Б а л ь р ю с. Едва отличаемся. Что такое «opaque»?
Ф о н Г е й д е н. Непрозрачный. Учитель я, видно, плохой. Попытайтесь все же сделать перевод.
Б а л ь р ю с. Когда Скруг проснулся, было так темно, что он, лежа в постели…
Ф о н Г е й д е н. …едва мог отличить…
Б а л ь р ю с. …едва мог отличить транспарантное стекло окна…
Ф о н Г е й д е н. …прозрачное стекло окна…
Б а л ь р ю с. …прозрачное стекло окна от непрозрачных стен своей комнаты.
Ф о н Г е й д е н. Очень хорошо. Теперь, если вы не устали, пожалуйста, выразите все это на нашем языке.
Бальрюс закрывает учебник.
Вы действительно делаете успехи, мы можем позволить себе небольшой перерыв.
Б а л ь р ю с. У меня на душе кошки скребут, господин фон Гейден.
Ф о н Г е й д е н. Может, он на нас пожаловался?
Б а л ь р ю с. Тогда бы мы получили отставку, а он остался бы здесь.
Ф о н Г е й д е н. Вам не в чем упрекнуть себя.
Б а л ь р ю с. Мне следовало помешать его приезду. Шокнехта нельзя было приглашать в Рим.
Ф о н Г е й д е н. Угораздило меня задремать вчера!
Б а л ь р ю с. Так было предназначено свыше.
Ф о н Г е й д е н. Вы хотите меня утешить. Но что ни говори, вы, милая фрау Бальрюс, ничегошеньки не могли поделать, раз сама фрау Виктория решила пригласить его в Рим.
Б а л ь р ю с. Все наш эгоизм проклятый. Раньше мы были маленькими людьми, неразвитыми, презираемыми, ну и сидели — тише воды, ниже травы. Нынче мы выросли, у каждого в петлице по ордену, а все равно — своя рубашка ближе к телу, сидим да помалкиваем. Когда Виктория председателем стала, я с нее глаз не спускала. Хорошо помню, как впрягала она нас в работу. К любому умела найти подход, личную выгоду не боялась каждому посулить. Одним — для семьи, другим — для мошны, третьим — для славы. Помню я, затаясь, выжидала: как она ко мне подкатится? На какую приманку захочет поймать тетушку Бальрюс? Посулит птицеферму? Телятник? Или бросит на картошку? На такое я бы не клюнула. И вдруг она невзначай спрашивает, не соглашусь ли я заведовать гостиницей? Это в Риме-то? В богом забытой, захолустной дыре? Не сегодня и не завтра, отвечает она, помоги пока тут и там, чтобы зарплата тебе шла, а уж к юбилею нашей республики получишь ключи от гостиницы: мы ее обязательно построим, и гром меня разрази, если я тебя обману. Знала ведь, что в молодые годы я была в услужении у хозяина отеля. Поэтому и решила, что с небольшой гостиницей я справлюсь. Ну ясно, я молилась на нее. Да и все тоже. Но вот ей туго пришлось, а нам хоть бы хны, не наша печаль. Скажу по секрету, ведь Шокнехт напомнил ей о муже, душу ей всю перевернул.
Ф о н Г е й д е н. Я этого не подозревал. И все же вам не в чем винить себя. Чужая душа — потемки. Хорош бы я был, выставь для обозрения свою душу. Из одного приличия пришлось бы ее прикрыть. В ней такой хаос, что никто, кроме меня, не разберется. Но нет времени разложить все по полочкам. Сколько мне еще жить осталось? Потом будет вдоволь времени навести порядок. В канцелярии всех святых или чертей — вероятны обе возможности — попрошу перо, чернила, белой бумаги в голубую линейку и день за днем, буква за буквой стану вносить ясность в неразбериху моей жизни. Не исключено, что в день Страшного суда архангел Гавриил нервно постучит в мою каморку, мол, скоро ли закончишь писанину. Ведь пишешь уже не первый световой год, пора бы точку поставить над своим земным бытием. «Еще недельку!» — крикну я. А пройдет неделя — «еще три дня!» А уж потом признаюсь: никак не кончу, все время что-то новое вспоминается. «Страшный суд начинается, — возвестит архангел, — отсрочки нет никому». «Раз пора настала, Гавриил, иду», — скажу я ему.
Б а л ь р ю с. Несимпатичен мне этот Шокнехт.
Ф о н Г е й д е н. Нет, дорогая фрау Бальрюс, тысячу раз нет. В нем не было ни высокомерной снисходительности, ни эдакого похлопывания по плечу, ни надменного всезнайства. Дотошной любознательностью он грешил, от гладко постриженного газона мог прийти в восторг и говорил, не повышая голоса. В моей памяти он остался человеком воспитанным.
Б а л ь р ю с. А я натравила на него собаку.
Ф о н Г е й д е н. То время прошло и быльем поросло. Собачья эпоха миновала.
Б а л ь р ю с. У меня теперь и щеночка нет.
Ф о н Г е й д е н. К счастью для меня.
Б а л ь р ю с (открывает учебник и переводит). Когда Скруг проснулся, было так темно, что он, лежа в постели, едва мог отличить прозрачное стекло окна от непрозрачных стен своей комнаты.
Ф о н Г е й д е н. Брависсимо!
Б а л ь р ю с. Страшно подумать о последствиях, если она уйдет.
Ф о н Г е й д е н. Что же толкнет ее на такой шаг?
Б а л ь р ю с. Гнев. Тоска. Замешательство. Предчувствие меня редко обманывает.
Ф о н Г е й д е н. Даже если бы она умерла, все должно идти прежним путем. И уж гостиницу наверняка не тронут.
Б а л ь р ю с. А для чего я учу английский? Из Африки к нам приезжали. Из Америки к нам прилетали. Ради того, что станет без нее, навряд ли приедут из Дрездена.
Ф о н Г е й д е н. Настоятельно прошу вас не сеять паники.
Б а л ь р ю с. А у самого руки дрожат.
Ф о н Г е й д е н. Бог мой, надо собраться с силами. Побороть волнение. Человек не принадлежит себе, вступив на столь ответственный путь.
Б а л ь р ю с. Сейчас Шокнехт уже прибыл на станцию.
10
Межа между деревнями Лютов и Мидельхаген. Д и н з е, р а б о ч и е л е с н и ч е с т в а, Ш о к н е х т, т а к с и с т.
Под руководством Динзе рабочие обновляют старую изгородь и сооружают шлагбаум поперек пешеходной тропы.
Ш о к н е х т. Первоклассный лесоматериал.
Д и н з е. Немецкий дуб.
Ш о к н е х т. В копеечку влетел.
Д и н з е. Свой.
Т а к с и с т. Упустим поезд, товарищ Шокнехт.
Ш о к н е х т. А зачем вся эта ерунда? Как-никак сейчас тысяча девятьсот семьдесят второй год.
Д и н з е. Если верить календарю.
Ш о к н е х т. Обновляешь изгородь, которую завтра снесут?
Д и н з е. Которая завтра будет прочно стоять.
Ш о к н е х т. Я слышал, вы ведете переговоры.
Д и н з е. Вели. До вчерашнего дня. Мы ведь тебя знаем, товарищ Шокнехт. Изгородью мы подчеркиваем принцип добровольности. Граница есть граница. Я ведь не укрепляю ее, а только констатирую: кто хочет вести переговоры, должен иметь что предложить. Стало трудно различать, где чья территория. Вот я и подчеркиваю различие. Одни это делают мысленно, другие словами да окриком, а я с помощью шлагбаума. Наглядности ради. Человек я примитивный, люблю, когда все наглядно.
Т а к с и с т. Упустим поезд, товарищ Шокнехт.
Ш о к н е х т. И все — чтобы не создавать город?
Д и н з е. И все — наглядности ради. Видишь, да не вырвешь. За чужим добром не гоняйся с багром.
Ш о к н е х т. Все старое вспоминаешь, товарищ Динзе. Никто у тебя ничего вырывать не станет, если сам не захочешь отдать. А забор в наши дни — позор. Ты же современный человек. (Рабочим.) И вам не жаль тратить силы на такую ерундистику?
Д и н з е. Они глухонемые.
Таксист смеется.
Нечего смеяться над человеческими недостатками.
Ш о к н е х т. Посвятил вас Рим в свои намерения?
Д и н з е. С чего бы иначе мы закрыли границу?
Ш о к н е х т. План их вы видели?
Д и н з е. Не проходит заседания в районе, чтоб нам его не подслащали. Но на вкус и цвет товарища нет. Не люблю надругательства над природой. Ты сам-то план их смотрел?
Ш о к н е х т. Разумеется. Он хорошо продуман и реален.
Д и н з е. Зато нам и гротинцам он сулит синяки да шишки. Знаешь ли ты, что такое навозная жижа? Сразу можешь заказать себе местечко в морге. Озон — Риму, а всю вонь — нам.
Ш о к н е х т. Поселковый совет защитит ваши интересы, вы не останетесь внакладе.
Т а к с и с т. Упустим поезд, товарищ Шокнехт.
Ш о к н е х т. Успеем.
Д и н з е. Знаем эти штучки: сплошная липа. Нет, мы останемся деревней. Народ из городов к нам валом валит, свежим воздухом подышать хочет. Так зачем нам здесь город? Будущее принадлежит деревне, товарищ Шокнехт. В своем озере я вонючих отходов не потерплю. Да ведь и ты к нам приехал от города продышаться.
Ш о к н е х т. Как видишь, я уезжаю.
Д и н з е. Оставайся у нас. Лови рыбу сколько душе угодно, странствуй на здоровье, но не агитируй. Если станешь расхваливать планы Рима — скатертью дорожка. Ты ведь… действительно болен или как? Бросай якорь здесь. Может, у нас нет видов на будущее, но зато красивых видов у нас достаточно. Будешь жить тихо и спокойно. Правда, гостиницы нет, зато подходящая комнатка для приезжих есть. И трактирчик имеется. Хлеб у нас домашний, а картофель наш славится на всю округу. Кур рыбной мукой не кормим, так что яйца нормальные, угорь плавает у нас в воде, а не в нефтяных отходах.
Т а к с и с т. Угорь?
Д и н з е. Выгрузь-ка его чемодан из багажника, дружок.
Ш о к н е х т. Полегче на поворотах.
Д и н з е. Отсюда Рим выглядит иначе. Взгляни на него нашими глазами, и твое представление о нем станет полнее. И правильнее. Полентяйничай немножко: лень полезна для поправки. У нас здесь очаг эпидемии лени. Мы заразим тебя ею наверняка. Мы ведь последние из сибаритов. (Делает знак одному из рабочих.)
Тот тут же сервирует на импровизированном столе из двух досок завтрак для Шокнехта и таксиста.
Угощайтесь! Молоко натуральное, неразбавленное. Тебе еще рюмку хлебной водки. Поверь мне, ее стоит выпить. Колбаса сырокопченая, говяжья, хрен за душу берет. Хлеб душистый, своей выпечки.
Ш о к н е х т. А поезд…
Т а к с и с т (жует). Упустили.
Ш о к н е х т. Тогда перекусим.
Все завтракают. Рабочие развели костер, подкладывают в него щепу. Объясняются знаками.
Недурственно.
Д и н з е. Разумеется. Мы, социалистические реакционеры, любим жизнь. Не забудь… еще одно обстоятельство.