью суперменскую физиономию мне показывали в отделе кадров «Союзпечати». Правда, в жизни Георгий Глебович Архипов смотрится гораздо симпатичнее, чем на фотографии, вероятно, за счет улыбки, которая не сходит с его лица.
Очередь граждан, жаждущих новостей, постепенно рассасывается. Остается лишь мужчина в коротком болоньевом плаще, со старым потертым портфелем. Он воровато оглядывается и, согнув пополам прямую, как черенок лопаты, спину, склоняется к окошечку.
Хотя солнце и не слепит глаза, я следую примеру известных женщин-авантюристок — нацепляю очки с темными стеклами, которые так и не успела отдать Маринке. Глянув в зеркальце, убеждаюсь, что приобрела достаточно экстравагантный вид.
«Разночинец» в болоньевом плаще все еще у киоска и все в той же позе. Когда я приближаюсь, он торопливо прячет в портфель несколько номеров «Искателя», свежий «Уральский следопыт» и «Наш дом». Чувствует, что кто-то стоит за спиной, и недовольно оглядывается. Продолжаю настырно торчать рядом. Быстро щелкнув замками, «разночинец» удаляется, высоко вскидывая ноги в тяжелых туристских ботинках.
Архипов встречает меня любезной улыбкой. Отвечаю тем же. Преклоняюсь перед магическим окошком, говорю таинственным голосом:
— Привет… «Искатель» не надо… «Следопыт» и «Уроду».
— Привет, — озадаченно тянет киоскер, но тем не менее ныряет под прилавок.
Передо мной возникает неестественно пухлая «Экономическая газета» недельной давности. Следом выныривает голова Архипова. Он, в надежде разглядеть мои глаза, пытливо таращится. Но вот щетинистые брови радостно взлетают:
— Ниночка! Извините, сразу не узнал… Есть сонеты Петрарки.
— Годится, — отзываюсь я и, сняв очки, закусываю кончик дужки. — Вообще-то, меня больше интересует не Лаура, а Римма и Людмила Путятовы и ваш с ними конфликт на похоронах тетушки… Я следователь прокуратуры…
Георгий держится прекрасно. Мгновенно погасив растерянную улыбку, ставит на окно картонку с лаконичной надписью «учет».
Устраиваюсь на знакомой табуреточке. От моего посещения Архипов особого удовольствия не испытывает, но, как настоящий джентльмен, старается этого не показать. Напротив, широко улыбается, демонстрируя крепкие зубы, и заверяет, что всю жизнь мечтал познакомиться с таким очаровательным следователем. Исчерпав запас затасканных любезностей, он осторожно интересуется:
— Извините, о каком конфликте вы говорили?.. Стукова никогда не была моей тетушкой, и поэтому претендовать на богатое наследство у меня нет никаких оснований.