Неожиданно из прихожей донесся какой-то шум: все трое вскочили на ноги. Кто-то не просто стучал в дверь, а молотил, грозя ее выломать. Потом дерево затрещало, и дверь сорвалась с петель. Гай собрался было бежать, но смог сделать лишь несколько шагов: он был слишком слаб и не устоял бы на ногах, не подхвати его Юлия.
Группа вооруженных людей ввалилась в комнату, и Луций побледнел, увидев во главе их Корнелия Фагита.
Фагит ухмыльнулся, показав редкие, кривые зубы.
– Ага, а вот и тот, кого я разыскиваю, – молодой Цезарь.
Юлия обхватила Гая, как мать, защищающая дитя. Луций, подавляя дрожь в коленях, встал перед Фагитом, который был много выше его, и, высоко держа голову, промолвил:
– Ты ошибаешься. Это брат моей жены, Гай Юлий Цезарь. В проскрипционных списках его имени нет.
Фагит рассмеялся.
– «Его имени нет», – передразнил он. – Я это каждый день слышу.
– Но это правда! Я сам проверял списки сегодня в полдень. Да ты же видел меня, когда я возвращался с Форума. Разве не помнишь?
Фагит покосился на него.
– Ну… если его имя пока и не попало в списки, то вполне может быть внесено позже, – промолвил он, но в его голосе все же прозвучало сомнение.
Луций решил извлечь из этого сомнения все возможное.
– Фагит, задержать человека из списка – это одно, а схватить гражданина, не внесенного туда, – совсем другое. Рано или поздно диктатор Сулла, по его собственному слову, сложит с себя полномочия. Правда, при этом за ним сохранится пожизненный иммунитет от судебного преследования, но я сомневаюсь, чтобы он распространил такого рода неприкосновенность и на тебя. Или, может быть, распространил?
Фагит нахмурился:
– Нет.
– Из этого следует, что с тебя можно будет в полной мере спросить за… допущенные ошибки. А это ошибка, Фагит. Гай Юлий Цезарь не включен в списки. Он полноправный гражданин, а не враг государства. Ты не имеешь права причинять ему вред.
Фагит повернулся к одному из своих подручных. Тот достал лист пергамента, и они оба стали рассматривать его, перешептываясь и перемигиваясь. Потом Фагит вновь напустил на себя чванливый вид и, с ухмылкой глядя на Луция с высоты своего роста, промолвил:
– Ну и сколько ты готов заплатить мне, чтобы я… не совершил ошибки?
Луций закусил губу и после затянувшегося молчания шепотом назвал сумму.
Фагит рассмеялся:
– Не могу винить тебя в том, что ты говоришь шепотом. Должно быть, стыдно предлагать столь ничтожную сумму за то, чтобы с драгоценным братцем твоей жены ничего не случилось. Подними ее вчетверо, тогда я подумаю.
Луций сглотнул подступивший к горлу ком.
– Хорошо.
– Но это не все. Ты должен умолить меня взять деньги, и тогда я, так и быть, уйду.
– Что?
– Сказано же, умоляй меня. Должен же я как-то позабавиться? Встань на колени, гражданин, и покорнейше проси меня принять твои деньги.
Луций покосился на Юлию, которая отвела глаза. Гай, казалось, лишился последних сил и едва стоял на ногах. Луций преклонил колени.
– Я умоляю тебя, Корнелий Фагит, принять эти деньги и оставить нас с миром.
Фагит расхохотался и взъерошил Луцию волосы.
– Так-то оно лучше, малыш. Очень хорошо, тащи деньги. Но как честный человек я должен сказать, что сделку ты заключил никудышную. До следующих ид твой родственничек все равно умрет. Денежки твои я сейчас возьму, и голова юного Цезаря останется на месте. Но в другой раз обязательно заберу его голову, а денежки получу от Суллы. Согласись, совсем не плохо, когда тебе платят дважды за одну и ту же голову.
Луций принес деньги. Фагит забрал их и ушел вместе со своими людьми, не сказав больше ни слова. Гай бессильно сполз на обеденное ложе. Луций приложил ладонь к его лбу. Так и есть: юношу опять свалила лихорадка.
Позже, уже ночью, несмотря на тяжелое состояние Гая, Луций и Юлия приказали перенести его на носилках в другое убежище. Если Гая нашел Фагит, значит мог найти и кто-то еще. То, что его имя еще не попало в проскрипционные списки, отнюдь не гарантировало ему безопасности.
В последовавшие дни и ночи Гай, несмотря на терзавшую его лихорадку, беспрестанно менял прибежище. В то же самое время старшие Юлии вступили в отчаянные переговоры с приближенными Суллы, пытаясь отвести от Гая угрозу. Каждый день Луций встречался с Юлиями, надеясь услышать хорошие новости.
Проскрипции продолжались. В списки вносились все новые и новые имена. Луций начал бояться, как бы туда не попало и его имя. Дверь, выбитую громилами Фагита, заменили другой, более крепкой. Сам он не расставался с кинжалом, а для Юлии на крайний случай раздобыл у какого-то сомнительного типа на набережной быстродействующий яд. Смерть через отсечение головы хоть и ужасна, но быстра, говорил себе Луций. Но он приходил в ужас при мысли о том, что могут сделать после его гибели с беззащитной Юлией, и хотел, чтобы у нее имелась возможность быстрого и безболезненного избавления. В какие же времена выпало им жить, если любящий муж вынужден так заботиться о своей жене!
Однажды в дом заявился в сопровождении множества телохранителей очень красивый молодой человек с пышной гривой золотых волос. Луций узнал его: то был актер Хризогон, один из фаворитов Суллы. Еще с юности нынешний диктатор питал слабость к актерам, особенно светловолосым. Хризогон был одет в тунику из великолепной зеленой ткани, расшитую серебряной нитью и стоившую, должно быть, целого состояния. Луций невольно подумал о том, кому пришлось умереть, чтобы любимчик Суллы смог так вырядиться.
– Я совсем ненадолго, – промолвил Хризогон, озирая прихожую взглядом человека, полагающего, что в один прекрасный день это имущество может перейти к нему. – Мой друг Феликс просил передать тебе послание.
Луций едва сдержал негодование, порожденное тем, что какой-то актеришка, бывший раб, так фамильярно говорил о самом могущественном человеке Рима. Хризогон, почувствовав его настроение, вперил в него холодный взгляд.
У Луция пересохло во рту.
– Что говорит Сулла?
– Брат твоей жены получит пощаду…
– Это правда?
Юлия, до сих пор державшаяся поодаль, бросилась к Луцию.
– Может быть, ты дашь мне закончить? – Хризогон поднял бровь. – Гай Юлий Цезарь получит пощаду, но лишь при условии, что мой друг Феликс встретится с ним лицом к лицу.
– Чтобы он мог обезглавить мальчика у меня на глазах? – воскликнул Луций.
Хризогон бросил на него злобный взгляд:
– Сегодня вечером диктатор нанесет тебе визит. Если Цезарь действительно хочет получить его прощение, он должен быть здесь.
Актер театрально повернулся на каблуках и удалился, сопровождаемый телохранителями.
Вечером у дома Луция появилась веселая компания. В ее составе был Хризогон вместе с несколькими другими актерами и мимами – мужчинами и женщинами. Телохранители больше походили на уличных задир, чем на суровых, трезвых ликторов. Впрочем, трезвость явно не относилась к основным добродетелям этой компании. Многие в ней были откровенно пьяны.
Рассматривая гуляк в глазок передней двери, Луций качал головой.
Сам Сулла прибыл на занавешенных красных носилках, несомых фалангой рабов. Один из них встал на четвереньки, и диктатор, используя его спину как ступеньку, сошел на землю. Луций при виде этого тяжело вздохнул, ужасаясь тому, что судьба республики и ее граждан зависит от этого человека.
Некогда подтянутый и мускулистый, соответствовавший идеальному образу неудержимого римского полководца, Сулла растолстел, обрюзг, приобрел нездоровый цвет лица – оно было все в красных пятнах – и вздувшиеся вены.
Диктатор громко ударил кулаком в дверь, и Луций кивнул рабу, чтобы тот открыл, сам же выступил навстречу, чтобы приветствовать гостя. Сулла прошел мимо него в прихожую, не сказав ни слова, но ни один телохранитель за ним не последовал. Может быть, он уверовал в собственную неуязвимость? В конце концов, называл же он себя Счастливым.
Гай ждал в атриуме. Трудно было представить себе человека, чья внешность так контрастировала бы с обликом диктатора. От природы стройный, с вытянутым лицом, юноша совсем исхудал за время болезни – глаза его и сейчас горели лихорадочным блеском. Несмотря на слабость, держался он бесстрашно: стоял, расправив плечи, с гордо поднятым подбородком. По такому случаю Гай надел тогу, которую одолжил у Луция. Она была ему велика и, несмотря на все ухищрения Юлии, висела на нем мешком.
В то время как Луций стоял в стороне, Сулла смерил Гая долгим оценивающим взглядом и подступил ближе.
– Итак, вот ты какой, молодой Цезарь, – промолвил наконец диктатор. – Я смотрю на тебя, ты – на меня. Я хмурюсь, но ты не бледнеешь. Кем ты себя воображаешь, юноша?
– Я Гай Юлий Цезарь, сын своего отца, который был претором, отпрыск древнего патрицианского рода Юлиев. Наша родословная восходит к самой Венере.
– Может быть, и так. Но, глядя на тебя, юноша, я вижу второго Мария.
У Луция перехватило дыхание, сердце его упало. Неужели Сулла вознамерился убить Гая собственноручно?
Диктатор рассмеялся:
– Тем не менее я решил пощадить тебя и сделаю это, если будут выполнены мои условия.
Луций выступил вперед.
– Диктатор, ты потребовал, чтобы юный Цезарь встретился с тобой лицом к лицу. Он сделал это. Чего ты еще хочешь?
– Первое и главное условие, – произнес Сулла, обращаясь к Гаю. – Ты должен развестись со своей женой Корнелией. Затем…
– Никогда! – прервал его Гай.
Он стоял спокойно, с невозмутимым лицом, но голос его был тверд.
Сулла поднял бровь. Его мясистый лоб сморщился.
– Повторяю, ты должен развестись с Корнелией. Твой брак соединяет два враждебных мне дома – Мария и Цинны. Подобный союз для меня нетерпим.
– Я отказываюсь!
– Что?
– Отказываюсь! Даже диктатор не вправе требовать такого от римского гражданина.
Сулла тупо уставился на Гая, его физиономия побагровела еще пуще. Потом он медленно кивнул.