В период проживания королей в Риме в город стало приезжать все больше состоятельных людей. Гранд-тур обычно начинался с французской части континента. Многие британские аристократы, пользуясь мирными периодами, выезжали на континент. Трансальпийская часть тура называлась «джиро д’Италия» (giro d’Italia), но потом это название вышло из употребления, и первым термином стали обозначать всю поездку.
Опасности путешествия были значительными. Джон Рэймонд, оказавший серьезное влияние на дневники более известного Джона Ивлина, выделяет три, которые никуда не делись и в XVIII веке: «Первая — это жаркий климат; вторая — ужасная инквизиция; третья — нападения безжалостных бандитов». Рэймонд добавляет, что умеренность и осторожность могут спасти путешественника от первых двух опасностей. Чтобы избежать третьей опасности, нужно обратиться к стражам порядка той местности, через которую проезжаешь.
Маршрут путешествия из Британии в Рим за несколько столетий, кажется, мало изменился, хотя бывали и исключения. Британцы любили альпийский перевал Мон-Сени. Если вообще выбиралось морское путешествие, то чаще всего ехали из Генуи в Рим или в Неаполь. Полный отчет о британских туристах — с самых ранних времен до послевоенного периода — содержится в изящной книге Брайана Бэйрфута «Английская дорога в Рим» (1993). В XVII и XVIII веках в путешествие пускались ради образования. Кажется, никто сюда не ехал отдыхать. Мильтон приезжал изучать творчество Пьетро Бембо и Торкватто Тассо. Итальянское влияние на английский язык, которое прослеживается в его зрелой поэзии, сформировалось в результате долгого пребывания за границей. Архитекторы, среди них был и Иниго Джонс, приезжали в Италию и, изучив приемы Палладио и Витрувия, применяли их у себя дома. Считалось, что образование не завершено до тех пор, пока не побываешь на родине античного мира. Британские аристократы часто приезжали в Италию — посмотреть на римские развалины и раздобыть для себя что-то из древностей. Современным искусством или тем, что относилось к сравнительно недавнему прошлому, не интересовались. Британские учебные программы были переполнены древнеримской историей, а не искусством Ренессанса. Вот и Ричард Ласселс, введший в обиход термин «гранд-тур», уделял все внимание классическим руинам и рассуждал об образовательном значении древних камней и статуй.
В Риме XVIII века можно различить два четких англоговорящих кружка — якобитов и туристов-аристократов. Однако имелась и третья группа, состояла она из художников и антикваров, приехавших в город для серьезной учебы и практики. Джошуа Рейнольдс, Ричард Уилсон, Джордж Ромни, Роберт Адам — все они надолго задерживались в Риме. В Лондоне и Эдинбурге отмечали, что пребывание за границей оказало большое влияние на работы этих художников. В британском обществе живописец занимал промежуточное положение между джентльменом и слугой. Роберту Адаму пришлось ограничить свои занятия с Пиранези, чтобы удержаться в четко социально очерченном кружке экспатриантов на площади Испании. У природных итальянцев не было столь резкого классового расслоения, художники часто удостаивались папских милостей, им давали титулы. Такой обычай был введен и при дворе английского короля Карла I, однако в ранние годы Ганноверской династии все обстояло иначе. У итальянских художников, находившихся под покровительством папы, в ходу был титул «шевалье», а на груди написанных ими автопортретов частенько блестел крест Святого Иоанна. Отношение итальянцев к искусству было благожелательнее, чем где-либо в Европе, и только после основания королевских академий и национальных галерей в северных странах к художникам стали относиться с большим уважением.
Британским путешественником, снизошедшим до художественной коммуны в Риме, но не покинувшим при этом высшее общество, был Фредерик Херви, четвертый граф Бристоль и епископ Деррийский (Ирландия). Он был таким заядлым путешественником, что отели «Бристоль» по всей Европе названы в его честь. На долю этого эксцентричного, но щедрого знатока искусств выпало много приключений во время путешествий. Как-то раз, приехав в швейцарский монастырь, он обнаружил, что его обитатели, услышав о епископском сане Фредерика, простерлись на полу, ожидая еретического благословения. Не желая никого разочаровывать, он, рисуясь, исполнил желаемое, а затем продолжил маскарад, представляясь римским католическим священником. К счастью, в тот раз он путешествовал без жены. Моя любимая история связана с его деятельностью в ирландской епархии. Епископ предложил группе своих священников, желавших повышения по службе, чтобы они бежали наперегонки по грязному полю до глубокой канавы. Те подчинились, а Херви принял соломоново решение: назначение получил священник, отказавшийся от соревнования.
Херви заказывал картины и призывал друзей покупать их у римских художников. У него собралась большая коллекция, и он намеревался увезти ее в Англию, в свой загородный дом в Саффолке, однако картины конфисковали, когда войска Наполеона в 1798 году вошли в Рим. Друзья-художники обратились к французским властям с просьбой вернуть работы, и сам епископ остроумно, хотя и напрасно, представился «священником, приехавшим от имени британского правительства поздравить римский народ по случаю освобождения», надеясь, что оккупанты отнесутся к нему благожелательно. Некоторые картины вернули, однако в скором времени снова забрали. До Саффолка добралась незначительная часть коллекции. В 1803 году Херви покинул Альбано и приехал в Рим, где вскорости умер. Попрощаться с ним пришло более 800 благодарных художников. Его тело было отправлено в Англию на корабле, и в гроб положили несколько картин.
Иностранцы, обладавшие титулами или хотя бы любовью к ним, как правило находили в Риме самую подходящую обстановку. Я уже упоминал о любви итальянцев к аристократическим титулам. Мои исследования подтвердили, что многие писатели любят в конце книги изъявлять благодарность людям высокого ранга либо обладателям экзотических фамилии. Дункан Фоллоуэлл благодарит епископа, баронета, барона, князя, профессора, княгиню и какую-то экзотическую «баронессу Пуччи Дзанка». Но позвольте мне процитировать ради примера Кристофера Кининмонта:
Я хотел бы выразить признательность графине Сильвии Пикколомини, Джакомо Поцци-Беллини, достопочтенным Эдмунду и миссис Ховард, синьору и синьоре Эмилио Чеччи, Дарио Чеччи, Дж. Уорду-Перкинсу, Рональду Ботроллу, Эдвину Мюиру, мистеру и миссис Сесил Спригс, баронессе Кота, генералу Хелбигу, синьоре Сера-Сальво, графу Массимо Фило делла Торре ди Сант-Сюзанна и синьору и синьоре Гасперо дель Корсо… В заключение мне хотелось бы посвятить эту книгу княгине Маргарите Каэтани, чья доброта делает меня вечным ее должником.
Букет таких важных имен и высоких титулов напоминает мне о ежегодном списке почивших, который читают в католических и англиканских церквях в день Всех Святых. Никогда не забуду некоторых из тех, кого ежегодно поминают среди благотворителей моего собственного колледжа. Там среди таких людей, как Хамфри, герцог Глостер, Елена, маркиза Милфорд-Хейвен и Мария Аттатаграфф Джонсон, встречается некая Руби Ду. Я понятия не имею, кто она такая и что сделала (такая фамилия подходит скорее уборщице, чем благородному патрону), но я дорожу ее памятью, и мне хочется ее поблагодарить. Возможно, она представляет всех тех, кому никогда в конце книги не достается благодарности, а ведь именно эти люди делают такие города, как Рим, достойными посещения.
Немного музыкиОбычной темой для комментариев путешественников, совершивших гранд-тур, была музыка. Джон Ивлин зимой 1644/45 года посетил церковь Санта-Мария-ин-Валичелла, которую называли также Кьеза Нуова (новая церковь). Там, вдохновленные примером святого Филиппа Нери, члены конгрегации исполняли «превосходную музыку». К церкви примыкает изысканная часовня, в которой ставили музыкально-религиозные драмы, имеющие непосредственное отношение к новому жанру классических опер. Тексты ораторий обычно писали на латинском языке, а сюжеты выбирались библейские, примерами могут служить оратории Кариссими «Иевфай» и «Иона». Пение папского хора, в котором звучали невыразимо прекрасные голоса кастратов, не так часто можно было услышать в странах Северной Европы. Кульминационным моментом было исполнение 51-го псалма в Пепельную среду[40] в Сикстинской капелле. Музыку к «Miserere» написал Аллегри, и партитуру хранили в тайне, пока церемонию не посетил Моцарт. Вернувшись домой, он записал ноты по памяти. Говорят, что епископ Дерри явился на закрытие сезона духовной музыки в гетрах и переднике англиканского прелата. Посетители церкви смотрели на него с недоумением, и ему весь концерт пришлось стоять среди простой толпы, а не сидеть на скамье рядом с соотечественниками из Священной коллегии.
Духовная музыка имеет в Риме долгую историю. Началось все с псалмов и духовных песнопений, которые святой Павел рекомендовал своим читателям считать частью христианского обряда. Папе святому Григорию Великому приписывают — несомненно, ошибочно — создание монашеского песнопения, доминировавшего семь столетий. Но приход европейской полифонии в XIV и XV веках открыл дорогу для творчества римского гения — Джованни Пьерлуиджи да Палестрины. В XVI веке он служил органистом и хормейстером в соборах Святого Петра и Санта-Мария Маджоре, и его мотеты и мессы так высоко ценились, что существует легенда, будто мелодии ему напевали ангелы. Эта история положена в основу главной сцены оперы Ганса Пфицнера «Палестрина». Другим храмом с давними музыкальными традициями является церковь Святой Марии в Трастевере. В начале XVII века там служил органистом Фрескобальди, а орган, который в 1701 году был создан для органиста Бернардо Паскуини, тщательно отреставрировали. Под руководством профессора Джузеппе Базиле студенты Римской школы реставрации сумели добиться того, что орган заиграл в совершенно аутентичной манере, точно воспроизводящей тон и стиль XVII и XVIII столетий.