Однако «социально-политический эксперимент», осуществленный Цезарем, выявил ограниченные возможности и возможные ограничения в процессе реформации Римской республики. Хотя общая направленность политики Цезаря отвечала устремлениям наиболее динамичной части римско-италийского общества, ориентированной на создание Римской империи, принятый им курс на форсированную модернизацию римской политической системы и общественных отношений вызвал сопротивление консервативно настроенной части римского гражданства. Пожизненная диктатура Цезаря, по полноте полномочий и прав сходная с монархической властью, была слишком вызывающей формой правления, чтобы быть принятой римской политической элитой{602}. Именно это вызвало негативную реакцию «старых сил», позволило обвинить Цезаря в тирании и призвать к смерти тирана[78]. Установление, а затем крах диктатуры Цезаря свидетельствуют о том, что к середине I в. в Риме сложились условия для перехода от республики к территориальной монархии. Однако осуществить эту исторически назревшую задачу можно было лишь пойдя на компромисс со староримскими социально-политическими силами, тяготевшими к республиканской системе ценностей.
Сказанным определяется оценка места и роли политического творчества Цезаря. Его диктатура стала новым этапом трансформации Римской республики в территориальную монархию, для которого характерны четкое проявление элементов монархической власти, оформление державно-территориального единства и соответствующее этому оформление новых отношений и административных форм. В отличие от Суллы, диктатура которого субъективно была выражением тенденции на реставрацию аристократической республики и в этом смысле имела реакционно-консервативный характер, Цезарь сознательно моделировал и развивал новые формы управления и общественно-политических отношений, основанные на усилении исполнительной и ослаблении двух других ветвей римской республиканской власти.
Глава 4.II ТРИУМВИРАТ — КОЛЛЕГИАЛЬНАЯ ДИКТАТУРА
Диктатура Цезаря показала, что Рим стоял на пути перехода от республики к империи. Но необходимо было средство для постепенного приучения римлян к идее единой сильной власти и форма, в которой возможно было бы ее осуществление. Важнейшую роль в этом сыграл II триумвират, введенный в римскую республиканскую политическую систему как орган чрезвычайной власти. Чрезвычайная власть была элементом, имманентно присущим Римской республике. Она получила развитие в связи с постоянной внутри- и внешнеполитической нестабильностью. Первый всплеск чрезвычайной власти обнаруживается еще в период ранней Республики, когда происходило становление civitas. В это время она явилась в таких основных формах, как раннереспубликанская диктатура и децемвират 451—450 гг. В период относительной внутренней стабилизации (III — середина II в.) чрезвычайная власть, постепенно утратив свою первоначальную актуальность, оказалась органично встроенной в республиканскую потестарную систему как магистратура с гражданской компетенцией в основном, а ее важнейшие военные функции вне померия были переданы промагистратам. Начиная с середины II в. в период кризиса Римской республики политическая роль чрезвычайной власти вновь обозначилась довольно отчетливо. Это проявилось в деятельности аграрного триумвирата Гракхов, претендовавшего на исключительную роль в государстве, в возрождении диктатуры на основе проконсульского империя, который в середине I в. принял аномальные с точки зрения римской республиканской государственно-политической теории формы в диктаторских полномочиях Суллы и Цезаря. Античная традиция придавала им негативное значение, подчеркивала, прежде всего, их разрушающее влияние на республику. Однако оценивая объективную роль чрезвычайных магистратур середины II—I в., важно подчеркнуть, что их деятельность была попыткой реформировать римскую гражданскую общину, привести ее социально-политическую структуру в соответствие с новыми территориально-державными реалиями. В этом плане чрезвычайная власть выступала как конструктивная сила, намечавшая не только возможные пути выхода из кризиса, но и формы перехода от отживших полисных структур к новым имперским. Важнейшую роль в этом процессе сыграл II триумвират — союз Марка Эмилия Лепида, Марка Антония и Октавиана — политических преемников Гая Юлия Цезаря{603}.
1. Оформление и основы власти триумвиров
Вопрос о том, как формировался II триумвират, во многих аспектах остается неясным. Видимо, это происходит оттого, что античная традиция, по большей части опиравшаяся на официозные источники эпохи раннего принципата, была пристрастной и такие темные пятна в биографии Августа, как история союза с Антонием и Лепидом, т. е. по сути предательство Цицерона, сената и в конечном счете Республики, старалась затушевать. К тому же политический союз оформлялся тайно и постепенно. Таким образом, сегодня о причинах образования и истинных инициаторах II триумвирата можно говорить лишь предположительно.
Видный советский исследователь римской античности С. Л. Утченко, наиболее подробно описавший события последних десятилетий Республики, расценил факт заключения союза Лепида, Антония и Октавиана как «вершину интуиции» со стороны последнего. Конечно, можно согласиться с его суждениями о том, что все последующие за этим события было невозможно предугадать{604}. Однако, на наш взгляд, шаг, предпринятый Октавианом, был глубоко обдуманным и политически выверенным: ведь у него был иной шанс добиться власти, а именно — получить консульскую должность и возглавить сенат. Ситуация для этого развивалась исключительно удачно.
Составив заговор против Цезаря и осуществив его 15 марта 44 г., заговорщики, и прежде всего Марк Брут, как идейный руководитель акции, заявляли о своем стремлении освободить Республику от человека, узурпировавшего законную власть, и восстановить традиционный характер правления. Они полагали, что самим актом физического устранения узурпатора сенату и римскому народу будут переданы их права и свобода. Именно поэтому ничего более не было предусмотрено и предпринято; никаких лозунгов, кроме свободы, не было выдвинуто. Правда, Плутарх писал, что Брут втайне подготавливал войну (Plut. Brut., 16). Нам представляется, что этот взгляд, опирающийся на историческую ретроспективу, не вполне адекватно отражает настроения принципиальных антицезарианцев в марте 44 г. Готовить планы, проекты, реформы означало для них уподобиться бывшему диктатору. В этом смысле совершенно справедливо замечание Г. Буассье, который писал, что «по странному чувству бескорыстия и законности они добровольно остались безоружными», а все мероприятие республиканцев было их самообманом{605}. Наиболее дальновидным в сложившейся ситуации оказался Марк Туллий Цицерон. Он настаивал, что «надо еще возбудить народ… Надо было созвать сенат и воспользоваться его испугом для того, чтобы исторгнуть у него благоприятные декреты» (Cic. Ad Att., XIV, 10; XV, 11). Брут же утверждал, что «гражданам не нужно больше ничего, кроме тирана — nihil amplius ciuibus praeter tyranni» (Vell., II, 58, 2). Он считал, что восстановление свободы произойдет без всякого насилия. О своих целях и отношении к политической обстановке в Риме Брут (вместе с Кассием) заявил в письме Антонию: «Мы так рассуждаем: мы желаем, чтобы ты жил в свободном государстве долго и достойно; мы не призываем тебя к вражде, но мы больше дорожим своей свободой, чем твоей дружбой… Мы молим богов, чтобы твои решения были спасительными для республики и тебя самого. В противном случае мы желаем, чтобы они повредили тебе как можно меньше и чтобы республика была свободной и славной — Nos in hac sententia sumus ut te cupiamus in libera re publica magnum atque honestum esse, vocemus te ad nullas inimicitias, sed tamen pluris nostram libertatem quam tuam amicitiam aestimemus… deos quaesumus consilia tua rei publicae salutaria sint ac tibi; si minus, ut salva atque honesta re publica tibi quam minimum noceant optamus» (Cic. Ad Fam., XI, 3).
Однако ни Цицерон, ни Брут не понимали, что нет сената, способного вырабатывать оптимальные решения, нет народа, способного свободно принимать решения. «Уже с давних пор, — говорил по этому поводу Аппиан, — римский народ был не более как смесь всяких наций. Вольноотпущенники смешивались там с гражданами, раб ничем больше не отличался от своего господина. Наконец, производимые в Риме раздачи хлеба привлекали туда нищих, лентяев и злодеев со всей Италии» (Арр. В. С., II, 120). Республиканцы «оказались пленниками собственной идеологии»{606}. Показательно, что 15 марта 44 г. народ не поддержал ни заговорщиков, ни цезарианцев. К лозунгу «Свобода! (libertas)», которая отождествлялась республиканцами с нормами жизни и законами сенатской республики, выдвинутому в день убийства Цезаря, большая часть римского гражданства осталась индифферентной. Сенат же проявил полное непонимание ситуации, страх и растерянность перед реальностью.[79] В изложении Аппиана положение сената и республики вплоть до образования II триумвирата выглядит как агония (см.: Арр. В. С., II, 118 — III). Децим Брут в письме к Цицерону определил это так: «следует покориться судьбе» (Cic. Ad Fam., XI, 1, 3).
В подобной ситуации возможно было одно — установление жесткой власти с чрезвычайными полномочиями. Но антицезарианцы в силу своих государственно-политических представлений не могли этого сделать. В середине апреля 44 г. Марк Брут и Кассий были вынуждены покинуть Рим (см.: Cic. Ad Fam., XI, 2; Ad Att., XV, 5, 2; 20, 2). Цицерон писал о них: «Они действовали со страстью, подобающей мужчине, и ребяческой (детской) проницательностью — animo virili, consilio puerili» (Cic. Ad Att., XV, 4).