— Что ты несешь вообще? — Я толкнула его в плечо. — Заткнись немедленно.
— Ты сейчас о том, что Логов — не идеален? Или о том, что ты не влюбилась в него по уши? Да не бей ты меня! Отвяжись… Вы же взрослые люди, кому какое дело? Даже я не буду против.
— Замолчи! — взмолилась я. — Ты даже не понимаешь, какую чушь несешь!
— Не понимаю, — согласился он. — В чем же чушь?
Я отрезала:
— Во всем! И только попробуй еще хоть раз заговорить на эту тему.
Ухмылка сползла с его губ, и лицо Ивашина уныло вытянулось. Несколько секунд он смотрел на меня своим единственным грустным глазом, потом вздохнул:
— Твое дело. Но жизнь проходит, Сашка! Тебе ли этого не знать… Чего тянуть? Пусть только кто попробует вас осудить — я первый заткну ему рот.
Ивашин вышел из кухни, а я сползла на пол и прижалась спиной к дверце рабочего стола. То, о чем говорил Никита, было так глупо… Он не смел даже заикаться о таком! Даже мысли допускать…
Но и злиться на него я не могла. Не только потому, что он так много сделал для меня — квартиру продал, лишь бы мне удалось создать собачий приют, о котором я мечтала, и не думать с ужасом, чем стану кормить своих друзей завтра… Это было грандиозное самопожертвование с его стороны, но не поэтому я так дорожила своим другом. Он был таким своим! По-настоящему родным, как брат, которого у меня не было, и я скорее руку себе отгрызла бы, чем согласилась расстаться с Никитой.
Он мог бы даже оставить квартиру себе, я не умерла бы, если б ничего и не вышло с приютом. Миллионы людей так и живут с несбывшимися мечтами и, возможно, даже считают, что их жизнь удалась. По крайней мере, не начинают утро с оплакивания своей судьбы. И я выстояла бы… Хотя и не чувствовала бы себя настолько счастливой.
Счастливой?
Похоже, будто я счастлива? Сижу в уголке кухни, обхватив колени, как девочка, которую наказали за разбитое окно… А если я разбила жизнь? И Артуру, и Жене, и даже этому чудесному Ромке, который мог получить прекрасного отца. Какого черта я тут устроила?!
Уцепившись за край стола, я поднялась и на цыпочках побежала к Артуру. Я должна была убедить его, что между нами ничего не изменится, даже если он женится — хоть десять раз! Это никак не скажется на наших совместных расследованиях, на разговорах о самом важном, и я всегда буду присылать ему свои новые рассказы. Они даже могут остаться здесь, в этом доме места хватит и для Жени с Ромкой.
Ногтем постучав в дверь, за которой Артур, наверное, проклинал меня, я прислушалась и чуть не оглохла от жаркого шума, родившегося в голове: «А вдруг там Женя?!» Перед моими глазами мгновенно пронесли сцены, которых мне лучше было не видеть: «сплетенье рук, сплетенье ног…»
И в ту же секунду я поняла, что не выдержу, если они останутся жить здесь и будут заниматься любовью в нескольких метрах от меня.
Мои ноги стали ватными, но мне как-то удалось сделать несколько шагов прочь, когда дверь вдруг распахнулась и на пороге возник Артур — уже в другой футболке, бирюзовая же промокла насквозь, но все же не раздетый…
— Сашка? — не похоже было, чтоб он особенно удивился.
— Я хотела сказать…
— Заходи. — Артур посторонился, пропуская меня.
В его комнате я бывала десятки раз, но сейчас окинула ее особым взглядом. Я искала следы Жениного пребывания здесь. Но все выглядело как обычно. И мамины фотографии — на стенах, на письменном столе и рядом с кроватью на тумбочке — он не убрал.
— Садись, — предложил он, указав на кожаный стул, больше похожий на небольшое кресло с подлокотниками.
И сам сел напротив, внимательно рассматривая и выцарапывая заусеницу на большом пальце.
«Он не идеален, — подумала я с облегчением. — Он не думает о красе ногтей…»
— Ты решила проверить — не затащил ли я ее к себе? — не глядя на меня, уточнил Артур. — Не затащил, как видишь.
— И желания такого не было?
Он поднял глаза — в них было столько печали, что у меня защипало в носу. Отвечать он был не обязан, но все же сказал:
— Было. Я ведь живой человек, Сашка. Не робот, лишенный физических потребностей. Но от многих людей я отличаюсь тем, что изо дня в день наблюдаю, как люди калечат свои судьбы, просто поддаваясь тайным желаниям. И не только свои…
— Ты не искалечил бы ничью судьбу, если б…
Артур вгрызся в ноготь и с облегчением сплюнул в сторону.
— Болеть будет, — предупредила я. — Не стоило этого делать.
— Вот и я так решил: не стоит…
— Я… Я не о том.
— А я о том. Не сочти за пафос, но я предал бы… себя в первую очередь, если бы… Честнее снять проститутку, когда совсем невмоготу.
Это стало для меня откровением, но не вызвало протеста. Действительно, честнее.
Обведя взглядом стены, с которых улыбалась моя мама, Артур заговорил тихо и неспешно, но я не могла отделаться от впечатления, будто он сглатывает кровь:
— Ты никогда не задумывалась о том, что главная движущая сила человеческой жизни — ожидание? Ребенок ждет, когда повзрослеет. Подросток — когда сойдут прыщи. Студент живет в ожидании диплома. Потом начинается ожидание встречи со своим человеком, рождения ребенка, желанной вакансии… А вот выплачу ипотеку, тогда, наконец, и начнется жизнь! Пенсия, как освобождение от нелюбимой работы. Прибавка к пенсии. Вечное ожидание…
— К чему ты клонишь?
— Я больше ничего не жду, — признался он. — И не хочу. Но продолжаю жить. Зачем?
Нужно было срочно найти самые правильные слова, которые убедили бы Артура, что он живет не зря, но, как назло, ничего не приходило в голову. Там все было выжжено тем жарким ужасом, который я испытала, стоя перед его дверью.
— Так это и правильно, — заметила я неуверенно. — Ты живешь и занимаешься очень нужным делом. Не ждешь чего-то, упуская сегодняшний день, как миллионы других… Я вот тоже ничего не жду.
— Нет? — удивился он.
— Да у меня все есть! Из возможного, конечно.
Было одно, о чем мы с ним мечтали в равной степени, но как раз это оставалось в разряде невозможного… Мы разом взглянули на мамино лицо — я на снимок на одной стене, Артур — на другой.
— А мне хотелось бы чего-то ждать, — вздохнул он. — Это придает смысл пробуждению… А так порой не знаешь, ради чего вставать. Стоит ли?
— Ради Моники, — напомнила я. — Ради меня.
Он фыркнул:
— Скажи еще: ради одноглазого!
В его устах это не звучало оскорбительно, ведь я точно знала, что за Никиту он пристрелит любого. Ну, может, не пристрелит, все-таки Логов на стороне добра… Но глаз выбьет точно.
Мне опять вспомнилась Женя:
— Ты хоть извинился перед ней за синяк?
Он пожал плечами и шаловливо усмехнулся:
— Что было, то было…
— Значит… Она улетает утром?
— Днем. Да, это дело закрыто.
Мы посмотрели друг на друга и разом отвели взгляды. Опять уставившись на ноготь, Артур пробормотал:
— У нее все будет хорошо. Мы нашли ее сына, она счастлива. И мужа своего она любит, что бы ты там ни думала… Настоящая жена зэка. Он вернется, и они будут счастливы.
Я почувствовала, что пора уходить, и Артур поднялся за мной следом.
— Спокойной ночи, — почему-то это прозвучало вопросительно.
Пригладив теплыми ладонями мои волосы, он улыбнулся:
— Сладких снов, Сашка! — и на миг прижался губами к моему лбу.
А утром я вызвала Жене такси.
Уже в самолете, уносившем их с сыном в ту привычную жизнь, из которой Жене почему-то на мгновенье захотелось вырваться, она вспомнила о свернутых трубочкой тетрадных листках, которые Саша сунула ей возле такси. В ее глазах льдисто светилось отчаяние, и Женя понимала, почему та чувствует себя виноватой. И даже не попыталась снять тяжесть с ее души… Наверняка Саша наговорила что-то Артуру, может, даже пригрозила ему.
Все эти россказни насчет ее покойной мамы, которую он любил, — бред сивой кобылы! Ну не может такой мужчина, как Логов, больше года страдать по женщине, которой даже нет в живых… Женя не сомневалась, что Сашка сама имеет на него виды, только пока не добилась своего. Потому он и потянулся к Жене… Это заметил даже тот одноглазый парень, как его? Илья? Или Никита?
Неважно. Все неважно, кроме того, что эти чужие люди нашли Ромку и помогли им вернуться домой. Женя никак не могла прекратить тискать сына, прижимать его разгоряченное впечатлениями вертлявое тельце:
— Ну дай мама тебя обнимет!
На миг Ромка замирал, прижавшись к ней, но в аэропорту было столько интересного! Гигантские экраны, на которых возникали разные картинки… Макеты самолетов… Исчезающие пятнышки на полу, по которым можно было прыгать… Кажется, он мог развлекаться так целую вечность.
Теперь Женя не спускала с сына глаз и догадывалась, что этот страх поселился в ее душе навечно. Пройдет десять, двадцать, тридцать лет, а она все так же будет цепенеть, почти теряя сознание, когда ее мальчик вовремя не вернется домой, не ответит на звонок…
Вдруг вспомнилось, как отец, забиравший ее на воскресенье, вечером сажал маленькую Женю в такси, чтобы отправить назад — в унылую жизнь без него. Так отчетливо увиделся тихий летний закат: неподвижные тополя, уже отяжелевшие от пыли, сеть трещин на асфальте, сбитый бордюр, окна домов напротив, которые ловили отсветы красноватого солнца, вечно озабоченные чем-то голуби, расхаживающие возле самых ее ног, обутых в сандалии, подаренные папой… Женя надевала их, только когда собиралась к отцу в гости, а в другие дни берегла — они сиротливо стояли на полочке, дожидаясь воскресного утра. Она сама была как эти сандалики…
«Почему папа за меня не боялся? — впервые ее резануло это. — Сажал в такси, давал денег… А если б за рулем оказался педофил? Ему это даже в голову не приходило? Или плевать было? Ну да, мы весело проводили выходной, но он ведь ни разу не предложил провести вместе лишний день… Незапланированный. Только то, что положено».
Глупо было обижаться на того, кто умер в прошлом году… Ухаживала за ним уже третья жена, совсем не молоденькая — совсем не этого искал в женщинах. Нашел ли?