Рим привык к тому, что базилика Святого Петра все еще не окончена и стоит без купола (в лучшем случае, с недостроенным куполом). В самом деле, город настолько сжился с таким положением вещей, что Рафаэль включил недостроенный собор в одну из самых знаменитых своих работ, так называемую «Афинскую школу». Эта ватиканская фреска написана для личных апартаментов Юлия II (1503–1513) и изображает Мудрость, человеческую и божественную. На ней представлена группа античных философов, перенесенных в эпоху Ренессанса. Они стоят на фоне изысканного архитектурного пейзажа возле неоконченной базилики Святого Петра. Ясно прослеживается связь философских устремлений древних с гуманистическим направлением папского двора. Но одновременно здесь, похоже, сквозит и ирония по поводу неспособности завершить строительство, ибо без Божественной Мудрости, заключенной в христианском Откровении, труды языческих философов получаются неполными.
Парным дополнением «Афинской школы» является фреска «Диспут» (прославление таинства евхаристии). Она находится на противоположной стене. Это классически совершенный замысел. Ряды великих христиан смотрят друг на друга, словно певчие в церковных хорах, где посредине — алтарь. Над земной сценой полукругом расположились Христос, апостолы и другие главные святые. Восточную оконечность первоначальной базилики замыкала апсида, как во всех церквях такого типа. Примеры этого мы видим повсюду в Риме. Возможно, Рафаэль хотел, чтобы старую церковь не сносили, возможно, не стремился совершать бессмысленную работу по перестройке здания, и его фрески были единственным способом заявить об этом. Во всяком случае в качестве места собственного упокоения он выбрал здание с законченным куполом, и там находится его могила с элегантной эпитафией, сочиненной великим ученым-гуманистом, отцом современного итальянского языка, кардиналом Пьетро Бембо:
Ille hic est Raphael timuit quo sospinte vinci rerum magna parens et moriente mori.
Здесь покоится тот самый Рафаэль, которому природа завидовала, когда он жил. Теперь же, когда он умер, она его оплакивает.
Английский поэт Александр Поуп (1688–1744) сделал перевод этих латинских стихов и поместил их на могиле Годфри Кнеллера.
Антония Байатт в любовном романе «Обладание: История одной любви» выбирает ту же эпитафию для могилы придуманного ею поэта-героя и прилагает перевод с латыни поэта-викторианца Эша:
Здесь лежит человек, который, пока дышал
Заставлял дрожать нашу великую Мать-Природу.
Она боялась, что он превзойдет ее искусство,
А сейчас она боится, что после его смерти
Ее собственные силы замрут навеки.
Отсутствие купола у христианской базилики совпадает с одной из самых поразительных архитектурных особенностей памятника Римской империи — храм это или нечто другое? Такая особенность является предметом данной главы, ибо купол Пантеона не закрыт. Круглое отверстие в его вершине составляет тридцать футов в диаметре, и это единственный источник света в здании. Отверстие пропускает и влагу, и птиц. Эффект от солнечных лучей, рассекающих сумрак внутреннего помещения, — одна из самых магических черт здания. Впечатление усиливается во время дождя, когда свет падает в неглубокую лужу на полу. Сам купол представляет собой правильную полусферу диаметром около 150 футов, а это значит, что диаметр внутренней ротонды равен высоте от пола здания до окна в потолке. Изнутри купол кажется гораздо круче, чем снаружи, поскольку настоящий купол начинается только в третьем ряду кессонных украшений: первые два ряда являются архитектурными компонентами стен толщиною двадцать футов. Таким образом, архитектор Пантеона (Адриан или кто-то другой) использовал оптический трюк, противоположный тому, что применил сэр Кристофер Рен в соборе Святого Павла в Лондоне, где декоративный внутренний купол намного мельче, чем более выпуклый и отделенный от него внешний купол. Получается, что римские архитекторы превзошли лондонских. Церковь Григорианского университета имени Игнатия Лойолы тоже не закончена: ее купол не был завершен. На его месте находится холст с уходящим в глубину изображением неба над головами молящихся. Только священнослужители на хорах и у алтаря могут видеть, что с противоположной стороны картина выглядит абсолютно бессмысленно, поскольку с их точки зрения перспектива нарушена. Отсюда вывод: предположение о том, что купол существует, для идеологии барочного Рима намного важнее реальности.
Несмотря на известность, Пантеон далек от архитектурного совершенства. Переход от ротонды к портику с колоннами вызывает сомнения: он требует продольного элемента; второй фронтон получился выше переднего крыльца. Возможно, первоначальный план требовал стержней для колонн высотою в пятьдесят футов, но, поскольку таковых не было, пришлось удовлетвориться сорока футами. Само крыльцо критиковали за огромное количество колонн: кажется, что входишь в мраморную рощу.
Это все мелочи, по сравнению с тем, каким было задумано здание. Оно стояло на платформе, и к ней вели четыре широкие мраморные ступени. Площадь перед зданием была намного просторнее нынешней пьяццы. Наружные стены храма были облицованы белым мрамором, добытым у горы Пентелик. У фронтона отсутствуют бронзовые украшения и — что еще более трагично и возмутительно — нет бронзовых балок, поддерживающих крышу портика. Их сняли по приказу папы Урбана VIII (Барбе-рини) в 1626 году. Этот акт вандализма, вызванный необходимостью в пушках для папской крепости, стал основанием для латинской остроты: «quod non fecerunt barbari, fecerunt Barberini» — «то, чего не сделали варвары, сделал Барберини». Папа Урбан оскорбил и Пантеон: приказал Бернини по обе стороны крыльца возвести две башни с куполами. Башни прозвали «ослиными ушами», и до наших времен они не дошли. Представители королевской Савойской династии хотели быть погребенными в настоящем римском соборе, не испорченном «модернизацией» XVII столетия.
Распространен миф, будто понтифик Барберини хотел снять бронзу с Пантеона для возведения балдахина над алтарем в базилике Святого Петра. Так снова в народном воображении объединились два здания. Джон Мильтон навещал Рим в конце 1630-х годов, английская католическая колония оказала ему сердечный прием, несмотря на существовавшие между ними острые религиозные противоречия. В Риме он создал свою самую знаменитую поэму «Потерянный рай». Похоже, то, что поэт увидел на строительстве базилики Святого Петра, вдохновило его на описание дворца Пандемониум. В поэме в этот дворец со своими приспешниками явился Люцифер после того, как его изгнали с небес. Сравнение с пчелами, которое использует Мильтон при появлении демонов в их новом доме, прямо намекает на герб семьи Барберини с изображением пчелиного роя, как и на созданный Барберини пресловутый балдахин с бронзовыми пчелами. В криминальном романе Майкла Дибдина «Заговор» автор по ходу дела сообщает нам сведения относительно мрачного прошлого собора. Первое преступление инсценировано как самоубийство. Жертва прыгает с галереи собора на скользкий мраморный пол. Дибдин тоже совершает интеллектуальный прыжок: проводит параллель между базиликой Святого Петра и миланской галереей Виктора Эммануила XIX века. Но это другая книга…
Итак, повторю: существует определенное сходство между Пантеоном, некогда храмом «всех богов, то есть демонов», и его соперником — базиликой Святого Петра. Оба здания использовались для того, чтобы править, и оба прикрывались маской храмов. На протяжении столетий Рим ловко рассуждал о духовной чистоте, а потом отдавал эту чистоту в грязные лапы политиков. Однако мы не обманываемся и не без удовольствия следим за такими попытками. Если сомневаетесь, постарайтесь, чтобы вам не понравился Пантеон.
Глава четвертаяРанняя церковьМавзолей Константины
Переход от язычества к христианству — точка, в которой античный мир прямо соприкасается с нами. Мы — наследники его умозаключений…
Робин Лейн-Фокс. Язычники и христиане
Новость, обрушившаяся с экранов итальянских телевизоров и первых полос некоторых газет в 1999 году, казалась сбывшимся сладостным сном редактора. В ней смешались физическое насилие, религия (само собой, католическая) и секс. До Рима дошло сообщение, что арестованные священники китайской Римской католической церкви подвергаются сексуальным издевательствам. В их тюремные камеры пустили проституток, и все, что там происходило, фиксировалось камерами наблюдения. Рассказ иллюстрировали коллажи из фотографий: восточные девушки, танцующие топлесс на высоких каблуках, и с трудом передвигающийся престарелый папа Иоанн Павел II (1978–2005), словно бы вышедший из камер несчастных священников.
Средства информации выдали еще одну историю — о старом священнике из Витербо. Это городок к северу от Рима. Во время одинокой прогулки по сельской местности старик заболел. Рассказывали, что неземная фигура в белом одеянии указала поисковой партии, облетавшей местность на вертолете, где искать священника. Старик пришел в себя в современной больнице, и собравшиеся вокруг него медики и журналисты услышали, как он пробормотал: «Un miracolo, vero!»[21] Узловатые пальцы перебирали четки.
Католическое христианство проходит сквозь сердце итальянской, особенно южной культуры. Хотя Рим и является столицей объединенной Италии, город принадлежит Югу — Меццоджорно. Но церкви Рим принадлежит еще сильнее. На протяжении столетий этот город был столицей другого государства, так называемого наследства Петра, вместе с прилегающими к нему территориями. Он управлялся папой, кардиналами и находился под защитой собственной армии. Бывали времена, когда Папская область растягивалась до Болоньи и охватывала Романью. Средневековые папы заявляли права на королевства Неаполя и Сицилии; оказывали поддержку Германии; разбирались с многочисленными герцогствами и другими регионами не без пользы для собственных семей.