Он сделал всё от него зависящее, чтобы кочевники победили в этой войне, а теперь пусть они сами сражаются.
— Продолжай наблюдать за обстановкой и, если необходимо, вмешивайся, — приказал Таргус.
— Слушаюсь, Ваше Императорское Величество, — поклонилась Зозим.
— Что у тебя с Мейзелем? — спросил император.
— Ничего серьёзного, — ответила Зозим. — Не знаю.
— Лучше определитесь сразу, — потребовал Таргус. — Если дело идёт к браку — бракосочетайтесь. Если нет — не тратьте время на эту ненужную ерунду. У нас слишком много хлопот.
— Это будет мезальянс, — покачала головой герцогиня.
— Тебе ли не всё равно? — усмехнулся император. — Или ты намекаешь, что нужно дать Георгу замок и титул?
— Не помешает, — улыбнулась Зозим.
— Ладно, — кивнул Таргус.
Не все из новоиспечённых аристократов понимают, что после вымирания старой аристократии её место не займёт никто. У новичков нет земель, армий и состояний, поэтому они никогда не смогут стать потомственной элитой. Эти времена в прошлом и единственным феодальным аристократом, в конце концов, останется только Таргус Виридиан. А все остальные — государевы люди, как максимум, и граждане, как минимум. Больше никаких слоёв населения в его державе остаться не должно. Будут только те, кто приносят ему деньги и те, кто выполняют его приказы. Такое положение вещей следует сформировать и цементировать. Это максимально удобно и эффективно.
Это будет очень тяжело, потому что свято место пусто не бывает и всегда появляется новая элита, но ему хорошо известны способы, как нивелировать это явление.
Он уже, в рамках имперской бюрократической системы, внедрил протоколы ротации, благодаря которой никто, кроме высших иерархов системы, не задерживается на своём месте надолго. Помимо основной функции, то есть, разрыва формирующихся связей, это также позволяет выявлять некомпетентные кадры, оказавшиеся не на своём месте по воле случая — такое происходит гораздо чаще, чем кажется, или скрытого непотизма. Новая среда, но те же должностные обязанности — это лучшие условия для выявления подобных кадров и оперативного исправления ситуации с ними.
Таргус намеренно создал в своей бюрократической системе атмосферу напряжённости, потому что работать в ней — это не привилегия, а долг.
А ещё никто не может быть уверен в незыблемости своей позиции даже в пределах срока ротации, потому что раз в полтора года проводится аттестация, по результатам которой можно рухнуть на несколько ступеней и начинать почти с самого начала, на новом месте, либо вовсе вылететь со службы.
Внутренняя пропаганда для государственных служащих акцентирует внимание на долге, на борьбе с коррупцией, вреде непотизма, некомпетентности и ценности всей системы для императора — систематические анонимные опросы показывают, что служащие всё больше и больше одобряют сложившееся положение вещей.
Полтора миллиона человек, целая бюрократическая армия, очень глубоко проникла во все сферы гражданского общества и повысила эффективность почти всех процессов на беспрецедентный уровень — у Таргуса самый большой бюрократический аппарат и, при этом, самый эффективный.
В его державе паутина налоговых сборов раскинулась по всей площади, и платят их все. Понемногу, без особого ущерба благосостоянию, но все — в среднем выходит что-то около 400 миллионов имперских денариев в год. Этим, то есть, повышением эффективности сбора налогов, он занимался последние пять лет и добился впечатляющих успехов.
А весь его бюрократический аппарат, неприлично огромный, потребляет лишь шестнадцать миллионов денариев в год. Для примера, у Людовика XV общее количество чиновников всех уровней составляет примерно 160 000 человек, а расходы на их содержание оцениваются в 4 900 000 серебряных денариев, в пересчёте с франкских ливров. Но важно понимать, что жалованьями охвачено примерно 10–15% чиновников, а остальные «кормятся с должности», то есть, невозможно подсчитать, сколько они «отъедают» от государственных доходов.
Но есть и другие государственные доходы — например, монопольная торговля сахаром, резиной, сталью, медью, бронзой, механизмами разной сложности, станками, оружием, порохом, взрывчаткой, а также иными продуктами лёгкой и тяжёлой промышленности.
Госмонополии приносят 950 миллионов денариев в год с внутреннего рынка, а ещё 360 миллионов с внешнего.
Государственный банк приносит 350 миллионов в год и они идут в бюджет, а не расходуются на расширение банка — на это у него идёт другая часть доходов.
Помимо этого, стабильную прибыль приносят зоны казино — 75 миллионов в год.
Итого: 2 миллиарда 135 миллионов денариев в год.
Расходы казны менее существенны: 230 миллионов уходит на легионы и флот, 16 миллионов на бюрократию, 80 миллионов на программу романизации, 160 миллионов на социальное обеспечение, 350 миллионов на Промзоны, а ещё 650 миллионов уходит на разного рода военные стройки, гражданское строительство, железные дороги, инфраструктуру и социальное жильё.
Разницу Таргус складирует в хранилищах и, постепенно, конвертирует в золото — по сути, выкупает на это серебро всё появляющееся на рынке золото, чтобы увеличивать обеспечение имперским солидам.
В будущем, когда придёт время для полноценного перехода на золотой стандарт, все горько пожалеют, что вообще когда-либо продавали ему своё золото пусть даже по непрерывно и стремительно растущим рыночным ценам…
— Благодарю, Ваше Императорское Величество, — поклонилась Зозим.
— Нет, меня всё ещё никак не отпускает Центральная Азия, — покачал головой Таргус. — Что предпринимает Ахмад-шах Дуррани в ответ на действия наших лицензированных ханов?
Он ввёл Инсигнию Дукатус, некий аналог тамги, хорошо известной в Великой степи. Кочевые кланы восприняли это как символ легитимизации власти трёх ханов от северного кагана — ровно так, как и хотел Таргус.
Одного этого может хватить для укрепления власти трёх ханов, но, в дополнение к этому, в Великую степь поступают оружие и боеприпасы, а также полевая артиллерия. Нет в мире вещи, легитимизирующей власть надёжнее, чем могущественные батальоны…
— Моя агентура на местах не докладывает ни о чём подозрительном, — ответила герцогиня. — Переговоры между Ирданой-бием и Ахмад-шахом, связанные с маньчжурской угрозой, идут уже давно, но никаких успехов достигнуто не было. Дурраниды слишком заняты в Персии — война против османов идёт совсем не так, как они ожидали.
— А чего они ожидали? — с усмешкой поинтересовался император.
— Падишах рассчитывал на то, что османы будут истощены войной и не захотят сражаться за провинцию с новым врагом, — улыбнулась Зозим. — Это не значит, что они уже проиграли, но решительность султана была недооценена и дурраниды платят за это кровавую цену.
— Чем дольше они будут возиться, тем лучше, — удовлетворённо кивнул Таргус. — Ладно, хватит отдыхать.
Он встал с лавки. В этот момент мимо проходила молодая семья с ребёнком в коляске. Муж и жена поклонились императору, а тот кивнул им с доброжелательной улыбкой.
— Возвращайся к своим обязанностям, — сказал Таргус. — Если что, я в Промзоне.
//Курфюршество Шлезвиг, ПромзонаI, 13 сентября 1758 года//
Это была лёгкая прогулка к вратам Промзоны, на которую у Таргуса ушло меньше десяти минут. По дороге неудобство вызывали верноподданные, запертые им в этом городе, неустанно кланяющиеся ему, демонстрируя феодальные пережитки — императору пришлось останавливаться и отвечать кивками.
«Наверное, нужно ввести новое правило — больше никаких поклонов», — подумал он. — «У меня достаточно длинный член, чтобы я не комплексовал по поводу того, что кто-то мне не поклонился».
Поклоны и прочий этикет — это настоящий феодальный пережиток, в современном обществе не исполняющий более никакой функции.
Раньше, в Средневековье, поклоны и прочие проявления раболепия были нужны, чтобы заставлять крестьян и прочих простолюдинов повиноваться. Это было нужно, чтобы держать их в покорности, закрепить подчинённое положение в подкорке и не позволять даже думать о каком-либо равенстве. И это работало.
Сейчас же власть сменилась с персональной, какой она была в Средневековье, в институциональную, а бывшие крестьяне и ремесленники уже давно осознали свою субъектность и феодальные приёмы работают гораздо хуже. Ну и из всего этого исходит то, что иерархия перестала быть биологически неоспоримой, потому что господ убивают, они смертны и внутри ничем не отличаются от крестьян. Всё это уже понятно абсолютно всем, поэтому кланяться — это отдавать дань напрочь изжившей себя традиции. Но они упорно продолжают это делать, несмотря на то, что это уже давно нигде не написано.
«Тяжело вытравить из себя генетически прививаемое рабство», — подумал Таргус, входя на территорию химического цеха. — «Тысячу лет в поколения всех этих людей вбивали покорность — это не могло не наложить на них свой отпечаток».
Сегодня у него небольшая инспекция химического производства — ему сообщили, что есть прорыв с толуолом.
Толуол в Промзоне I получают уже давно — он стал доступен сразу же после перегонки первой партии каменноугольной смолы, полученной в коксовой батарее.
Было установлено, что при температуре 110,6 °C из этой смолы выгоняются толуол, бензол и ксилолы. Полученную смесь обрабатывают водным раствором щёлочи, затем нейтрализуют щёлочь кислотой, промывают водой до нейтрального pH, после этого смесь сушат, а остаточную воду удаляют с помощью сульфата натрия. Далее, после ряда подготовительных процедур, смесь помещают в ректификационную колонну и выделяют толуол очень высокой чистоты — примерно 99,5%.
Производство толуола не проблема, но проблемы начинаются дальше — Таргусу было не совсем понятно, как получить тринитротолуол, который ему нужен просто позарез.
Ему известно, что в процессе производства снова нужны пресловутые азотная и серная кислота, но это было всё, что он знал.
«Я пользовался тротилом так часто, но никогда не задумывался о технологии его производства», — посетовал про себя Таргус.