И, сопровождаемый челядью, он двинулся по аллее к видневшемуся в конце ее низкому круглому зданию. При его приближении рабы распахнули тяжелые двери, и Ганнибал вошел в среднюю круглую залу, из которой во все стороны шли коридоры в боковые малые комнаты. Хозяин оглядывал богатства, размещенные здесь в образцовом порядке: стопы медных листов, серебряные слитки, упакованные полосы железа, мехи с золотым песком, целые букеты страусовых перьев, висевшие по стенам, ящики с слоновыми клыками. Потом чинно и торжественно обходили прочие кладовые. В одной из них хранились деньги. Груды золотых, серебряных, медных монет лежали на столах и на полках. Длинные мешки из прочной бегемотовой кожи с деньгами же стояли на полу. Кроме карфагенских монет, были здесь и ассирийские – тоненькие, как ногти, и толстые латинские плитки, и греческие золотые шарики с Эгины. Отдельные комнаты предназначены были для хранения жемчуга, янтаря, а в особом помещении, в которое попадали таинственным подземным ходом, спрятаны были драгоценные камни. Они сверкали и переливались при свете факелов, сложенные в золотых чашах, на блюдах, подвешенных к потолку, в длинных деревянных коробках. Тут же к стенам прислонены были чрезвычайной величины золотые щиты, огромные серебряные сосуды: в таком виде сплавляли добычу из рудников, чтобы ее нельзя было расхитить. Осмотрев внимательно драгоценности, Ганнибал подозвал заведующего морскими поездками и спросил, где сундуки с сапфирами и изумрудами, которые приобретены были на Востоке. Оказалось, что корабли, только что вернувшиеся из далекой экспедиция, не успели разгрузиться – они еще стоят в гавани, и на них, кроме драгоценностей, находятся огромный запас ладана и пятьсот невольниц, захваченных в Эгейском море.
Направившись к выходу, Ганнибал обратился к управляющему караванами, одетому в темный балахон с белым башлыком на голове. Скрестив на груди руки и наклонив голову, высокий старик молча выслушивал приказания господина. Кроме большой сухопутной экспедиции, которая должна была через неделю двинуться в Индию за павлинами и пряностями, Ганнибал велел снарядить другой караван в Эфиопию с накопившимся запасом цветных тканей.
Вышли на воздух, миновали кухни и пекарни, окруженные смоковницами, пересекли платановую рощу и через виноградники по дорожкам, усыпанным черным песком с коралловой пылью, приблизились к веренице одинаковых каменных зданий. Это были мастерские, в которых работали частью невольники, частью – наемные рабочие. Изделия, изготовленные здесь, грузились на корабли и развозились для продажи в различные страны. Ганнибал заходил в каждую, смотрел, как оружейники выковывают мечи, как выписанная из Египта партия рабочих лощит раковинами папирус, как портные вышивают плащи, как стучат своими челноками ткачи. Но особенно дорожил он и гордился своей фабрикой благовоний, потому что его мастера знали секреты, которым тщетно старались подражать у других богачей. В «ароматной» было душно и стоял пар. В тумане виднелись голые люди, месившие тесто, рубившие травы и коренья, разгребавшие уголья, переливавшие масла и бальзамы, – и было похоже на улей, в котором суетятся и копошатся пчелы. Вынырнувший из мглы надсмотрщик поднес хозяину на янтарной ложке для пробы того необыкновенного бальзама, который умели готовить только у Ганнибала. Хозяин, немного подогрев его над угольями, капнул с ложки себе на одежду и ждал, появится или нет сизое пятно – признак подделки. Пятна не получилось, и Ганнибал, поощрив мастеров кивком головы, вышел из мастерской, где от удушливого запаха у него стала кружиться голова.
Он сказал, что ему не придется побывать в парке слонов, но он надеется, что управляющий не нарушит клятвы беречь этих любимцев солнца, носивших на себе его великих предков.
– А за каждого павшего без меня слона, – прибавил он, – я казню одного из твоих сыновей!
Быстрыми шагами двинулся Ганнибал к огромной мельнице. Здесь тяжелые порфировые жернова вертелись в облаках пыли. Рабы приводили их в движение, напирая грудью и руками на брусья, а другие тянули за ремни. Глаза их налились кровью, они хрипло дышали; ремни натерли им под мышками гнойные язвы. Звякали оковы на ногах. А рты были закрыты намордниками, чтобы они не могли есть муки. При появлении хозяина работа закипела сильнее. Усталые рабы напрягали усилия, многие падали от утомления; через них шагали следующие, не обращая внимания. Ганнибал нахмурился и подозвал начальника рабов. Этот важный человек в красном платье и с золотыми кольцами в ушах, умиленно приседая, приблизился к господину.
– Ты перестарался! – сказал ему Ганнибал. – Они у тебя передохнут, как мухи! Чему же тебя учили в Сиракузах, в школе рабов? Хороших рабов следует беречь, как самых умных домашних животных. Помни мой завет: старье все продай, а купишь молодых каппадокийцев и негров. Избегай галлов: они все пьяницы, и критян: все воры и лгуны. Старайся, чтобы быстрее плодились. Не калечь их в наказание, потому что это убыточно. А с этих сними сейчас же намордники!
Приказание Ганнибала было исполнено, и рабы, забывая все, кинулись на муку. Уткнувшись лицами в ароматную массу, пожирали ее.
Выйдя с мельницы, господин сказал, что устал. Он присел на камне и подозвал съехавшихся в Карфаген управляющих его больших имений, расположенных в разных областях, железных и серебряных рудников, квартирных домов в столице. Они по очереди становились перед ним и, как ученики, вызубрившие урок, монотонно рассказывали. А Ганнибал внимательно слушал эти рассказы о далеких, прекрасных имениях с проточными канавами в пальмовых рощах, с необъятными виноградниками, садами оливковых деревьев, табунами орингских лошадей, стадами таорминских быков с искусственно завитыми рогами, овец, зашитых в кожи для сбережения шерсти. И привычной рукой он прикидывал на поданных ему счетах – трех нитках с нанизанными на них золотыми, серебряными и роговыми шариками. А управляющие, держа перед глазами полотняные свитки с записями, докладывали дальше о птичьих дворах, парках для дичи, рыбных садках и о тех доходах с них, которых следует ожидать. Потом переходили к описанию работ на глиняных и стеклянных заводах, в больших ткацких мастерских с огромными партиями рабов и заканчивали сведениями о землях, сдававшихся в аренду. Ганнибал слушал, пощелкивал золотыми и серебряными шариками счетов и думал о том, что бы еще доходное завести в своих благоустроенных имениях. Соображал он, что почти все его владения прилегают к большим дорогам и что если выстроить на удачных местах постоялые дворы, то они могут принести, пожалуй, выгоды не меньшие, чем отдаваемые внаем большие его дома в Карфагене. И на лице завтрашнего грозного военачальника заиграла хитрая улыбка оборотистого кулака-купца.
А в 260 году уже пришла в Карфаген страшная весть. Большой его флот, шедший от сицилийского Панорма под командой Ганнибала, столкнулся около Мильского мыса с новым, только что построенным римским флотом. Завязался бой, и римляне, применяя впервые изобретенные ими абордажные мосты, уничтожили почти все карфагенские корабли, а адмиральский корабль захватили и увели с собой.
Растерянные, в подавленном недоумении, толклись весь день карфагеняне на площадях и перекрестках улиц. Налетевшая беда сблизила богачей и простой народ. Не слышно было ни споров, ни обычных взаимных упреков, ни криков ярости против разбитого командира. И поздно вечером, когда город погрузился в сумрак и серый туман навис над морем, бледные и безмолвные расходились они по домам, но не зажигали обычных огней и не спали в эту темную душную ночь, ожидая, какое решение вынесет совет старост, обсуждавший дело на этот раз под председательством верховного жреца бога Молоха. Наутро узнали все грозный приговор совета: несчастие постигло Карфаген за то, что он в этом году кощунственно забыл совершить в свое время жертвоприношение самому Молоху, первому из трех главных божеств, могучему властелину всех людей. Его огненная ярость требует для утоления своего живых людей. Бог-пожиратель разгневан теперь, и насытить его может лишь чрезвычайное всесожжение.
Римский военный корабль с двумя рядами вёсел (Biremis).
Рельеф храма в Пренесте
Тихо было в Карфагене в то утро. Люди в черных облачениях пошли по домам, входили, как тени, и молча забирали детей. Но никто не плакал, никто не противился.
В храме Молоха спешно разбирали стену, чтобы вынуть оттуда огромную статую свирепого божества. Священные рабы перевозили ее на главную площадь. Идол двигался спиною вперед; страшная бычачья его голова была выше домов. Пустынны были улицы, так как не дозволено было простым смертным смотреть на эту церемонно. Только жрецы изо всех храмов выходили навстречу и выносили своих малых Молохов, двойников Величайшего. Они присоединялись к процессии, и малые Молохи как бы сливались с своим началом. Молох небесных пространств, Молох чистых горных вершин, Молохи ливийский, халдейский и т. д. двигались за богом богов, по направлению к большой площади. Сюда сходился и народ: богатые купцы с высокими жезлами, старосты в своих золотых обручах на головах, чиновники, судохозяева, подрядчики, матросы, ремесленники. В безмолвии ожидали приближения процессии. И когда над домами ближайшей улицы показалась страшная голова быка, народ расступился и очистил середину площади. Жрецы Молоха в черных одеждах, украшенных алмазами, бледные и серьезные, устроили круг из решеток, чтобы удерживать толпу. В этом круге поместили грозного идола. У подножия его зажгли костер из кедров и лавров, и пламя лизало его, достигая его длинных крыльев. Пришли жрецы в ярко-красных ризах – служители бога огня Молоха – и привели толпу обреченных в жертву детей. Дети с головами закутаны были в черные покрывала и, сбитые в кучу около идола, похожи были на стадо беззащитных овец. Еще тише стало на площади: все замерли в тоскливом ожидании бесповоротного…
Верховный жрец, просовывая левую руку под покрывала детей, быстро вырывал у каждого по пряди волос с головы и бросал в костер. Заглушая детский плач, красные жрецы громко запели славословие Молоху: «Слава тебе, Солнце, повелитель обоих поясов, самозарождающееся начало всего! Отец и мать! Отец