Среди самых необычных американских посетителей Рима в то время можно отметить разведенную жену брата Наполеона, Жерома — Элизабет Паттерсон. Она была дочерью балтиморского купца, а с молодым Бонапартом познакомилась после того, как тот отслужил в американском флоте. Ее деверь, французский император, возражал против их брака, несмотря на то, что в семье родился сын. Только после ссылки Наполеона на остров Святой Елены она появилась в Риме среди отправленных в ссылку членов императорской семьи. Принцесса Полина Боргезе, преданная сестра императора, увековеченная скульптурой работы Кановы, представившей принцессу в виде Венеры, радушно ее приняла, а мать Наполеона посадила за семейный стол в палаццо Бонапарт, рядом с бывшими королями и кардиналом Фешем (дядей Наполеона). Состарившись, Элизабет Паттерсон в середине века покинула Рим и вернулась в родной Балтимор. Линия американских Бонапартов продлилась до середины XX века. Его потомок стал при Рузвельте генеральным прокурором.
Несмотря на взлеты и падения рода Бонапартов, Франция, хотя и временно, аннексировала Папскую область (1809–1814), незаконно провозгласив себя Итальянской республикой (с Наполеоном в качестве президента). Ей на время удалось завладеть двумя сказочными римскими зданиями. Во дворце Фарнезе с 1635 года помещалось французское посольство, но в XVIII веке в результате политических игр неаполитанские Бурбоны сделали его своей главной римской резиденцией. Бонапартисты вновь забрали дворец, а в обмен на эту собственность отдали большой отель в Париже.
В вилле, построенной в 1540 году для кардинала Риччи ди Монтепульчано, французское правительство в 1802 году разместило академию. Это здание больше известно как вилла Медичи, поскольку в XVI веке его занимали кардиналы Алессандро (1510–1537) и Фердинандо (1549–1609) Медичи. Академия предоставила помещение художникам-лауреатам Римской премии с тем, чтобы они совершенствовали свое искусство. Поначалу там ограничивались живописью, скульптурой, архитектурой и гравированием, а потом под руководством такого таланта, как Жан Огюст Доменик Энгр, к этому перечню добавились моделирование одежды и кулинария. Вилла, как и палаццо Фарнезе, недавно прошла длительный период реставрации. Великолепному саду с античными статуями и барельефами возвращено первоначальное величие. И все же внутри предстоит еще много работы, чтобы посещение виллы того стоило: я имею в виду творения лауреатов 1990 года. Некоторые «произведения» трудно отличить от мусора, оставленного после себя строителями. Подозреваю, что это было сделано намеренно, с целью нанесения постмодернистского глянца на суетность миллениума, но все равно такое зрелище оставляет тяжелое впечатление.
В период между 1797 и 1814 годами поток британских туристов почти иссяк, но после Ста дней Наполеона и Ватерлоо (что пришлись на время между зимними римскими сезонами 1814/15 и 1815/16 годов) Италия снова вошла в моду. Об этом упоминает Теккерей в «Ярмарке тщеславия». Он отсылает в Рим Бекки Шарп и капитана Кроули после триумфа героини в Брюсселе и неожиданного возвращения Кроули с полей сражений. Теккерей позднее и сам последовал примеру своих персонажей. Для людей благородного происхождения, не обладавших достаточными средствами, открылись возможности комфортабельного проживания в Риме, что и вызвало нашествие литераторов. В то время как два предыдущих столетия в Италию ехали художники, XIX век открыл дорогу писателям. Отзывы о городе не всегда были восторженными.
Кроме вдовца Теккерея, приехавшего в Рим с двумя дочерьми, туда же в огромном экипаже прикатила семья Диккенса. На гиганта британской литературы совершенно не произвело впечатления то, что он увидел. Он сравнил город с Лондоном, отметил живописность Рима, однако раскритиковал за отсутствие современных удобств. Чуть позднее, в 1830-х годах, лорд Томас Бэбингтон Маколей (находившийся в далеких родственных связях как с заговорщиком против Елизаветы I, так и с владелицей знаменитой чайной) высказался от имени британских историков и критиков, возмущенных действиями итальянских чиновников на дорогах. К нему присоединился Уильям Хэзлитт, а третьим недовольным был Джон Рескин: римским красотам он предпочел Венецию. В этом отношении он стал исключением среди экспатриантов XIX века: английские путешественники всегда делали выбор между Флоренцией и Римом; а американцы — между Венецией и Флоренцией. Как мы уже отмечали, в Риме побывали Роберт Браунинг и Элизабет Баррет-Браунинг, частые посетители Уильяма Стори. Роберт склонял Стори к литературному труду, а хозяин, в свою очередь, нахваливал глиняные модели Браунинга. В то время как Феррара лучше всех помнит стихотворение Браунинга «Моя последняя герцогиня», Рим гордится монологом «Епископ заказывает себе гробницу в церкви Святой Пракседы». Хотя пьеса поставлена на Виминале, описанная усыпальница больше всего соответствует первой капелле Санта-Мария дель Пополо, находящейся в удобной близости от площади Испании и английского квартала. «Чайной Бэбингтон» тогда еще не было, зато в изобилии имелись другие источники чая.
Фактически «Чайная Бэбингтон» появилась в ответ на открытие рынка. Год 1893 был особенным у римского общества (точнее — «обществ»). Папский двор праздновал юбилей понтификата Льва XIII исключительно в стенах Ватикана, а Квиринал с его королевскими обитателями отмечал серебряную свадьбу короля Умберто (1841–1900) и королевы Маргариты (1851–1926). Примерно за 25 лет до описываемых событий (1870) город вошел в состав Объединенного итальянского королевства, и как же сильно он изменился за столь короткое время!
Всего пятьдесят лет назад реакционный папа Григорий XVI (1831–1846) быстро свел на нет постановления Венского конгресса. Поддерживаемый на протяжении всего своего правления силами австрийской армии, этот недалекий монах запретил строительство телеграфа и железной дороги в Папской области, назвав последнюю (неизвестно, был ли это сознательный каламбур) chemins d’enfers[47]. Несмотря на давление, даже со стороны политических сторонников, он отказался от ограниченного допуска в собрания, а тем более назначения светских людей на административные должности. Его Рим был грязным, темным и убогим, бедность крестьянства опустилась до средневекового уровня. Евреи жили в гетто и носили особую одежду. Удушающая политическая атмосфера, многочисленные секретные сети шпионов, повсюду двойные агенты — и в Риме, и за границей. Это был реальный мир Джузеппе Мадзини, политического ссыльного и идеолога Рисорджименто, а также выдуманный мир одного из персонажей Уилки Коллинза, графа Фоско, злого гения из романа «Женщина в белом» (1860).
Несгибаемый папа Григорий стал последним оборонительным рубежом системы, которая просто не могла сохраниться. Ему наследовал сравнительно молодой (для папы) человек, только что отметивший пятьдесят четвертый год со дня своего рождения. Джованни Мария Мастаи-Ферретти стал править как Пий IX. Он зарекомендовал себя либералом, поддерживал умеренные изменения в управлении Папской областью, проявил некоторое сочувствие идеям объединения Италии. Его избрание и провозглашение политической амнистии в столице приняли с энтузиазмом. Когда он в открытом экипаже проезжал по городу, его бурно приветствовали, детей подносили к нему для благословения. Но как быстро все меняется! В 1848 году Джордж Маколей Тревельян в своей книге «Защита Гарибальди и Римской республики» удостоил Пия лишь слабой похвалы:
Вкладом Пио Ноно в решение этих трудностей стала легкая доброжелательность по отношению к гражданам, и за два тревожных года на троне он не полностью исчерпал ее запасы.
После побега папы в Неаполитанское королевство римляне изменили свое отношение к бедному Пио Ноно, а после возвращения Пия поворачивались спиной, когда папа проезжал мимо них в закрытой коляске. Пий окончательно перепугался, когда в ноябре 1848 года был убит его премьер-министр Росси, отправившийся на открытие палаты депутатов в палаццо Делла Канцеллариа. В феврале 1849 года Гарибальди вошел в Рим как командующий нерегулярным войском и был избран депутатом парламента от Мачераты, в марте за ним последовал Мадзини. Так родилась недолговечная, но героическая Римская республика 1848/49 года.
Со странной смесью религиозного мистицизма и политического хладнокровия, сохранившихся у него на протяжении долгих лет ссылки, Мадзини написал о своем прибытии в Рим:
Я вошел в город вечером, испытывая трепет и почти благоговение. Несмотря на нынешний упадок, Рим был и останется для меня храмом человечности. Из Рима однажды начнется религиозное преобразование, предопределяющее третий этап нравственного объединения и возрождения Европы. Проходя через ворота Порто дель Пополо, я вздрогнул, точно от удара электрического тока, ощутив дыхание новой жизни.
И хотя Мадзини, Гарибальди и другие революционеры продолжали действовать, «словно люди, возле ворот которых стоит враг, и в то же время как люди, работающие ради вечности» (из выступления Мадзини в законодательном собрании Республики), даже эти политические мечтатели понимали, что обречены. Объединенная военная мощь Неаполитанского королевства, Австрии и Франции обрушилась на них, и между этими тремя силами сложилось почти соревнование, кто первый одержит победу над революционерами и вернет папу. По иронии судьбы, душителем свободы оказалась Франция, а победителями — президент Французской республики Луи Наполеон и генерал Удино. Борьба внутри и вокруг города в мае — июне 1849 года оставила много памятников, особенно на Яникуле, где двадцать лет спустя Италия праздновала свое объединение.
Во времена Республики многие экспатрианты оставили город, некоторые — из политической симпатии к папству, другие попросту боялись за собственную шкуру. Хотя Браунинги очень хотели объединения Италии, за процессом они наблюдали со сравнительно безопасного расстояния — из Флоренции. Уильям Стори и Маргарет Фуллер остались в городе и поддерживали оборону как морально, так и физически. Мисс Фуллер каждый день ходила в госпиталь, ухаживала за ранеными. Она писала: