— И как же ученые это установили? Дали понюхать Никиткины носки? — он пихнул в бок Ивашина, который обиженно пробубнил:
— Очень смешно. Я их каждый день меняю, между прочим.
Закатив глаза, Сашка простонала:
— Детский сад, ясельная группа… Я читала, что натуралисты заметили, как избегают колибри некоторые цветы. И обнаружили — внутри них прячутся опасные насекомые. Вот они и догадались, что птицы улавливают их запах и не нарываются на контакт. А потом они еще и провели эксперимент: установили поблизости две поилки. В одну налили обычный сахарный сироп, а в другую еще добавили какое-то вещество, которое выделяют пчелы. И колибри от нее шарахались.
— Действительно, интересно, — признал Артур и открыл перед ней дверь в допросную.
Шагнув в знакомую комнату, она оглянулась:
— А ты меня слушал? Мне показалось…
— Прости! Я опять вспомнил, что Бочкарева…
— Хозяйка Вишенки?
— Она. Помните, она хотела поговорить со мной о каком-то запахе… Мы так и не догадались, о чем речь. Думаю, она вспомнила, как пахло от человека, лежавшего с ней рядом на полу.
Никита уточнил:
— Возможного убийцы Шмидта?
— Именно. Какой-то парфюм… Или запах лекарства.
— Больной убийца? Корвалола наглотался? Или валерьянки?
В ее голосе слышалось сомнение, и Артуру нечего было возразить. Сашка уже по привычке устроилась у него за спиной, а Никита сел ближе к камере, чтобы включить ее во время допроса.
— Сладкий запах, — добавил он. — Так ведь Бочкарева сказала подруге по телефону? Странный и сладкий. Мы еще решили, что это трупный запах.
Артур кивнул:
— Именно. Но, может, это был запах лосьона? Или аромат трубочного табака?
Сашка поморщилась:
— Табак бывает сладким?
— Трубочный имеет приятный аромат. Татьяна Андреевна вспомнила запах, и он потянул цепочку ассоциаций, которые вывели ее на некую личность, которая находилась рядом с ней, когда наш прекрасный Ткаченко со товарищи ворвался в банк.
— Пока он предполагаемый грабитель, — напомнил Ивашин.
— Душнила, — процедила Саша.
Быстро найдя номер, Логов позвонил Поливцу:
— Антон, нужно выяснить: кто-нибудь из заложников курит трубку. Потом объясню. Действуй, у меня допрос начинается.
— Назовите свою фамилию и полное имя-отчество.
— Ткаченко. Николай Эдуардович. Не особо звучит, да?
— Нормально. Нам и не такое приходилось слышать. Вы знаете, какое обвинение вам предъявлено, Николай Эдуардович?
— Ну… Ваш мент сказал, что я, типа, участвовал в ограблении банка. Какого-то…
— А вы не участник ограбления?
— Да я вообще не в теме!
— Не участник. Значит, вы — организатор?
— Чего?! Это уж точно нет!
— Конечно. Чтобы провернуть такое дело, нужно знать банк изнутри, верно? Поэтому мы вас и обвиняем только в участии. Организатором же был ваш друг детства — Данила Макарычев.
— Макар? Да у него мозгов не хватит…
— Макар — это его детская кличка?
— Почему — детская? Мы и сейчас его Макаром зовем. Промеж себя.
— Ладно, пусть будет Макар, если вам так удобнее. Вы с ним просто росли в одном дворе или прямо друзья-друзья?
— Ну… Не знаю, как сказать. Считались закадычными. Сейчас он в банке работает, я на заправке — какая на фиг дружба?
— Но деньги у вас водятся, Николай Эдуардович. И для заправщика неплохие.
— Это кто сказал? Малафей? Трепло собачье!
— Малафеева мы еще не допрашивали. А вот с Макарычевым беседовали дважды.
— И че? Он, типа, на меня все свалил? Что я — организатор? Да хрена с два! Мне б в жизни такое в голову не пришло… Банк!
— А ему пришло…
— И ему не пришло! Я ж говорю, у него мозгов не хватит.
— А у кого хватило? Кто это все придумал?
— Да я без понятия! Макар типа связного у нас был. А кто там в банке рулил, я не в теме.
— А вы уверены, что кто-то был? Может, Макарычев только делал вид, будто получает от кого-то инструкции, а на самом деле это полностью были и его идея, и исполнение? Что молчите, Ткаченко?
— Думаю, блин! Не-не, был человек в банке. Макар же прямо при мне ему звонил.
— Когда звонил?
— Да прям перед началом… операции.
— Так Макарычев был с вами? Где вы собрались?
— Блин, как вы меня раскрутили так хитро?! Вроде как я уже и сознался, да?
— Да. Так что отпираться нет смысла. Содействие следствию скажется на приговоре. Если, конечно, не вы убили директора.
— Да вы вообще, что ли?! Еще и трупак на меня повесить хотите?
— Я — нет. А вот Макар ваш хочет, похоже… Так где он был с вами перед тем, как вы отправились грабить банк?
— Где… У нас там — во дворах…
— В Мытищах?
— Вы и сами все знаете.
— Где проходила встреча? У вас дома?
— Ага! Прям потащу я всю банду к себе домой! Мне мамка башку потом оторвет…
— Вы живете с матерью?
— Она так хочет. Я бы съехал давно. Но ей страшно там одной. Все ждет, когда снесут наш барак. Снесут, как же! Да он еще меня переживет…
— Возможно.
— Чего?
— Так где проходила встреча?
— Да там сарай у нас старый… В детстве там штаб был. Наш, советский. А у фашистов — на погребах.
— И Макарычев оттуда звонил кому-то в банк. Во сколько это было?
— Ну прям перед выездом. Часов в десять. Утра.
— Конечно, утра. Зачем он звонил?
— Ну, типа, проверить: все ли в порядке? Ему тот человек «добро» дал. Тогда мы и рванули.
— А он?
— Макар, типа, на встречу поехал. Чтобы алиби себе обеспечить. У нас такой уговор был.
— Как он обращался к этому человеку из банка?
— Да никак. Сказал: «Это я». У того, видать, определился номер. Или по голосу его узнал.
— А голос в трубке вы не слышали?
— Не, он отошел маленько.
— Хотя бы — мужской? Женский?
— В смысле — женский?! Хотите сказать, что нами баба руководила?!
— Не исключено.
— Да вы че?! Охренеть… Вот это подстава! В жизни подкаблучником не был.
— А вы женаты?
— Чего? Нет.
— И не были?
— Ну не был! Что с того? Бабы же все жадные, суки, им только бабло нужно. А у меня… Вот я и клюнул на эту удочку. Думал, хоть заживу, как человек.
— Отсидите и заживете.
— Вот спасибо!
— Назовите нам имена ваших подельников. Да не скрипите вы зубами, Ткаченко! Не ломайте комедию. Мы все равно их найдем, только вам помощь уже в зачет не пойдет.
— Ладно. Это с нашего двора пацаны — Генка Сыромятников и Валерка Калинин.
— Они там же и живут, в Мытищах?
— А куда им деваться? Дома-то не сносят, не то что у вас тут…
— Хорошо. Кто достал оружие?
— Оружие! Скажете тоже… У нас только один пистолет настоящий был.
— Ого! С игрушками в бой пошли?
— А где бы мы на всех взяли? Вот один нашелся — Генкин дед ныкал. Не знаю, где он взял.
— Ясно. Стрелял Сыромятников?
— Он никому свою пушку не дал.
— Значит, у него нервы сдали, когда собачка взвизгнула?
— Да блин, сучка эта напугала всех… А Генка, ссыкло, палить давай!
— Сколько раз он выстрелил?
— Да одного хватило. Я вообще не понял, как пуля в башку этому чуваку прилетела… Генка же вверх выстрелил! Срикошетило, что ли? Но он точно не хотел никого мочить… Отвечаю! Мы так и договаривались, что настоящий ствол на всякий случай берем. Ну, типа, припугнуть кого. Вот так — в воздух пальнуть. Пальнули, блин…
— Я вас понял, Николай Эдуардович. А теперь хорошо подумайте, прежде чем ответить: вы слышали только один выстрел?
— В смысле?
— Во время ограбления стрелял только Сыромятников?
— А кто еще? У остальных-то игрушки были…
— Значит, второго выстрела вы не слышали?
— Вот же блин! Слышал… Я еще потом все башку ломал, что за отзвук был? А это второй выстрел? Кто-то еще пальнул? Твою ж…
— Стоп. Это мы, собственно, и сами знали: баллистическая экспертиза подтвердила, что пуля, застрявшая в лепнине потолка, была выпущена из пистолета «Балтиец»…
— Точно! «Балтиец». Это Генкин…
— А пуля, от которой погиб директор банка, выпущена из другого пистолета.
— Какого?
— А вам это зачем знать?
— Ну ладно, чего вы окрысились? Просто спросил… Так, значит, это не мы того мужика грохнули? Ой, блин… Прям камень с души!
— Ограбление все равно на вас.
— Ну это уже полегче, да?
— Статья полегче, это точно. Где сейчас деньги?
— В сарае…
— В той самой развалюхе в Мытищах?! Вы смеетесь, Ткаченко?
— А куда б мы их дели? Там денег-то… Мы думали побольше прихватить.
— Великолепно. Николай Эдуардович, вы очень нам помогли. Обещаю, что это зачтется вам на суде.
— Сколько мне впаяют?
— Это уж суд решит. Но следствие будет ходатайствовать за то, чтобы ваше содействие раскрытию преступления было учтено.
— Ага. Спасибо. А совсем меня отмазать не получится?
— Увы… Ничего, Ткаченко, еще и жениться успеете, если больше глупостей не натворите…
Почему-то с тех пор, как мы поселились за городом, мне стало все труднее заставлять себя входить в мамину квартиру. Не страшновато, нет… Но что-то во мне противилось этому. Хотя, казалось бы, меня, наоборот, должно было тянуть в те стены, где прошло детство и где я была абсолютно счастлива, как понимаю теперь.
Подозреваю, я даже не осознавала, насколько хорошо и спокойно мне было рядом с мамой. Наверняка находилась какая-то ерунда, заставлявшая меня страдать и мучиться сомнениями… Школьная жизнь давала осечки, такие мелкие, что сейчас их и не разглядеть, но любой подросток склонен вырастить их до гигантских размеров. И я ничем не отличалась от других: крошечная тучка закрывала мне весь небосвод. Как в этой тьме заметить, до чего же мне повезло с мамой!
Все мои одноклассницы постоянно ныли и жаловались на родителей, особенно на матерей, которые априори должны понимать своего ребенка, только на деле это происходит так редко… Мельком я радовалась, что моя мама готова принять от меня любую правду, она не подталкивает меня ко лжи, которая взрослому даже удобнее, чем ребенку. Но разве я ценила это, как мама того заслуживала?