Первыми предстали перед претором – два крестьянина: черные, загорелые, сутуловатые, они были похожи друг на друга. Их можно было принять за родных братьев. Они принесли с собой глыбу земли и, положив ее на помост, стояли, обмениваясь злобными взглядами. Этот ком земли обозначал собой ту вещь, из-за которой шел спор. Спорный предмет непременно полагалось представить на суд. Целого земельного участка, из-за обладания которым спорили крестьяне, принести с собой было невозможно: его дозволялось заменить небольшой частичкой его – точно так же, как вместо всего дома можно было доставить на суд одну кровельную черепицу, вместо целого стада – одну голову скота.
Один из крестьян, тот, который выступал в качестве истца, держал в одной руке соломинку, заменяющую копье, как выражение права собственности, а другую наложил на земляной комок и медленно, нараспев, произнес заученную фразу, которая полагалась: «Я утверждаю, что по квиритскому праву человек этот мой. Как сказал, так вот и произвел захват». Претор переводит взгляд на другого крестьянина, ожидая его ответа. Если тот промолчит, то значит, что он отступается от своих притязаний, признается в своей неправоте. Тем самым закончился бы и весь суд. Но ответчик уступить не хочет: он выступает вперед, говорит и делает то же самое, что и истец. В таком случае должен вступиться претор. Но при этом он не пытается выяснять дела, не задает никаких вопросов ни истцу, ни ответчику, чтобы установить, кто из них прав и кто неправ. Он делает только положенный возглас: «Шлите оба человека».
После этого судящиеся обмениваются еще несколькими фразами. Они произносят их отчетливо и твердо, как вызубренный урок, чтобы ни к чему нельзя было придраться. Но видно, что в этих словах они не выражают своих мыслей, что они и не понимают смысла стершихся от старости фраз. Истец говорит: «Вопрошаю тебя, не скажешь ли, на каком основании ты произвел захват?» Ответчик: «Я поступил по праву, действуя так!» Истец: «Раз ты так поступил несправедливо, вызываю тебя биться на пятьдесят ассов!» Ответчик: «А я – тебя!» Эти переговоры означали, что ответчику удалось в установленной законом форме отстоять себя от притязаний истца.
Спор оставался неразрешенным. Но претор объявил дело законченным в его суде: дальнейшее его уже не касалось. Тяжущиеся должны были перейти с своим спором к другому судье, уже не должностному лицу, а тому из уважаемых граждан, которого оба они изберут. Они назвали, кого желали бы иметь судьей, претор утвердил его, вместе с тем определив, кто из судившихся должен владеть предметом спора до полного окончания дела.
С крестьянами, тягавшимися из-за земли, было покончено. Служители претора отвели их в сторону, а на их место вышел коренастый толстяк, с злорадством тащивший за руку бледного, худого и плохо одетого старика. Претор равнодушно взглянул на этих людей: кредитор привел неисправного должника – дело было обычное и ясное. Упитанный кредитор хорошо известен претору: он уже не раз приводил свои жертвы в суд. И старика он тоже потом узнал: он был из деревни, соседней с его имением. Всегда и во всем не везло бедняге, а в последние годы доконала его еще и болезнь. Он разорился, запутался и попал в хищные лапы сытого и самодовольного кулака. Кредитор громко и уверенно сделал полагавшееся заявление о том, что старик занял у него известную сумму на определенных условиях, что в должный срок он не возвратил долга, что согласно закону ему дано было льготных 30 дней, но и за это время он не расплатился. Опираясь на свое законное право, он теперь привлек его на суд посредством установленного «наложения руки».
Старик молчал, опустив седую голову: ответчику в таком деле не полагалось защищаться. Оспаривать было и нечего, так как факт неплатежа долга считался уже установленным. Должник мог получить вновь свободу только в том случае, если он немедленно уплатит долг, или же если кто-нибудь выступит на его защиту и на свой риск начнет спор с заимодавцем. Но все знали, что в случае проигрыша спора пришлось бы заплатить двойную сумму, и никто не хотел рисковать. Претор нарушил тяжелое безмолвие заявлением, что кредитор прав и что он может делать с должником, что хочет. Кредитор мог теперь забрать его с собой и, связав, запереть его у себя в доме. Лишь одно обязан был он проделать: в течение 60 ближайших дней выгонять его на форум, когда там происходит рынок, и заявлять во всеуслышание, сколько он остался должен. Но если и здесь не находилось никого, кто бы пожелал уплатить за должника, заимодавец имел право продать несчастного за Тибр в рабство, а то и просто убить его.
Торжествуя, высоко подняв свое лоснящееся лицо, толстяк потащил сквозь толпу еще державшегося на ногах старика. А перед претором стояли двое новых тяжущихся. На одного из них, немолодого уже, осанистого человека судья взглянул с большим изумлением: это был глава одной из виднейших фамилий, за год перед тем сам отправлявший должность претора. Его противником был какой-то лохматый простолюдин в обтрепанной и заплатанной одежонке, влекший за собой на веревке упиравшуюся и мотавшую головой корову. Это животное крестьянин забрал из стада барина, чтобы заставить его заплатить за белого теленка, которого барин купил у него для жертвоприношения. Он поступил правильно, по закону; кто-то из врагов барина научил его сделать так. И здесь, перед претором, крестьянин удачно и без ошибок отчеканил первое полагавшееся при таком иске заявление. Важный его противник, знакомый со всеми тонкостями судебного дела, небрежно процедил свой ответ. В следующей своей фразе он, как будто нечаянно, вместо полагавшегося по закону слова «животное» употребил слово «теленок». В волнении то же самое невольно за ним повторил и крестьянин. Этого было довольно, чтобы все его дело было потеряно. Претор равнодушно объявил иск незаконным, потому что закон признает только иски о животных, без обозначения, о каких именно. Сорвавший дело барин, громко хохоча, пошел домой, а крестьянин, у которого отобрали корову, долго еще стоял на площади, растерянный и очумелый.
Быстро сменяли друг друга перед претором отдельные иски и тяжбы, тянулись однообразной вереницей; выступали и граждане, потерпевшие кражу, но успевшие захватить вора и представлявшие его на суд посредством «наложения руки». И снова претор и стороны произносили все одни и те же фразы. И было похоже не на суд, а на какой-нибудь религиозный обряд. Претор не разбирал и не решал дел, потому что все было заранее предрешено: вор, захваченный на месте преступления, должен быть высечен и передан затем в распоряжение потерпевшего; вор, не пойманный, но изобличенный, должен уплатить двойную стоимость украденной вещи. Так установлено в старинных законах, которые на двенадцати медных досках выставлены здесь же, на площади.
Претор вскоре после полудня уже успевает покончить с делами. А в это время другой суд, производящийся невдалеке, на том же форуме, во всем разгаре: там восседает на скамье не сановный, а избранный самими тяжущимися судья, пожилой, солидный человек из влиятельной, всеми уважаемой фамилии. К нему перешло одно из дел из преторского суда, потому что там ответчику удалось по всем правилам оспорить предъявленный к нему иск. Дело заключалось в том, что Тит Генуций, довольно зажиточный человек, одолжил Марку Аквиллию, человеку тоже не бедному, 2000 ассов, которые тот обязался возвратить в определенный срок. При этом он взял на себя выполнить одно хозяйственное поручение для заимодавца и условился, что если не сделает этого, то уплатит не 2000, а 2500 ассов. Аквиллий добросовестно и своевременно пытался исполнить порученное, а именно, запродать партию шерсти греческим купцам из Сицилии, но это ему не удалось, и товар остался лежать у Генуция. Когда наступил срок, он возвратил кредитору занятые 2000 ассов, но тот не принял их, требуя с него 2500. Переговоры ни к чему не привели, и Генуций призвал Невия к судье. Претор разбирал этот иск и предложил сторонам избрать присяжного судью.
Теперь оба они стоят перед судьей, а с ними рядом их защитники – адвокаты, которых на этот суд дозволялось приводить с собой. Спор, казалось бы, шел только из-за 500 ассов, которые Невий отказывался уплатить. Но старинные римские законы не допускали таких исков. Спорить можно было только о том, правильно или неправильно все требование полностью. Генуций знал, что если судья признает правым должника, то он не получит не только прибавочных 500 ассов, но и занятых у него 2000, притом уже навсегда, так как во второй раз предъявлять иск, признанный неправильным, законом не дозволялось. Кроме того, он рисковал в случае неудачи уплатить в казну еще 500 ассов, сумму, на которую, как это обыкновенно делалось, побился он с ответчиком еще перед претором. Но он был уверен в своей правоте и не мог себе представить, чтобы судья оказался не на его стороне.
Судья предложил сторонам рассказать, как было дело, и представить каждому свои доказательства, чтобы он, обсудив эти данные, мог по справедливости решить спор. Первым говорил ответчик. Как человек, потрясенный и возмущенный до глубины души, он долго рассказывал о себе, напоминал о признанных гражданами своих выдающихся качествах, о доказанной любви к отечеству, о честной и строгой жизни, о военных подвигах, о величии отца своего и деда. Он хотел показать, что он, всеми уважаемый гражданин, не мог пойти на недобросовестность в таких пустяках, как это грязное дело, в которое его хотят запутать. Переходя потом к самому делу, он убеждал, что выполнил то поручение, которое было дано ему истцом, даже потрудился больше, чем от него требовалось: несколько раз, и притом на свой счет, он отправлялся для переговоров с сицилийскими купцами, до самозабвения хлопотал, отстаивая интересы своего кредитора, но влезть в души упрямых греков было не в его силах; да это и не входило в поручение. От него требовалась известная работа – он ее выполнил даже с излишком. «Если я не прав, – закончил речь Аквиллий, – то ты, судья, и вы, сограждане, укажите, как бы вы поступили на моем месте?»