«Кто сказал, что я не могу быть консулом»? – почти закричал он и вдруг решительно направился к консульской палатке.
У входа в нее дремал солдат.
«Консул спит?» – спросил Марий.
«Нет. Раньше третьей стражи никогда он не гасит огня».
Марий отдернул завесу и вошел в палатку. Дух заморских благовоний так и обдал его. Мигая, горел светильник, и при свете его причудливо переливались золото и серебро стоящих дорогих сосудов. Метелл небрежно расположившись на ложе, покрытом леопардовой шкурой, опирался локтем на узорчатую подушку. В руках у него был книжный свиток. Он поднял вопросительно голову и неохотно отложил книгу.
«Консул! Прошу тебя, отпусти меня… в Рим… там скоро будут выборы…» – сказал глухим голосом Марий.
Метелл удивленно поднял брови:
«Ты хочешь быть консулом»?
«Да, я выступлю кандидатом на выборах».
Метелл оглядел его с ног до головы, глаза его чуть-чуть улыбались. Он видно не знал, что сказать. Помолчав, он заметил:
«Я бы посоветовал тебе подумать сначала. В твоем роду нет ни одного консула. Довольно того, что ты достиг претуры и стал легатом. Неблагоразумно добиваться того, в чем тебе откажут на основании закона».
Снисходительный тон Метелла раздражал Мария.
– Где такой закон, – стараясь сдержать себя, ответил Марий, – который воспрещал бы выбирать в консулы не нобиля? Такого закона нет. Я человек необразованный, в греческих писаниях не начитан, но я знаю наши римские предания. Я слыхал, что по старинному закону Лицинии один из консулов должен выбираться из плебеев. Если римский народ следует обычаю – выбирать одних знатных нобилей, это его ошибка, а не закон.
– А если так (в голосе Метелла зазвучало неудовольствие), то не спеши по крайней мере. Тебе своевременно будет искать консульства вместе с моим сыном.
Марий весь вскипел: сын Метелла едва достиг двадцатилетнего возраста. И с этим-то мальчишкой консул равняет его, старого солдата! Со злостью глядел он на насмешливое лицо консула и молчал: обиднее всего было то, что он не находил, что ответить Метеллу.
– Желаю тебе спокойного сна! – вежливо, но язвительно заметил консул, слегка поклоняясь. – Я устал и хочу спать.
Марий грузно переступил с ноги на ногу, но ничего не ответил и неловкими шагами вышел из палатки.
Тем не менее два месяца спустя Марий садился на корабль, отплывавший от берегов Африки в Рим: он ехал на консульские выборы.
Отказ Метелла не подействовал на него. Чуть не каждый день после того Марий являлся к Метеллу и просил отпуска. Метелл то сдержанно отказывал, то сердился, то отмалчивался. Но Марий упрямо стоял на своем. Его ободряли письма из Рима от знакомых всадников. Всадники писали, что народ в Риме страшно негодует на сенаторов и громко говорит на площади: пока Марий не будет командовать войском – война не кончится. Марий сам писал письма в Рим, осыпая в них Метелла градом упреков, обвинений и несдержанной брани. Нередко бродил он по лагерю, вступал в беседы с солдатами, напоминал им о своих заслугах, о своем незнатном происхождении и клялся, что если бы не Метелл, война давно бы кончилась и Югурта был бы уже в Риме в цепях. И если он слышал от солдат что-нибудь неодобрительное о Метелле, сердце его радостно вздрагивало. А потом снова шел он к Метеллу и снова получал отказ. Наконец, когда оставалось до выборов всего двенадцать дней, Метелл отпустил его.
Надо было торопиться. Наскоро собравшись, тронулся он в путь в сопровождении одного раба. Два дня ехал он через пески пустыни и оазисы и к ночи второго дня был в приморском городе Утике. А на следующее утро, едва поспевши посетить гаруспика и принести жертву богам, он уже отплывал в Италию. Внутренности жертвы, по словам жреца, предсказывали ему удачу.
«Сюда я вернусь консулом и, клянусь копьем Марса, Югурта будет мой пленник!» – думал он, глядя с палубы на удаляющийся берег Африки.
В Риме он застал точно кипящий котел. Каждый день собирались сходки на форуме, и ораторы, не стесняясь, поносили сенат. Сенаторы избегали показываться на улице иначе как окруженные рабами и клиентами… Марий в белой одежде кандидата ходил по форуму, пожимал руки ремесленникам и пролетариям, стараясь каждому сказать что-нибудь дурное про сенаторов. А вечерами он сидел среди богатых всадников, толкуя с ними, как вырвать власть из рук продажной знати. Всадники клялись, что не пожалеют денег, лишь бы провести его в консулы. Один народный трибун однажды представил Мария народной сходке, и Марий два часа говорил перед бурлящей толпой, не жалея Метелла и клянясь всеми богами, что приведет Югурту в оковах в Рим, если только дадут ему консульство. Толпа бешено рукоплескала, и Марий проникался надеждой.
Наступил день выборов. Марий знал, что много тысяч сестерциев уже роздано членам разных центурий. Но трудно тягаться незнатному человеку с нобилями! Весь день с восхода солнца Марий стоял на площади, в тесной толпе. Бесконечной вереницей тянулись граждане, выстроившись по центуриям, к избирательным урнам. Марий то загорался верой в свое счастье, то падал духом. Но счастье не обмануло его. Кончились подсчеты голосов. Председательствующий возгласил имена новых консулов. Первым из них было – «Гай Марий». Усталая, разморенная ожиданием, толпа очнулась, всколыхнулась и с восторгом зааплодировала. Стоявшие поближе передавали имя избранника тем, кто стоял подальше и не слышал, и задние ряды в свой черед поднимали гром рукоплесканий. Марий видел, как нобили уходили с площади с искривленными от злобы лицами. А рукоплескания все росли, перекатывались волной, приветствуя народного консула.
Народ торжествовал. Сенаторы были подавлены. Когда поднялась речь о том, кто будет командовать в Нумидии, – Нумидию предоставили Марию. Хотя незадолго до того и было постановлено продлить срок командования Метелла, но теперь прежнее постановление отменили. Марий готовился к походу и начал производить новый набор войска. Сенаторы надеялись, что, быть может, народ от этого к нему охладеет: народ ведь издавна ненавидел рекрутские наборы. Но они ошиблись: не только ремесленники и лавочники, но даже крестьяне охотно записывались в войско. Все были уверены, что, если только Марий будет командовать, война кончится блистательно, и всякому будет возможно снискать и добычу и славу. Сам Марий выступал на форуме на сходках, держал речь к народу и убеждал смело идти в поход.
– Граждане! – гремел он перед народом, потрясая руками. – Вы постановили, чтобы я вел войну с Югуртой, а знатные сердятся на это. Вот и подумайте, не переменить ли вам свое решение, не послать ли на войну кого-нибудь из людей древнего рода, который имел бы множество предков, сидевших на курульных креслах, а сам никогда не служил на военной службе. Одного из тех, которые, когда их выберут в консулы, начинают читать и деяния предков и военные учебники греков: глупые люди! Теперь сравните с ними меня, нового человека. Чему они выучились по книгам – я выучился на войне. Они презирают меня за то, что я незнатен, а я презираю их за их неспособность. По-моему, кто храбрее всех, тот и самый благородный. Они думают стать славнее, вспоминая подвиги предков! Я, конечно, не могу сослаться на консульства и триумфы моих предков, но я могу показать копья, знамена и раны на моей груди. Вот мои предки, вот моя знатность, не полученная по наследству, а та, которую я снискал трудами и опасностями. Я не учился греческой науке, но я научился поражать врага, терпеть стужу и зной, спать на земле. Я не буду, как аристократы, содержать солдат скупо, а сам жить в роскоши. Я в походе буду вам товарищем. От вас я потребую того же, чего требую и от себя. И с помощью богов мы добьемся всего: победы, добычи, славы!
Такими речами он подымал дух народа. Между тем спешно грузились корабли, велась запись новых солдат. Вопреки старым обычаям, Марий охотно записывал неимущих пролетариев: то, что обдумывал он в африканской пустыне; теперь применял на деле. И много их, голодных и оборванных, шли искать счастья под военными орлами.
Марий снова в Африке. Обиженный Метелл спешно сложил команду и уехал, не желая и видеться с новым консулом. Марий с жаром принялся за дело. Он восстановил дисциплину и порядок в войске. В свободное от походов и битв время производил военные упражнения солдатам или заставлял их копать рвы, насыпать валы для лагерей, чтобы они не оставались праздными. Солдаты без ропота переносили все тягости: новый «народный» консул, вышедший сам из солдат и сохранивший солдатские привычки, производил на них сильное впечатление. Кроме того – взятые города он отдавал им на разграбление, а ради такой награды можно было потерпеть. Надежды Мария оправдались: бывшие пролетарии скоро забыли свою родину, где они покинули сырые подвалы и лохмотья. На Мария они кладут теперь все свое упование и готовы идти за ним куда угодно. Югурта был окончательно разбит. Он с отчаяния скрылся во владениях своего тестя – соседнего царька Бокха, тоже принимавшего участие в войне с Римом. Но вероломный африканский царик задумал купить себе прощение от Рима, выдав Югурту.
Однажды к Марию явились послы Бокха и от имени царя просили прислать двух самых верных людей – поговорить о том, что полезно ему и римскому народу. «Царь, видно, не знает еще сам, как поступить, – подумал Марий, – нужно его сразу и запугать, и прельстить обещанием дружбы Рима. Тогда он выдаст Югурту. Но для этого нужен человек, умеющий красноречиво говорить и держать себя с достоинством. Лучше всего выбрать из аристократов».
Такой человек был налицо: квестор Люций Корнелий Сулла.
Многое в нем не нравилось Марию: не нравились его утонченные манеры, его любовь к удовольствиям. Марий знал, что юность свою он провел среди фокусников, бродячих музыкантов, в игорных притонах и кабачках. Самое лицо его – матово-бледное, с прыщами, присыпанными пудрой, и особенно его холодные, загадочно глядевшие голубые глаза – внушали Марию недоверие. Но, как ни странно это, Сулла оказался прекрасным солдатом – исполнительным, рассудительным и храбрым. Человек, до сорока лет не интересовавшийся ни военными, ни государственными делами, ныне в первый раз для лагеря покинувший свои попойки и свитки греческих книг, сразу делается едва ли не лучшим солдатом! Видно, боги дали Сулле большие таланты! Кого же и посылать к Бокху, как не того, к кому боги милостивы?