{267}. Заявление Суллы было тем более важно, что консулы 84 г. Корнелий Цинна и Папирий Карбон пытались возложить ответственность за сложившуюся ситуацию на население Рима и, особенно, Италии. В процессе набора войск они подчеркивали, что именно из-за новых граждан они (консулы) попали в такое положение (Арр. В. С, I, 76). Сулла всячески откладывал возможность мирного урегулирования ситуации, более того, открыто заявил о необходимости восстановления порядка с помощью преданного ему войска (Арр. В. С, I, 79). Современники не сомневались в том, что он будет действовать силой: «римляне, помнившие его прежний штурм и захват Рима, были в страхе; …они хорошо знали, что Сулла думает не о наказании их или об их исправлении, либо же об их устрашении, но что у него в мыслях всеобщая гибель, смертные приговоры, конфискации, убийства» (Арр. В. С, I, 81—82). На основании этого пассажа Аппиана некоторые исследователи, например Ф. Фрёлих, высказывали предположение, что Сулла имел в отношении противников чрезвычайно жесткие и суровые намерения{268}. Т. Моммзен считал, что сулланский террор был вынужденной мерой. По его мнению, Сулла постоянно склонялся к помилованию виновников, но марианцы спровоцировали кровавую расправу, усугубив обстоятельства политической борьбы сговором с самнитами{269}.[30] С ним отчасти согласен А. Кивени, который считает, что Сулла предполагал амнистию для своих противников{270}.
Исходя из античной традиции, невозможно однозначно оценить ситуацию и возложить ответственность на какую-либо из сторон. Если Аппиан прямо обвинял в кровопролитии Суллу (Арр. В. С, I, 82), то Ливии и Веллей Патеркул, напротив, считали виновниками марианцев, которые «добились, что соглашение (с Суллой. — Н. Ч.) не состоялось» (Liv. Per., 84); Сулла же прибыл в Италию «не как инициатор войны, но как поборник мира — поп belli uindicem, sed pacis auctorem» (Vell., II, 25, 1, l—2) и «попытался предупредить войну при помощи справедливых законов и благоприятных условий — temptauitque iustis legibus et aequis condi-cionibus bellum componere» (Vell., II, 25, 1, 5—6).
Можно допустить, что Сулла предполагал мирное решение конфликта. По сообщениям Аппиана и Ливия, он, например, пытался договориться о мире с консулами Луцием Сципионом и Юнием Норбаном (Liv. Per., 85; Арр. В. С, I, 85, 86){271}. Современники воспринимали эти попытки настороженно. Цицерон, например, оценил их позднее как коварство: «…pacem cum Scipione Sulla sive faciebat, sive simulabat» (Cic. Phil., XIII, 2). Даже если Сулла и рассчитывал на некое соглашение с противниками, речь при этом не шла об их полной безнаказанности и сенат должен был принять ультимативные требования Суллы без оговорок. В этом смысле, безусловно, правы те исследователи, которые считают, что инициатива гражданской войны исходила именно от Суллы{272}.
Высадившись в Брундизии, Сулла и его легаты начали военные действия против противников по всей Италии. Главные силы марианцев были осаждены и разбиты в Пренесте и у Коллинских ворот, а разрозненные остатки уничтожены при Клузии, Фавенции и Фиденции (Liv. Per., 85, 86, 87, 88, 89; Vell., II, 28,1; Арр. В. С, I, 8494).
Одновременно с военными действиями в Италии Сулла направил своих легатов в ближайшие провинции — Африку и Сицилию (Арр. В. С, I, 95). Восточные провинции не представляли опасности, т. к. были «умиротворены» в результате войны с Митридатом. Западные провинции контролировал Серторий, против которого Сулла послал Метелла (Арр. В. С, I, 97). Вскоре обе Испании подчинились Сулле, Серторий бежал в Мавританию.
Победа над политическими противниками сопровождалась показательной расправой: сдавшихся на милость победителя, по одним сведениям, 8 тыс. (Liv. Per., 88; Арр. В. С, I, 93), по другим — 6 тыс. (Plut. Sulla, 30), по третьим — 4 тыс. (Flor. Ер. bell., II, 9, 90—91), Сулла убил{273}. Саллюстий писал, что «победители не имели ни меры, ни сдержанности, совершали против граждан отвратительные и жестокие злодеяния — neque modum neque modestiam victores habere, foeda crudeliaque in civis facinora facere» (Sail. Cat., 11, 4, 4-5).
Оказавшись в Риме, Сулла возвел террор в ранг государственной политики. Характерна форма, в которой это было сделано. 3 ноября 82 г.{274} на народном собрании был оглашен официальный список тех, кого Сулла считал своими противниками и кто будет подвергнут наказанию — проскрипционный список — proscrip-tiones или tabulae proscriptionis (Cic. Pro Ros., 21,1—2; 27; In Cat., III, 24; Liv. Per., 88, 78; Plut. Sulla, 31; Vell., II, 28, 3; Арр. В. С, I, 95; Flor. Ep. bell., II, 9, 95—96)[31].
Современники восприняли проскрипции неоднозначно. С одной стороны, сулланский террор вызвал ужас (Арр. В. С, I, 95) и долгое время воспоминания о нем приводили римлян в содрогание (Арр. В. С, II, 41). Цицерон вспоминал о проскрипциях как о государственном бедствии (Cic. Pro Rose, 1, 5—7; 16, 1—2; In Cat., III, 24). Саллюстий расценивал их как проявление дальнейшего разложения римского гражданства (Sail. Cat., 11, 4). С другой стороны, среди части римского населения проскрипции нашли понимание. Симптоматично поведение сенаторов, которые просили «не избавления от кары тех, кого (Сулла. — Н. Ч.) решил уничтожить, но избавления от неизвестности для тех, кого (Сулла. — Н. Ч.) решил оставить в живых» (Plut. Sulla, 31). Цицерон в речи, произнесенной в защиту Секста Росция в 80 г., отмечал, что «эти злодейства и гнусности совершались без ведома Суллы — imprudente L. Sulla scelera haec et flagitia fieri» (Pro Ros., 25, 9). Более того он подчеркивал: «…бесчестные граждане были бы, кто не присоединился бы к тем, успехами которых великолепие внутри и уважение за пределами государства было удержано, …каждому его достоинство и положение возвращено, …все это произошло по воле богов, при деятельном участии римского народа, благодаря мудрости, империю, счастью Л. Суллы — …perditi civis erat non se ad eos iungere quibus incolumibus et domi dignitas et foris auctoritas retineretur…suum cuique honorem et gradum redditum, …eaque omnia deorum voluntate, studio populi Romani, consilio et imperio et felicitate L. Sullae gesta esse» (Cic. Pro Rose, 136, 5—10). Можно, разумеется, предположить, что это был вынужденный реверанс в сторону диктатора. Однако и позднее Цицерон оценивал действия Суллы как «победу благонадежных» (Cic. Deorat., III, 12), «нравственно-прекрасное дело» (Cic. De off., II, 27){275}. Цезарь, которого ни в коем случае нельзя считать апологетом Суллы{276}, в 63 г., выступая в сенате по поводу суда над катилинариями и ссылаясь на общественное мнение, говорил, что все «восхваляли его (Суллы. — Н. Ч.) поступок — quis non factum eius laudabat?», и утверждал, что сулланские проскрипции были направлены против «преступных и властолюбивых людей», которые «мятежами своими потрясли государство и были казнены заслуженно» (Sail. Cat., 51, 32, 1-5).
В связи с подобным неоднозначным отношением современников к сулланским проскрипциям чрезвычайно важным становится вопрос об их социально-политической значимости. В конце XIX — начале XX в. получило распространение мнение Т. Моммзена, который рассматривал проскрипции как форму борьбы с «революционной партией» — популярами, которых автор считал главным образом ответственными за нестабильность в Римской республике. В результате проскрипций, по его мнению, возникли условия для перехода на законный путь преобразования старых порядков и восстановления режима олигархии{277}.
Сходная оценка была высказана в отечественной историографии, правда, с преобладающим негативным оттенком. Проскрипции рассматривались как средство борьбы римского нобилитета с революционно-демократическим движением, стремление восстановить позиции сенатской аристократии{278}.
Бесспорно, провозглашая проскрипции, Сулла имел в виду не только личные, но и государственные интересы. В своем выступлении на народном собрании он много и велеречиво говорил о себе и своих подвигах, но одновременно заявлял, что улучшит положение народа, если его будут слушаться; по отношению к врагам он не будет знать пощады, точно так же он будет жесток к тем, кто осуществлял магистратуры в 83 г. (Арр. В. С, I, 95). Таким образом, Сулла стремился обосновать целесообразность проскрипций не столько личными интересами, сколько их общественной необходимостью, которая состояла в восстановлении гражданского мира в Республике и консолидации римского гражданства под эгидой сената. В этом смысле проскрипции, безусловно, имели реставраторское просенатское значение. Если же иметь в виду, что ответственность за гражданскую войну и общественные беспорядки 88_82 гг. Сулла возложил не только на римско-италийское население, но даже на жителей провинций, то проскрипции можно рассматривать как форсированную попытку восстановить политический авторитет Рима и римского империя в новых условиях формировавшегося территориального государства. В этом смысле проскрипции приобретают реформаторское имперское значение. В условиях территориальной и социальной дезинтеграции римского гражданства восстановление римской нобилитарной республиканской системы можно было осуществить только силовым давлением, а потому реставрация неизбежно вылилась в массовый террор. Главной задачей для Суллы после получения диктатуры стала организация общественно-политической жизни на основе понятной и, судя по его жизни и деятельности, единственно возможной для него практике сенатской республики. Не случайно важнейшей составляющей сулланской конституции стала серия законов, направленных на реставрацию политического положения сената. Для этого Сулла прежде всего принял решение о восстановлении его численности. Он уже пытался сделать это в 88 г. После понесенных потерь в результате гражданской войны, бесчинств марианцев и проскрипций самого Суллы численность сената, видимо, значительно сократилась. Известно, что в результате мари