– Кто ты? – спросил он.
– Я Одоакр, сын Эдекона, из племени скиров.
– Велик ты, – сказал пророчески Северин, – а вырастешь еще больше. Иди же в Италию и не думай о том, что плечи твои покрыты грубыми шкурами. Скоро ты будешь в состоянии расточать самые богатые дары.
Гордый взор воина заблестел от радости. Он упал на одно колено, получил благословение и бросился догонять товарищей.
В деревне
К вечеру маленький отряд спустился с гор в равнину и остановился на ночлег в деревне.
Пограничная деревня Римской империи в первые два с половиной или три века христианской эры сильно отличалась от деревни внутренних частей. По границе правительство охотно селило ветеранов, наделяя их небольшими участками земли. Так постепенно, наряду с латифундиями, большими поместьями, по границе образовалось свободное крестьянство, владевшее своей землей на праве собственности. Начиная со второй половины III века это положение стало меняться.
Постоянные набеги германских племен с севера разорили свободных земельных собственников. Ведь бывала пора, когда чуть не каждую весну беспокоили варвары римские границы. Придут, потопчут свежие зеленые всходы, уведут скот, разорят утлую усадьбу и унесутся дальше. Крестьянин, хозяйство которого подверглось два-три раза такому разгрому, уже не может сводить концы с концами. Ему нужна помощь, чтобы оправиться. Государство помощи не оказывает, потому что казна пуста. Откуда ее взять? Приходится обращаться к соседу, владельцу латифундии, просить у него семян, двух-трех телят, дерева для постройки. В обеспечение долга крестьянин отдает свою землю. Долг постепенно накопляется, и скоро наступает момент, когда сумма долга превышает ценность участка. В долг брать уже не подо что, и никто не даст больше. Наоборот, требуют уплаты старого. Платить тоже нечем. Приходится отдавать землю. Крестьянин теряет право собственности на свою землю, которое переходит к крупному помещику. Он продолжает работать на своем участке, но уже не как собственник, а как зависимый человек, на барщине и на оброке. Так, мало-помалу, в пограничных областях почти не осталось крестьян-собственников. Это было неизбежно.
Одоакр зорко приглядывался к тому, что видел кругом, и когда он с одним из товарищей освоились со своим случайным хозяином, а хозяин убедился, что страшные варварские воины не собираются отнимать у него последнее, и успокоился, завязалась беседа.
– Вы уж не обессудьте: кроме хлеба, ничем не можем угостить вас, – сказал крестьянин, доставая из грязного угла краюху ячменного хлеба.
Воины поблагодарили, скинули шлемы и накидки из бараньих шкур и присели к столу, где, боязливо посматривая на гостей, уже сидели жена и дети хозяина.
– Житья не стало, – продолжал словоохотливый крестьянин. – Рады бы были, если бы каждый день хоть хлеба было вдоволь. Работаешь, работаешь, а все живем впроголодь. И не видно, чтобы лучше стало. Скоро ли только кончится?
– Разве было лучше? – спросил Одоакр.
– А то как же? Участок, который я теперь обрабатываю, принадлежал моему деду как собственность. Отец уже не мог сводить концов с концами, заложил его, а я так и родился крепостным.
– Ты что же, работаешь на барщине?
– Нет, на оброке. У нас так заведено, что на барщине – прежние рабы, а мы, прежние собственники, – все на оброке.
– У рабов положение, стало быть, сделалось лучше?
– Как сказать? Казна запрещает уже давно продавать их без земли. Они прикрепленные к земле (glebae adscripti), а житье их стало ли лучше – не знаю. Плохо и теперь. Узнай завтра у своего рыжего товарища. Он как раз попал к бывшему рабу. Верно, расспросит.
– А почему казна запрещает продавать без земли?
– Боится, что иной помещик распродаст рабов, а имение от этого перестанет приносить доход. Из чего же помещик подати платить будет? Со всех нас ведь шкуры снимают из-за одного: нужно платить подати.
Одоакр задумался.
– Скажи, – продолжал он свои расспросы, – это везде так, что бывшие собственники сидят на оброке, а бывшие рабы – на барщине?
– Нет. Это как где. В других местах и наши отбывают барщину. Смотря что выгоднее помещику. У нас тоже рады бы всех на барщину перевести, а боятся.
– Чего?
– Побегов, а то и чего похуже.
Крестьянин понизил голос.
– Слышали вы что-нибудь о скамарах?
– Нет.
– Так вот, как крестьянину становится невмоготу, так он сейчас же бежит к скамарам, а у них житье привольное. Города данью облагают, помещиков тоже. И солдаты с ними ничего не могут сделать. Сколько войск побито римских. У скамаров хорошие вожди, больше из ваших.
Тут вступил в разговор товарищ Одоакра, все молчавший.
– Когда после Каталаунской битвы мы бежали от гуннов к римлянам и поступили под начальство Аэция, нас часто посылали против восставших крестьян. В Галлии их звали багаудами. Много мы их перебили. Аэций не велел давать пощады.
– Не больно много у римлян Аэциев. Здешних генералов скамары бивали не раз.
– Вижу, товарищ, – сказал Одоакр, – что не очень привязаны к Риму здешние крестьяне. Империя не помогает им.
– Чем скорее рухнет империя, тем лучше! – воскликнул крестьянин. – Хуже уже не станет. А лучше, может быть, и будет.
– Нужно думать, что будет, – сказал Одоакр, поднимаясь из-за стола. – Спасибо за хлеб. А теперь укажи, где нам лечь. Путь завтра предстоит немалый.
Рано поутру Одоакр с товарищами двинулись дальше. Путь лежал под гору и шел диким ущельем, в глубине которого клокотал и пенился, скача по камням, неширокий еще горный поток. Скалы сдвигались все теснее. Становилось мрачно. Воины почти перестали разговаривать.
Там, где между речкой и скалами осталась только узкая тропинка, воины вдруг были остановлены громким окриком:
– Стой!
Из-за поворота высыпали на тропинку с полсотни людей дикого вида, вооруженных чем попало, и загородили воинам дорогу. Десятка три таких же молодцов спускались со скал, чтобы отрезать им отступление.
– Скамары! – сообразил бывший соратник Аэция.
– Долой оружие, или вы погибли! – раздался тот же голос.
– Это мы еще увидим, – сказал Одоакр и скомандовал: – По двое в шесть рядов, половина – лицом сюда, другая – лицом назад, наклоните копья и вперед. Мы пройдем по тушам этих скотов.
– Лучше не нужно, – совсем другим тоном заговорил начальник банды. – Опустите оружие, дети. А ты, Одоакр, не горячись. Я узнал тебя по голосу, старый товарищ.
Из рядов вышел дюжий германский воин, шлем которого был покрыт кабаньей головой с оскаленными клыками. Одоакр вгляделся в него и воскликнул:
– Это ты, Гунимунд! Как ты сюда попал?
– Долго рассказывать. Ты оставил меня умирающим на Каталаунском поле, а встретил во главе скамаров Норика. И хорошо, что встретил. Ты думаешь, вы бы пробились? Через минуту вас всех погребла бы лавина. Взгляни наверх.
Предполагаемый портрет Аэция. Резьба по слоновой кости
Одоакр посмотрел, и ему стало жутко. Над тропинкой повисло несколько гигантских камней, каждого из которых было достаточно, чтобы раздавить весь маленький отряд. А из-за камней выглядывали суровые лица скамаров, готовых по команде столкнуть вниз эти страшные орудия.
– Мы не побоялись бы здесь целой армии, – продолжал Гунимунд. – Тут я король, и горе тем, кто не признает моей власти, будь то хоть римский император.
– И много у тебя народу?
– Пока крестьянам будет житься так, как живется теперь, моя армия не оскудеет.
– Разве сильно бегут?
– Десятками. Если бы я хотел, у меня через месяц набралось бы несколько тысяч человек. Только что я с ними буду делать? Их ведь кормить нужно. Подожду еще немного. Когда власть ослабеет совсем, тогда я наберу хорошее войско, выйду из этого ущелья и пойду искать себе владений. Разрушается ведь большое царство. Много лоскутов полетит во все стороны. Какой-нибудь попадет и на мою долю.
– Так ты уверен, что империя разрушается?
– Поброди по этой империи, сколько я, и ты перестанешь задавать такие вопросы. Ну, а теперь прощай. Дорога, видишь, свободна. Больше вас тревожить не будут. К вечеру выйдете в населенную долину.
Воины двинулись, меняясь впечатлениями. Уже стемнело, когда они добрались до деревни и сделали привал. Одоакр снова беседовал с крестьянами и снова слышал те же разговоры. Смысл был определенный:
– Скорее бы перемена: хуже не будет.
Так продолжалось долгое время. Каждый ночлег Одоакр слышал одно и то же. И он стал задумываться.
Одоакр был простой воин. Семья его занимала в племени видное положение, но сам он не играл в нем выдающейся роли. Когда скиры и руги подчинились Аттиле, он служил в гуннских вспомогательных войсках. После смерти Аттилы бился с его преемниками, чтобы вернуть племени независимость. Все это его удовлетворяло мало. Он чувствовал в себе большие силы и хотел широкой арены деятельности. О том, что делается в Италии, он знал довольно хорошо из рассказов. Его сородичи и соседи по поселениям, служившие в римском войске, часто приходили в родные горы и рассказывали про Рим: про то, как погиб, доверившись вероломному императору, доблестный Аэций, как выдвинулся свев Рицимер, что за люди были императоры Авит, Майориан, Север.
У него не было никаких определенных планов, когда он двинулся с товарищами на юг: просто хотел служить. Знакомство с жизнью и настроением крестьян направило его мысли на другой путь. Одоакр был человек чрезвычайно даровитый. Умный, интеллигентный, энергичный, он все подмечал и изо всего подмеченного старался сделать вывод. Сначала он делал это просто потому, чтобы не потеряться в новой обстановке. Побывав с крестьянами, пройдя через сакамарскую опасность, узнав, как много толпится около границ великой вольницы, ищущей дела, он стал бессознательно намечать себе какой-то грандиозный план. Но даже самые основные линии этого плана были для него неясны, потому что у него было очень мало наблюдений.