Виндик склонил голову, и Брут коснулся посохом его макушки.
Чтобы его было слышно по всему полю, Брут напрягал голос, он звучал высоко, но не срывался.
– Пусть все видят, что даже раб может стать гражданином, оказав услугу республике. И пусть все видят, что любому гражданину, предавшему республику, не будет пощады. Все люди, казненные сегодня, были виновны в измене. Они изменили своему городу и своим соотечественникам, но иные из них были виновны и еще в одном преступлении – они предали своего отца. Измена отцу или отечеству – и за то и за другое преступление может быть только одно наказание – смерть. Здесь, на Марсовом поле, свершилась справедливая кара, и нам нечего скрывать от небес. Пусть боги будут свидетелями и не оставят нас своей милостью в знак того, что мы поступили разумно и в полном соответствии с их предначертаниями.
С этими словами Брут спустился с помоста трибунала. Он держал голову высоко и шагал твердо, но тяжело опирался на зажатый в правой руке посох. Никогда раньше посох ему не требовался, но после того дня он уже никогда не сможет шествовать без него.
Среди тех, кто находился в передних рядах толпы и видел уход консула, были Тит Потиций и Гней Марций.
Тит, в силу статуса его фамилии, привык быть в передних рядах на любых собраниях, хотя в тот раз куда охотнее оказался бы в любом другом месте. Несколько раз, особенно во время обезглавливания, он ощущал слабость и тошноту, но, стоя рядом с дедом, не решался отвести взгляд. Гней, который обычно находился дальше в толпе, на этом мероприятии упросил Тита позволить ему постоять рядом с ним, чтобы получше видеть происходящее. Почувствовав слабость, Тит одной рукой коснулся Фасцина, а другой, как ребенок, потянулся к руке Гнея. Тот, хотя от этого и чувствовал себя по-дурацки, без возражений крепко сжал руку друга и долго удерживал ее: в конце концов, этим местом в первых рядах он был обязан Титу.
Гней не выказывал слабости и тошноты: похоже, вид крови его ничуть не смущал. Не было заметно, чтобы он особо сочувствовал осужденным. В конце концов, эти люди сознательно шли на страшный риск, прекрасно отдавая себе отчет в возможных последствиях, и, увенчайся их затея успехом, выказали бы по отношению к побежденным не больше сочувствия, чем нынешние победители к ним.
Относительно Брута Гней не знал, что и думать. Этот человек обладал поистине железной волей. Если кто и достоин был стать царем, так именно Брут, но он не выказывал к короне ни малейшего интереса. Его ненависть к монархии казалась совершенно неподдельной. Все свои надежды и чаяния Брут возлагал на республику – народное государство. Республика потребовала принести ей в жертву его собственных сыновей, да еще самому совершить это жертвоприношение. Даже бог, потребовавший такой суровой жертвы от своего жреца, мог оказаться отвергнутым, однако Брут боготворил республику!
Гней видел рождение нового мира, в котором власть должна принадлежать патриотам, а не царям. Мир менялся, но Гней оставался прежним – был исполнен решимости стать первым среди людей, желал, чтобы его ценили превыше всех остальных. Как можно этого достичь в нынешнем новом мире, он не знал, но все равно верил в свою судьбу: время и боги укажут ему верный путь.
504 год до Р. Х
Прибытие Атта Клауса в Рим было обставлено весьма торжественно, с большой помпезностью. Уже тогда все заинтересованные лица понимали, что это – важное событие, хотя в ту пору никто в полной мере не представлял себе, сколь далеко идущими окажутся его последствия.
Первые пять лет существования новой республики были отмечены многими промахами, неудачами и осложнениями. Враги внутренние строили заговоры, направленные на восстановление царской власти. Враги внешние стремились завоевать и покорить город. И это притом, что власть в республике постоянно переходила от одной из безжалостно противоборствующих фракций к другой.
К числу внешних врагов принадлежали обитавшие к югу и востоку от Рима, давно уже объединенные ненавистью к нему племена сабинян. Когда же один из их вождей, Атт Клаус, начал выступать за мир между сабинянами и Римом, это настолько возмутило многих его воинственных соплеменников, что он оказался перед лицом нешуточной опасности. Осознавая это, вождь спешно запросил Рим о предоставлении убежища для него, небольшого числа верных ему воинов и их семей. Сенат доверил ведение переговоров консулам, и те, в обмен на существенный вклад в истощенную римскую казну и присоединение его воинов к римскому войску, обещали ему самый радушный прием. Его людям были выделены земельные участки на реке Анио, а сам Клаус был зачислен в патриции и получил место в сенате.
В день его прибытия огромная толпа доброжелателей заполонила Форум, и, когда вождь с семьей появился на Священной дороге, они приветствовали его радостными криками. Мостовая была усыпана цветочными лепестками, рожки флейты наигрывали праздничную мелодию старой песни о Ромуле, о похищении сабинянок и его счастливом результате. Процессия приблизилась к зданию сената. Жена и дети Клауса остались у подножия, сам же он поднялся по ступеням на крыльцо.
Тит Потиций, как обычно стоявший в первых рядах собравшихся, мог хорошенько рассмотреть знаменитого сабинянского военачальника. На него произвели впечатление горделивая осанка этого человека и царственная грива подернутых серебром черных волос. Дед Тита стоял на крыльце среди магистратов и сенаторов, которые встретили Клауса на крыльце и преподнесли ему сенаторскую тогу. Облаченный в роскошную, изумрудно-зеленую с золотым шитьем сабинянскую тунику, вождь устроил из этого представление. Он добродушно поднял руки и позволил, как положено, задрапировать себя в римское одеяние. Тога оказалась ему к лицу: он выглядел так, словно был рожден для римского сената.
Последовал обмен речами. Внимание Тита стало рассеиваться, и скоро он поймал себя на том, что с любопытством рассматривает находившихся неподалеку членов семьи Клауса. Жена новоявленного сенатора была женщиной поразительной красоты, а дети – достойными отпрысками столь привлекательных родителей. Особенно приглянулась Титу одна из дочерей – темноволосая красавица с длинным носом, чувственными губами и сияющими зелеными очами. Тит не мог оторвать от нее глаз. Она почувствовала на себе его взгляд и ответила долгим, оценивающим взглядом, а потом, улыбнувшись, отвела глаза и стала смотреть наверх, на державшего речь отца. Сердце Тита дрогнуло. Такого с ним не было с тех пор, как он впервые увидел несчастную Лукрецию.
Клаус заговорил на латыни с очаровательным сабинянским акцентом. Он выразил благодарность сенату (не упомянув о простом народе, как заметил Тит) и обещал, что и в дальнейшем будет прикладывать все усилия, чтобы склонить к достижению мира с Римом других вождей сабинян.
– Но если достигнуть мира путем переговоров не удастся, непримиримых придется принудить силой. Они будут сокрушены на поле боя, и я со своими воинами непременно приму в этом участие. Они стали воинами Рима и гордятся этим так же, как я – тогой римского сенатора. Гордость моя столь велика, что вместе с новым одеянием я принимаю новое имя – проснувшись поутру сабинянином Аттом Клаусом, я ныне предстаю перед вами римлянином Аппием Клавдием. Думаю, это имя подходит мне, точно так же как подходит эта тога!
Он улыбнулся и неторопливо повернулся кругом, показывая свое новое одеяние, что вызвало аплодисменты и дружеский смех. Толпа полюбила его.
Тит тоже почувствовал прилив любви, а также надежды, ибо теперь он понял, как зовут предмет его желания. Дочь любого человека по имени Клавдий должна носить имя Клавдия.
«Я влюблен в самую прекрасную девушку на свете, и ее зовут Клавдия!» – подумал он.
– Аппий Клавдий заявил, что оставляет решение за самой девушкой. Что, однако, за странный человек!
– Да, дедушка, – невпопад промолвил Тит, нервно кивнув. – И?..
– И что?
– Каково ее решение?
– Клянусь Геркулесом, молодой человек, я не имею об этом ни малейшего представления. Я-то ведь наносил визит ее отцу и разговаривал с ним, а девушку даже не видел. Но если она хоть чем-то напоминает твою бабушку, не надейся, что решение будет принято сразу. Дай ей время подумать!
В дни, последовавшие за их прибытием в Рим, Аппия Клавдия и его семью приглашали в дома всех самых значимых римских фамилий. Среди первых пригласивших были Потиции, ибо Тит уговорил деда пригласить их как можно скорее. Во время визита он познакомился с Клавдией и ухитрился немного поговорить с ней наедине. После этого он пришел в еще большее восхищение: голос ее звучал как музыка, а слова, которые она произносила, увлекали его в волшебное царство. Клавдий, которого римляне, сведя знакомство поближе, начали считать слегка эксцентричным, позаботился об образовании не только сыновей, но и дочери. Клавдия умела читать и писать и, когда Тит упомянул о своем интересе к архитектуре, заговорила о том, какое впечатление произвел на нее великий храм Юпитера на вершине Капитолия.
– Представь себе, дедушка, – восхищался после этого Тит. – Женщина, которая умеет читать и писать! Такая женщина может стать неоценимой помощницей для своего мужа.
– Или серьезной угрозой! Жена, которая сможет прочесть личные бумаги мужа? Что за ужасная идея! Но к чему ты клонишь, Тит? Ты хочешь взять эту девушку в жены?
Так началось ухаживание Тита за Клавдией. Ему разрешили встретиться с ней еще несколько раз, хотя при этом всегда присутствовала ее служанка, для приличия. Девушка с каждой встречей очаровывала Тита все больше, но переговоры о вступлении в брак, разумеется, велись между главами фамилий. Дед Тита обратился с предложением к Аппию Клавдию, и тот встретил его благожелательно. Такой союз соответствовал интересам обеих семей: Клавдии были невероятно богаты, и щедрое приданое отнюдь не помешало бы Потициям. Зато, породнившись с Потициями, одной из старейших и виднейших фамилий, Клавдии, люди в Риме новые, получали возможность упрочить свое положение среди патрициата.