Папский дворец на Квиринале отвели раненым. Я гуляю с ними по прекрасному саду, кто с перевязанной рукой, кто с палочкой… Два дня назад мы сидели в маленьком павильоне, где папа давал частные аудиенции. Солнце ярко освещало Монте-Марио, и все было видно, как на ладони — белели палатки, среди деревьев расположилась легкая французская кавалерия… Прекрасный час, украденный у разрушений и горя. Я слушала истории, исполненные возвышенного пафоса, как в садах Боккаччо, только теперь в них звучало другое настроение — благородная надежда мужчин, уважение к женщинам.
Рим сдался французам 30 июня 1849 года. Мадзини удалось тайком перебраться в Лондон («Италия — моя страна, но Англия — мой настоящий дом, если он вообще есть у меня»), а Гарибальди с двумя героическими батальонами вырвался через Центральную Италию на нейтральную территорию Сан-Марино и Адриатическое побережье. Вернулся папа, и установился еще более репрессивный режим, поддерживаемый французами. Республиканцы были слишком романтичны, а иногда жестоки. Даже такой закаленный гарибальдиец, как Тревельян, старается оправдать убийство Росси, благородного либерального реформатора. Неудивительно, что клерикальные реакционеры, такие как П. Дж. Чендлери, запомнили и свои потери:
Во время революции 1849 года площадь Святой Марии в Трастевере стала сценой расправы над несколькими священниками. Убийства совершили солдаты Мадзини. Руководил кровавой резней дьявол в человеческом обличии по имени Каллимако Дзамбиан-ки… Все их преступление состояло в том, что они священники, и даже формального суда устраивать никто не пожелал.
Самые горькие слова Чендлери приберег для рассказа о церкви Сан-Панкрацио, оскверненной защитниками города:
Они разбили и осквернили алтари и изображения святых, разорвали в клочья святые одеяния и покрыли стены богохульными надписями, мерзкими карикатурами и непристойными рисунками… Эти действия вызвали ужас у Европы и болью отозвались в сердцах католиков всего мира. Оказалось, что варварам прошлых веков далеко до бесов XIX столетия. Нынешние изверги по сравнению с язычниками проявили большую жестокость: те, по крайней мере, уважали христианские могилы.
Пий IX не смирился с потерей временной власти в Италии даже после принятия Вселенским собором догмата о непогрешимости папы по вопросам веры и морали, что могло служить ему некоторым утешением. В его словах, адресованных Италии по случаю собственного юбилея (1873), звучит досада несправедливо обиженного человека:
Я благословляю Италию, но не благословляю узурпаторов церкви, врагов Господа! Я не благословляю разрушителей церквей, тех, кто ведет нечестивую жизнь, осквернителей святого облика. Нет, я не благословляю ни этих негодяев, ни тех, кто им потворствует. Я благословляю Италию, а не тех, кто ее угнетает. Я благословляю Италию, но не тех, кто уводит ее с истинного пути.
Вряд ли следует говорить, что П. Дж. Чендлери недолго любовался статуями героев Рисорджименто на Яникуле.
Можно вспомнить, что Марсель Пруст погружался в ожившие воспоминания, находя вдохновение в чашке липового чая, хотя точный смысл этого высказывания остался неясным даже некоторым жителям Рима (см. эпиграф к главе). И хотя иногда мне нравится tisana[48], на каждый день я предпочитаю старый добрый британский чай. «Чайная Бэбингтон» переносит меня в место, где тревоги настоящего и прошлого кажутся далекими и обыденными. Люди, знающие Рим много лет (обычно это означает — тридцать), всегда говорят тебе, что «Бэбингтон» изменился, что это уже не то место. Не сомневаюсь, что, когда доживу до этой цифры, буду говорить то же самое. Если даже на самом деле чайная старается угодить своим японским владельцам, а не прямым потомкам мисс Каргилл и Бэбингтон, я не собираюсь выдвигать никаких жалоб. Когда чайная только-только появилась, Япония вдохновляла своим декором и не вступала в политическое или промышленное соревнование. Мир, даже римский мир, в котором мы сейчас живем, стал другим, хотя и во многих отношениях лучшим местом.
Глава двенадцатаяОбъединенная ИталияПалаццо делла «Ринашенте»
Если мода диктует, что юбка должна быть длинной, ни одна гильотина не сможет ее укоротить.
5 марта 1998 года лондонская «Таймс» написала, что секуляризм успешно вторгся в римскую религиозную сферу. На протяжении столетий к каждой мессе монахини выпекали облатки, являвшиеся плодом их религиозного рвения, а директива ЕС наконец-то проникла и в эту продуктовую нишу, в этот специфический рынок и постановила, чтобы в будущем облатки продавались к определенным датам. «Аввенире», популярный римский еженедельник, выразил возмущение подобным кощунством: «Похоже, для европейских постановлений нет ничего святого, они покушаются даже на тело и кровь Христовы».
Итальянские публичные институты, включая прессу и электронные средства массовой информации, переступили черту, проведенную церковью в последнем столетии.
Рим перестал быть религиозной столицей мира, уселся в парламентское кресло современного государства. Тот факт, что Рим все еще потребляет самое большое количество облаток на человека, лишь подчеркивает, что религиозная жизнь города парадоксально часто является отражением его светской ипостаси.
Временами кажется, что Рим — олицетворение потребительского образа жизни. Очень небольшая часть его трехмиллионного населения работает в промышленности — не более 10 процентов. Больше половины трудится в бюрократических органах — национальном и местном правительстве и администрации. Это, однако, не означает, что чиновники не способны вносить вклад в местную экономику. У многих гражданских служб исключительно короткий рабочий день, а поэтому у римлян есть время заняться семейным бизнесом, и они им занимаются днем и по вечерам. Сервис в магазинах, отелях, барах и ресторанах обеспечивают респектабельные работники по совместительству. Но даже этот быстро развивающийся сектор услуг не может скрыть того факта, что Рим страшно зависит от промышленных зон страны, особенно от северных городов, поставляющих необходимые товары. В равной степени он зависит от сельскохозяйственных областей центра и Юга, ибо потребляет пищу, которую те производят. В город идут постоянные поставки, а обратного движения почти не наблюдается.
Рим всегда критикуют за то, что на протяжении столетий город не в состоянии существовать самостоятельно и стремится к роскоши за счет тяжких трудов не столь утонченных соседей. Даже отеческую заботу ЕС осудили за то, что она «испортила» Рим, воспитала избалованного ребенка. Европейская законодательная политика произвела в городе некоторые забавные изменения. Система субсидий в рамках общей сельскохозяйственной политики позволила римлянину заняться выращиванием скота. Его стадо, достаточно большое для потребления ежегодной субсидии в полтора миллиона долларов, официально помещается в квартире на пятом этаже возле пьяцца Навона. Своих коров он, надо полагать, каждый день приводит к фонтану Четырех Рек, а затем доит в задней комнате бара «Тре Скалини». Жаль, никто не видел, как он при этом подбирает ложечкой лучшее римское мороженое тартуфи.
Пройдите по магазинам современного Рима, и по пути вы, скорее всего, увидите кошек, а не коров. При наличии солнца, тени и потрепанной старушки с мясными обрезками в жирной бумаге, римские коты — i gatti di Roma — готовы будут позировать для календарей, которые каждый год посвящают этим животным. Каких-нибудь сто лет назад, отправившись не в магазин, а на ближайшую ферму, разместившуюся в городских стенах, либо на рынок, вы не раз по пути повстречали бы коров. Деревня в городе (ras in urbe) — характерная черта Рима, еще не познавшего, что такое объединение Италии. Подобное положение восхищало жителей, предпочитавших красоту современным удобствам. Сам римский Форум многие века был лугом для выпаса скота (campo vaccine), пока в начале 1800-х годов не произошла оккупация города французами: тогда приступили к археологическим раскопкам, и на поле появились стены и растрескавшиеся мостовые. По всему городу были разбросаны молочные фермы, виноградники, огороды, особенно на склонах Виминала, Целия и Аппиева холма. И только в одном из этих кварталов еще чувствуется прежняя атмосфера. На Целии, с его обширными монастырями и виллами, растут деревья, цветут сады, здесь все еще встречаются виноградники. Пройдите к Порта Сан-Джованни или к Порта Сан-Себастьяно, и внутри городских стен вы увидите намек на сельскую местность Огастеса Хэйра. Только будьте осторожны: автомобили носятся взад и вперед по осевшим переулкам без всякого уважения к очарованию старины.
Перед самым объединением Италии (1860–1871) демагогами Рисорджименто часто использовался миф о бесчисленных священниках и религиозном образе жизни, бездумно поддерживаемый папским правительством, поскольку это приводило к возрастанию налогов. Фермеры Умбрии и ремесленники Романьи призывали отобрать у города его незаслуженно нажитое богатство. Аннексия большей части Папской области в пользу созданного королевства Италии нанесла сокрушительный удар по экономике города. Если в начале правления Пия IX город испытывал затруднения, то Рим обратился в настоящие руины, когда утром 20 сентября 1870 года итальянские войска под предводительством генерала Рафаэле Кадорна (1815–1897) ворвались в город через ворота Порта Пиа. Папскому городу пришел конец, началась секуляризация Рима.
Первой столицей объединенной Италии был Турин, но граф Камилло Кавур, политический архитектор Рисорджименто, знал, что остальная часть полуострова недолго будет терпеть столь явный признак правления Савойской династии. Ему, однако, не удалось убедить монарха, Виктора Эммануила II, короля Сардинского, что ныне он должен именовать себя «Первым», поскольку стал королем нового государства. В переходный период Флоренция обеспечила себе место в правительстве, на несколько лет вызвав сумятицу в горо