В Риме поражает причудливая игра света. Архитектурная и естественная среда по несколько раз в день меняются подобно театральной декорации. То вдруг выступит ярким пятном из полумрака фасад церкви, то внимание привлечет увенчанный пиниями отдаленный городской холм. А то вдруг со сбегающей с холма улицы исчезнет ни с того ни с сего какой-то участок. Освещение создает мизансцены для вечной драмы, каковою и является жизнь Рима. Сидя на скамье в осенних сумерках на холме Яни-кул, я увидел однажды, как преобразился весь город. Он превратился в плоский ковер, с дворцами, поднявшимися над церковными куполами и башнями, что собрались внахлест по линии облаков. Возможно, это был не тот Рим, который показал Иисусу Сатана в поэме Мильтона, но все же я увидел нечто особенное. Глубина и расстояние слились и канули в темную сущность города.
Я не имею в виду одну лишь искусственность, сконстру-ированность имиджа, о котором говорилось в предыдущей главе, скажу лишь, что город обладает универсальностью, монументальностью, и эти свойства проявляют себя даже в тривиальных вещах. И все же «шоу», предложенное Римом, пробуждает самые разные отклики у тех, кто покупает сюда билет — от разочарования, высказанного матерью Дэзи Миллер в одноименном романе Генри Джеймса:
Откровенно говоря, я разочарована. Мы так много о нем слышали, должно быть, слишком много. После стольких рассказов рассчитываешь на что-то другое.
до совершенно противоположного высказывания самого автора, в котором звучат удивление и восторг:
Наконец-то — впервые — я живу! Потрясающе: Рим превзошел все самые смелые фантазии, все, что до сих пор знал о нем. Он делает Венецию — Флоренцию — Оксфорд — Лондон — картонными городками.
Разумеется, многие из нас оказываются в числе фанатов города. Мы наскучиваем друзьям, расписывая Рим яркими красками, выискиваем таких же фанатов и даже пишем книги о городе. Послушайте Томаса Грея, поэта и компаньона Хораса Уолпола в их гранд-туре, состоявшемся в середине XVIII века. Грей был довольно слабым человеком, но хорошим наблюдателем, обратившим внимание на римскую театральность:
Вход в Рим воистину впечатляет — это благородные ворота (Фламиниана), украшенные статуями работы Микеланджело. Пройдя под ними, вы попадете на обширную площадь (пьяцца дель Пополо), в центре которой стоит большой гранитный обелиск. Одним взглядом охватываете сразу две церкви прекрасной архитектуры. Здания так похожи, что их прозвали близнецами (церковь Санта-Марии-дей-Мираколи и Санта-Марии-ди-Монтесанто). От площади расходятся три улицы, средняя — самая длинная в Риме (виа дель Корсо). Как бы ни были велики мои ожидания, сознаюсь, величие города превзошло их многократно.
Роберт Адам, эдинбургский архитектор, провел в Риме два года, обучаясь с такими местными жителями, как Пиранези. Проживал, как джентльмен, среди британских благородных туристов. Его поразило превосходство Рима над другими итальянскими городами:
Рим — самое потрясающее место во всем мире. Величие и спокойствие царят повсюду. Потрясают воображение благородные античные руины, коих так много, что даже тот, кто прожил здесь десяток лет, все еще удивляется, увидев нечто новое.
Однако встречаются и такие люди, которым все это невдомек. Знаменитый Э. М. Форстер описывает такого эмоционально глухого персонажа в романе «Комната с видом» (1908):
Помнишь американскую девочку в «Панче», которая говорит: «Скажи, папа, что мы видели в Риме?» А папа отвечает: «Ну, как же, Рим — это место, где мы видели желтую собаку».
Когда в 1984 году я на поезде путешествовал по Европе вместе со школьным приятелем, нам встретился канадец по имени Иэн, главным удовольствием для которого было найти в незнакомом городе глиняную пивную кружку для своей коллекции. Рим его ожиданий не оправдал, однако в словах канадца прозвучало нечто важное: «Дело в том, что здесь все на одной улице». С тех пор я теряюсь в догадках, какую улицу имел он в виду. Разве только по ошибке его перенесли прямо с вокзала Термини на пьяцца дель Пополо и поставили, словно Грея, на виа дель Корсо — на «самую длинную в Риме улицу».
Рим обладает вульгарностью, способной обеспечить оглушительный успех. Но от таких людей, как Генри Джеймс, не укрылось, что под театральностью города прячется глубина, по сравнению с которой другие города выглядят, как самодеятельные труппы. Вы не можете влюбиться в Рим на короткий срок: это чувство — на всю жизнь. Однако сколь хорошо эта демонстративная любовь совпадает с публичным выражением человеческих чувств на подмостках, в особенности с мелодрамой, на римской театральной сцене!
Со скамьи на холме Яникул я смотрел на часть театрального занавеса, о котором писал выше. Это был купол, уступающий по высоте, однако значительно превосходящий шириной своих соседей. Здание, стоящее под его крышей, украшает городскую панораму почти 1900 лет. Стоит оно на месте другого храма, построенного свыше двух тысяч лет назад. Это — Пантеон, а если точнее, Кьеза делла Санта-Мария Ротонда. На мой взгляд, это самая внушительная городская постройка, сохранившаяся с античных времен, и к тому же памятник более поздним периодам Римской империи. Впечатлению, которое он производит, Пантеон частично обязан упомянутым римским театральным эффектам.
Когда разглядываешь здание вблизи, с восхитительной площади Ротонды, первое, что поражает, — это весьма запутанная история его строительства. На фронтоне имеется надпись-посвящение: «М. AGRIPPA L. F. COS TERTIUM FECIT» («Построено Марком Агриппой, сыном Луция, в третий год его консульского правления»). Если принять эти слова на веру, получается, что Пантеон построен в 27–25 годах до новой эры, однако это не так. Исследование штампов на кирпичах доказало, что здание, которое мы видим, построено между 118 и 125 годами, во время правления императора Адриана. Однако и это еще не конец саги, потому что после большого пожара 80 года возведенный Агриппой храм был перестроен императором Домицианом, правившим в 81–96 годах. В 110 году в храм попала молния, и первая реконструкция также сгорела, после чего настал черед императора Адриана. Некоторые даже предполагали, что Адриан сам спроектировал здание. Император и в самом деле проявлял значительный интерес к этой части города, к Марсову полю (Campus Martins) и к храму, стоявшему буквально за углом. Храм был посвящен теще императора, Матидии, и ее матери, Марциане. Некто с воображением затеял строительство в честь божественных покровителей дальних родственниц императора (пусть даже и близких родственниц его предшественника Траяна). Возможно, тем самым архитектор положил начало чуду Пантеона.
Но впервые Марсово поле обрело полновесный статус монументального центра Римского государства в последние годы Республики. Портик театра Помпея (место убийства Цезаря) был ранним примером архитектурного развития. К северу от Форума, на изгибе Тибра, за городскими стенами, в низине располагался ровный пустырь — Марсово поле. По названию нетрудно догадаться, что здесь проходили маневры и устраивались военные смотры. Тут же совершались и выборы: граждане Рима выбирали должностных лиц, разделившись по родам. Август получил контроль над государством, и он же начал процесс узурпации прав на возведение публичных монументов — в честь себя самого, своей семьи и сподвижников. Щедрые пожертвования на публичные представления, такие как гладиаторские бои, а также возведение храмов, театров и цирков, — все это являлось испытанным орудием в арсенале популярного политика. Монополия Августа — сначала на строительство, а потом и на другие римские традиции, такие как награждение триумфаторов, одержавших заметные победы, — вот верный способ заставить замолчать потенциальных соперников.
Марсово поле, вместе с резиденцией, располагавшейся с восточной стороны Форума, стало местом следовавших одна за другой императорских строительных кампаний. В прошлой главе мы видели, что мавзолей Августа и Алтарь Мира, возведенные на поле, явились главными элементами архитектурной политики. С этим же было связано завершение строительства базилики Юлия и форума Цезаря, начатого его двоюродным дедом, а также сооружение форума Августа. Храм Марса Мстителя возвели в знак благодарности богу, даровавшему Августу победу над Брутом, Кассием и остальными убийцами Цезаря. У всех последующих императоров вошло в привычку пристраивать к веренице площадей собственный форум.
Возведение зданий легче было осуществить на зеленых пустырях Марсова поля, нежели на уже застроенной территории живого города. Зять Августа (женатый на дочери императора Юлии) являлся потенциальным преемником, и потому Агриппе предоставили высокую честь — дополнить прежние строительные проекты рядом своих предложений. Он завершил план Юлия Цезаря: вместо старого места голосования возвел специальное огромное здание, построил портик, посвященный Нептуну, и создал нечто вроде спортивного комплекса с декоративным парком и искусственным проточным озером. Вода в озеро подавалась из нового акведука — Аква Вирго. Важное место в этом престижном проекте занимала первоначальная версия Пантеона.
Концепция храма, посвященного всем богам (дословный перевод слова «пантеон»), ранее не была известна ни Риму, ни любому другому городу. Ученые спорят, исполнял ли Пантеон когда-либо эту функцию. Само название здания, скорее, иллюзия. Согласно «Оксфордскому археологическому путеводителю» Аманды Клэридж:
Рим (в отличие от всей империи) никогда не относился серьезно к идее поклонения императорам как богам при их жизни, но возможно, что Пантеон явил собой помещение — не храм в обычном понимании этого слова, — в котором император мог оказаться в компании богов.
Конечно же, Пантеон стал ассоциироваться с персоной императора, поскольку это здание — одно из трех мест (два других — Форум и Палатин), где он мог председательствовать в суде, принимать петиции и выносить приговоры. Поэтому не исключено, что в религиозном отношении Пантеон никогда не играл важной роли. В помещении имеются статуи богов (например, Марса и Венеры), а в семи альковах ротонды наверняка есть и другие почитаемые боги, хотя, возм