А н д е р с о н. Ваши коллеги, графиня, настроены на поэтический лад. А по мне что Венера, что венерин веер — они одинаково далеки от меня. Так же, как и война. Мне восемьдесят лет. Я хочу одного — чтобы меня оставили в покое. У меня нет ни сил, ни охоты посвятить остаток жизни чужим бедам и горестям. Примите это к сведению. Я хочу осушить этот бокал за мудрость моих гостей. (Пьет.) А теперь я пойду к себе. Мой дом целиком в вашем распоряжении — до завтрашнего утра. Что мне вам пожелать — на случай, если вы уедете раньше, чем я встану? Наверное, вот что: будьте долгие годы счастливы тем, что живете в эпоху, когда человечность приобрела некоторую ценность в глазах человечества. Вам, конечно, известно изречение «Жить надо так, чтобы в смертный час не в чем было раскаяться». Не дай вам бог впасть в соблазн и вольно или невольно противостать благим возможностям этой эпохи. (Встает и идет к двери своей комнаты.)
Р а у л ь. Звучит довольно туманно и двусмысленно. Не та тональность. Не так должны бы мы распрощаться друг с другом.
Л о й к с е н р и н г. А главное, капитан, мы не должны распрощаться раньше, чем вы скажете, где именно ваш пароход наскочил на мину.
Пауза. Рауль снимает очки.
А н д е р с о н. Тот самый молодой человек. Фотограф.
Л о й к с е н р и н г. Мы просим дать нам координаты.
Г о с п о ж а ф о н Б р а а к. Господин Андерсон, наша миссия вполне официальна, а несколько необычный способ поставить вас в известность об этом мы избрали лишь потому, что, несмотря на ваши фотографии, сделанные Раулем, были не вполне уверены, что вы — именно тот человек, которого мы ищем. Капитана звали Андерсон, штурмана…
К а р о л а. Прилльвиц?
Г о с п о ж а ф о н Б р а а к. Благодарю, госпожа Карола. Андерсон — весьма распространенная фамилия. Вы могли оказаться не тем Андерсоном с парохода РН 15—13. Но в сочетании со штурманом Прилльвицем ошибка исключена. Прилльвиц умер в пятьдесят шестом году в Копенгагене. В психиатрической клинике.
К а р о л а. Значит, Прилльвиц тогда не погиб?
Г о с п о ж а ф о н Б р а а к. Его спасли на день позже меня. От него я и узнала, что РН 15—13 имел на борту фрахт, предназначенный для перегрузки в открытом море на парусно-моторное судно, которое шло под нейтральным флагом, но с командой из немцев. Прилльвиц хотел стать на якорь приблизительно в том месте, которое было намечено для встречи. Поскольку вы сами вели судно, господин капитан, только вы один и знали его точные координаты — и утаили их от Прилльвица. А почему, можно только догадываться.
А н д е р с о н. Я не обязан давать вам отчет в своих действиях.
Г о с п о ж а ф о н Б р а а к. Причиной был, очевидно, этот самый фрахт. Ведь только вы с Прилльвицем знали о нем.
Р а у л ь. Вероятнее всего, вам просто не улыбалось отдать этот груз и хотелось сбыть ящики на сторону.
А н д е р с о н. Хотя я считал, что на Борнхольме находятся немецкие войска?
Р а у л ь. Уж вы-то нашли бы пути и способы в общей неразберихе тех дней. Между нами, capitán, мы все тут старые морские волки, идея неплоха: вне территориальных вод наскочить на мину, самому спастись, ценности полеживают себе на дне, как в лоне авраамовом, а когда тучи рассеются, нанять горстку отчаянных парней, и готово — пятьдесят миллионов долларов висят на крючке.
А н д е р с о н. Я не вез пятьдесят миллионов долларов. Я взял на борт беженцев — загнанных, изможденных людей, которых эсэсовцы затолкали на мой пароход…
Р а у л ь. Чтобы замаскировать груз.
А н д е р с о н. …которые мерли как мухи и которых я хотел любой ценой доставить на берег.
Р а у л ь. Не спорю, может, вам хотелось попутно и людей спасти. Но пятьдесят миллионов — тоже по фунт изюму.
Л о й к с е н р и н г. И если бы вы проскочили мимо парусника или он мимо вас, они достались бы вам — конечно, при удачном стечении обстоятельств.
Г о с п о ж а ф о н Б р а а к. Меня огорчает ваша грубая напористость, Рауль. Она совершенно неуместна при абсолютно законной попытке спасти для человечества уникальное произведение искусства, неповторимый шедевр творческого гения его создателей — немецких, польских и русских мастеров. Среди них был и один датчанин, если не ошибаюсь. То есть это общеевропейское достояние. В чреве вашего судна, капитан Андерсон, покоится, по нашим сведениям, Янтарная комната из Екатерининского дворца в Пушкине. Нацисты — я подчеркиваю это слово, капитан, — нацисты демонтировали ее в сорок втором году во время осады Ленинграда и вновь собрали в Кенигсберге для гаулейтера Коха. Именно он приказал потом переправить ее на Запад. На вашем пароходе.
Р а у л ь. Ваши советские друзья вряд ли погладят вас по головке, если с опозданием на тридцать один год вдруг узнают от вас правду. Но мы, мы лишь по воле случая натыкаемся на это сокровище, и нас никто не может заподозрить в том, что мы собираемся им завладеть.
А н д е р с о н. Вы хотите отдать Янтарную комнату?
Г о с п о ж а ф о н Б р а а к. Не отдать, а вернуть владельцам. То есть Советскому Союзу. Рауль, снимки.
Рауль вынимает из бумажника три фотографии и показывает их Андерсону и Кароле.
Р а у л ь. Восьмое чудо света.
А н д е р с о н. Даже если ее не повредило взрывом, она давно сама собой разрушилась. За столько лет.
Г о с п о ж а ф о н Б р а а к. Ящики были обиты оцинкованной жестью.
А н д е р с о н. Что такое цинк для морской воды?
Р а у л ь. Мы навели справки у химиков. Кое-какая надежда есть.
А н д е р с о н. Обратитесь в официальные инстанции.
Г о с п о ж а ф о н Б р а а к. Разве не лучше сначала уладить дело с глазу на глаз? Так сказать, прощупать почву, оговорить детали. Инстанциям нужны факты.
А н д е р с о н. Вам тоже.
Р а у л ь. Мы сотрудничаем с ЮНЕСКО.
А н д е р с о н. Вы не путаете ее с Коза Ностра?[12] Там, на дне, нет Янтарной комнаты.
Г о с п о ж а ф о н Б р а а к. Вы открывали ящики?
А н д е р с о н. Почему бы не предположить, что в них было оружие?
Р а у л ь. Мы изучаем в течение многих лет все публикации по этому вопросу. И некоторые гипотезы, особенно выдвинутые поляками, весьма эффектны.
А н д е р с о н. Эффектность и эффективность — не одно и то же. Нет у меня координат. Вы напрасно потратили время и силы. А теперь — прошу покинуть мой дом.
Часы бьют десять.
Завтра утром в восемь часов я сообщу о вас полиции. И если вы до того времени не успеете пересечь границу…
Г о с п о ж а ф о н Б р а а к. У нас дипломатические паспорта. Вы недооцениваете очень существенные особенности своей страны: она обращается с иностранцами, как с драгоценным фарфором. И тот, кто не занимается шпионажем, не провозит контрабандой наркотики или не взрывает мосты, здесь, в большей безопасности, чем у себя на родине. Ваше правительство пуще всего боится, как бы его не обвинили в несоблюдении духа знаменитых Хельсинкских соглашений. Так что сами понимаете — торопиться нам незачем.
А н д е р с о н. Плевать я хотел на этот дух, раз он не может оградить мирных граждан от приставаний всяких праздношатающихся.
Р а у л ь. Карола, разве мы к вам пристаем?
К а р о л а. Что еще вам известно о Прилльвице?
Г о с п о ж а ф о н Б р а а к. Что вы для него, очевидно, очень много значили.
К а р о л а. Он с вами об этом говорил?
Г о с п о ж а ф о н Б р а а к. Естественно.
К а р о л а. Тогда почему он мне не писал?
Г о с п о ж а ф о н Б р а а к. Вероятно, полагал, что вас уже нет в живых.
К а р о л а. На каком, собственно, основании?
Г о с п о ж а ф о н Б р а а к. Ну, просто потому, что нет многих из тех, на кого все это обрушилось.
К а р о л а. Что обрушилось?
Г о с п о ж а ф о н Б р а а к. Весна сорок пятого.
А н д е р с о н. Хватит об этом. Не относится к делу.
Г о с п о ж а ф о н Б р а а к. Его мучило также, почему вы, капитан Андерсон, не пытались его разыскать.
А н д е р с о н. Потому что имел все основания полагать, что он погиб. А почему он сам не дал знать о себе? Нетрудно догадаться. Не мог выбросить из головы эти ящики. Эти проклятые ящики. После Пиллау он прожужжал мне все уши. Только и думал, что об этом дерьме.
Л о й к с е н р и н г. Значит, ящики существуют.
А н д е р с о н. В ту пору на каждом судне было полным-полно всяких ящиков.
Р а у л ь. Но эти были обиты оцинкованной жестью.
А н д е р с о н. В том числе и обитых оцинкованной жестью. В них могли находиться документы, планы, чертежи, фальшивые деньги.
Р а у л ь. Сколько было ящиков?
А н д е р с о н. Двадцать пять.
Г о с п о ж а ф о н Б р а а к. Верно.
Л о й к с е н р и н г. Уже шаг вперед.
Г о с п о ж а ф о н Б р а а к. Можно попросить крепкого кофе, госпожа Карола?
Л о й к с е н р и н г. И сыру, если есть.
Р а у л ь. А мне вишневого компота, пожалуйста.
А н д е р с о н (в ответ на вопросительный взгляд Пароли). Закон гостеприимства.
Карола уходит на кухню. Лойксенринг следует за ней.
Г о с п о ж а ф о н Б р а а к. Пуля засела в легких. Прилльвиц был здоровяк.
А н д е р с о н. О чем вы говорите?
Г о с п о ж а ф о н Б р а а к. В ту ночь вы стреляли в него. Он пытался завладеть картой, на которую вы наносили курс судна.
Андерсон садится — но не к столу, а в одно из кресел.
Он не использовал это обстоятельство, чтобы как-то вам отомстить. И мы постараемся, чтобы это осталось между нами…
А н д е р с о н. Вы полагаете, что я способен…
Г о с п о ж а ф о н Б р а а к. Каждый из нас поступил бы так же. Пятьдесят миллионов того стоят.
А н д е р с о н. Я? В такой момент? Из-за какой-то там карты…
Р а у л ь. Эта карта у вас. Хотите, чтобы ваша дочь считала вас убийцей? А ваш синий мундир торгового флота, ваша почетная парадная форма была запятнана кровью?