— Возвращайся к работе, конструктор, — велел ему Таргус и направился на выход из бюро.
Промзона пахла дымом и «тухлятиной» от пороховых производств.
Ему здесь нравилось, так как тут лучше всего ощущалась эта особенная атмосфера промышленного прогресса. Здесь нет сельской пасторали, никаких саманных или фахверковых (3) домиков, а лишь сталь, кирпич и бетон. Никаких открытых участков земли, всюду асфальт и мощёные камнем дороги.
По рельсам ездят грузовые тележки на конной тяге, перевозящие тонны грузов. Как только Астахов поставит на поток компактные паровые двигатели, лошадки смогут, наконец-то, отдохнуть, а грузов поедет намного больше.
— Ладно, что там дальше? — спросил себя Таргус. — Встреча с представителями Сената Швеции? Пусть катятся в Орк. Инспекция новых агентов Зозим? Вот этим можно.
В Швеции у него всё схвачено — после деяний Ломоносова, направленных на сохранение новообретённой государственности Швеции, оппозиция вымерла почти полностью, а Сенат лоялен престолу. Курс на романизацию взят единодушно, поэтому Таргус точно мог быть спокоен.
С Данией чуть сложнее, ведь она взята боем, но именно поэтому там ожидается пара-тройка лет стабильности. Проклятым Юпитером датчанам потребуется время, чтобы вновь накопить силы и решимость, но это ожидается, поэтому средства для подавления мятежей уже заготовлены и будут пущены в дело сразу же, как станет ясно, что датчане «созрели».
Зато в России сейчас находится надёжный человек — Михаил Ломоносов. Он успешно избавляется от помещиков, абсолютно бесполезных индивидов, пропивающих и проигрывающих состояния, заработанные предками, а также занимается реорганизацией имперской бюрократии.
От него поступают жалобы на острую нехватку кадров, сопротивление старой бюрократии, а также на проблемы, создаваемые остатками мятежников, не прекратившими борьбу после поражения аф Лингрена и заговорщиков.
«Он должен справиться», — подумал Таргус. — «Мятежники разобщены, лишены руководящего центра, а самое главное — у них больше нет даже тени признаков легитимности их действий».
Власть императора и императрицы признают во всей России, а все эти разобщённые отряды мятежников — это лишь временные трудности.
//Таврия, имперские земли, д. Милития, 21 мая 1749 года//
На деревенском сходе собралась половина деревни — слушали старосту, вернувшегося из Феодосии.
— Так что вот такие вот дела, — вздохнул Белослав. — Сказали, чтоб не боялись и не сумневались мы, а хозяйство поднимали, работали — поборов пять лет не будет, а по крымчакам…
— Нет их боле и не буде, — ухмыльнулся Демид. — Это наша земля.
— Императора, — поправил его староста Белослав.
— Ну, он же нам её дал, так? — уточнил враз посерьёзневший Демид.
— Так, — кивнул староста. — Но никогда не забывай, что это дар императора. Он дал — он и забрать может. Лучше не гневить его и надеяться на его милость. Тем боле, его лехионы защищают нас от варваров, кочевников и басурманов!
Демид припомнил вчерашние новости — в корчме прошёл слух, будто басурманы попытались устроить несколько набегов на новые сёла близ Гезлёва. Легионеры сначала потопили их корабли, а потом гоняли выживших по всему берегу, пока все басурмане не передохли.
«С императором не забалуешь», — подумал он. — «Если он сказал, что его, то потом не заберёшь».
Поначалу Демид боялся свободы. Услышал, что император решил освободить всех крепостных, дескать, он правит свободной страной и рабства не потерпит, и подумал, что теперь им всем умирать голодной смертью — своего-то ничего нет, всё помещичье и земля в том числе.
Но оказалось, что у императора это не просто желание «быть добрым», а замысел. А вот когда до Демида довели этот замысел, он испугался по-настоящему.
Сказали, что в Таврию переселят и там землю дадут. А тут же крымчаки, басурмане и земля плохая. Если с плохой землёй он бы смирился, ну, жили бы впроголодь, но ничего, привыкшие, то вот отбиваться от крымчаков и турок — этого пережить не получится.
А потом оказалось, что нет никаких крымчаков, а басурмане боятся сходить на берега Таврии — тут их ждёт смерть от рук латинской немчуры…
Выходит, что здесь теперь безопасно, помещиков над головой нет, в полон никто не заберёт, если глупить не будешь, а с землёй можно как-нибудь справиться.
— А долго они нас будут защищать? — спросил Демид, который уже поверил в реальность, но жаждал полного удостоверения в ней.
— Да всегда, — ответил староста. — Тут их евокадов расселили, наделы у них, семьи. Ежели императору, всамделишно, на нашу участь всё одно, то уж своих-то евокадов защитит — не бросит. А под их защитой и мы не пропадём. Ну и сам слыхал, что с последними басурманами сталось…
— Слыхал, — подтвердил Демид. — Ещё что слышал в Феодосии?
Их деревня, названная диковинным словом Милития, которое, как уже знал Демид, изучающий со своими детьми латынь, переводится как «солдатская деревня» или «Солдатское», находится на берегу моря, недалеко от Феодосии.
Назвали её так эвокаты из II-го императорского легиона «Феррата», осевшие здесь.
— Слушай, Белослав, — обратился Демид к старосте. — Что значит «Феррата»?
Староста задумался.
— Железный! — выкрикнул из толпы Иван, сын кузнеца Николая.
— Рот закрыл! — дал ему оплеуху кузнец.
— Да, железный, — согласно кивнул староста.
— Фер-рата… — проговорил Демид. — Видать, серьёзные вои…
Эвокаты в народном сходе не участвуют, так как им это не особо интересно — у них свой староста, свои уважаемые люди, поэтому существует будто бы две деревни в одной.
— Учите язык! — поднял указательный палец староста Болеслав. — В город поедете — можно к городскому голове прийти и показать, что выучил — эти дадут… Как их… мать-перемать… Э-э-э… О! Льхоты!
— А что такое льхоты? — нахмурилась Матрона, вдова, приехавшая в деревню пару седмиц назад.
Приезжает много людей — здесь нет таких, которые приехали целой деревней. Там система — набирают семьи из разных краёв, собирают обоз, дают подъёмные, снедь в дорогу, благословляют и отправляют.
— Это это самое… — замялся староста. — А! Вспомнил! Поборы можно на десять лет отложить — если нам пять лет не платить, то латынь освоишь и не будешь платить пятнадцать лет.
— Я освою, сын мой освоит или в семье моей все должны освоить? — осведомился кузнец Николай.
— Поборы же ты платишь? — усмехнулся староста.
— Я, — кивнул кузнец.
— Ну, значит, ты осваивать должен, — ответил Белослав. — А если вся семья освоит — там другая льхота. Деньги дают, вроде бы. Но не знаю — не запомнил.
— А нахрена ты тогда ездил⁈ — раздражённо спросил Демид.
— Я не за тем ехал! — ответил на это староста. — Я провиант и инструмент получал!
— А самого главного не спросил! — высказалась Матрона.
— Молчала бы, баба! — отмахнулся Белослав.
— Нет, — выступил вперёд кузнец Николай. — Баба по делу сказала, хоть и не просили! Надо все льхоты разузнать! Может у меня уже есть какие-нибудь льхоты, вон сын латынь освоил уже — как на родном говорит! Может, за это что положено? Если уж говорить о семье, то пусть они учат — я-то как-нибудь сам, мне работать надо.
Староста напряжённо задумался.
— Пущай едут Демид с Николаем, сами, раз недовольны! — наконец пришла ему в голову дельная мысль. — И бабу с собой заберите! Там ехать полдня!
— И поедем! — заявил Демид. — Николашка, Матронушка?
— А может, у эвокатов спросим? — предложил Иван, сын кузнеца.
— Рот, блядь! — замахнулся Николай, а потом опустил руку. — А может, у евокадов спросим?
— Дельно-дельно, — закивала Матрона. — Демид с Белославом пусть сходят!
— А чего я-то⁈ — возмутился староста.
Эвокатов деревенские побаиваются — чувствуется, что они немало людской крови пролили. Суровые, ну и немцы они, а от немца добра не жди.
— Голосуем! — предложила Матрона.
— От баба… — процедил недовольный Белослав.
— А как я с ними разговаривать буду? — спросил Демид. — Я ж латынь только начал учить, а Белослав вообще ничего не понимает!
— Учителя позовите! — предложил кузнец.
— Он в Номентум уехал! — выкрикнул Иван, которому, видимо, было мало.
Это городок в тридцати верстах на север от Милитии. Он новый, как и эта деревня, там поселился городской люд из бывших крепостных — отходников. (4)
— Твою мать… — повернулся к нему отец.
— Да прости, бать, — отступил малец. — Я с ним давеча говорил…
— Эх, — вздохнул староста. — Тогда Иван будет толмачом — Демид, завтра идём к евокадам.
//Курфюршество Шлезвиг, г. Киль, 5 июня 1749 года//
— Османы обнаглели, — констатировал Таргус, отложив рапорт от разведки. — И казус белли у нас в руках.
Три дня назад была предпринята очередная попытка штурма Кавказа. Мухаджиры, набранные и подготовленные из кавказских беженцев, пытаются проникать на личные земли Таргуса малыми отрядами и устраивать там диверсии.
Легионеры-эксплораторы, как официально называются горные егеря, уже набили руку на отлове подобных диверсионных групп, но некоторые всё же просачиваются через кордоны, смешиваются с населением и потом раскачивают коренных жителей, подбивая их к борьбе.
А месяц назад султан Махмуд I пропустил через Босфор двадцать кораблей берберских пиратов. Естественно, они всё это «по собственной инициативе» и султан «не имеет никаких связей с пиратами».
Османская империя значительно усилилась, пехота Низам-и Джедид насчитывает примерно сто двадцать тысяч штыков, причём это только подготовленные полки, а на стадии подготовки находятся ещё около ста тридцати тысяч солдат Нового порядка.
Вероятно, Махмуд I ощущает за собой необоримую мощь современных полков, поэтому щупает границы дозволенного — возможно, проверяет, так ли крепко это противоестественное объединение двух империй и одного королевства…
— Герцогиня Зозим, — произнёс Таргус. — Я хочу, чтобы VI-й и VII-й легионы-ауксиларии были размещены в Венгрии, а I-й и III-й легионы отправились на Кавказ — распорядись.