Доверенный царя Ариобарзана нахмурился. Говорить о Рабирии, особенно в тоне осуждения, он не желал. Его царь был в долгу и у этого миллионера, но именно на его денежную поддержку он теперь снова надеялся…
Римская монета асс времен республики с изображением двуликого Януса и носовой части корабля
Разговор вдруг сам собой прервался, потому что на форуме поднялась суета. Вестовые, через посредство которых откупные компании сносились со своими римскими директорами и правлениями, оповещая их о ходе дел и о состоянии провинций, причем эти новости оглашались обыкновенно на форуме во всеуслышание, сегодня запоздали, и вот один из них, приехавший раньше других, присланный с донесением к Рабирию из Азии, стал в конторе Рабирия на стол и, как всегда, должен был сообщить последние известия с Востока. Стало тихо… И голос его, усталый и хриплый, громко разнесся по всей площади:
– В Азии все обстоит вполне благополучно…
Возгласы ликования и радости огласили весь форум. Сердито метались лишь те, которые поспешили продать свои доли по дешевой цене. Угадывали, что слух об избиении римлян в Азии был, вероятно, пущен лицом, желавшим за бесценок скупить доли. И несколько человек, по адресу которых сыпались угрозы, боясь расправы, поспешно удалялись с площади.
Из своей конторы твердой поступью вышел Рабирий Постум. Он был озабочен, но не делами Азии, а Египтом: он дал большую сумму египетскому царю Птолемею XIII, но этот царь внезапно лишился трона, изгнанный своими взбунтовавшимися подданными.
Каппадокиец при виде Рабирия растерянно заметался, выдвинулся вперед, чтоб обратить на себя внимание, и воскликнул льстивым, подобострастным голосом: «Вот, наконец, и само солнце Рима, озаряющее золотыми лучами всю огромную Азию»! – и он склонился перед Рабирием, приветствуя его низким восточным поклоном, как царя.
Рабирий не удостоил его ответом, даже не оглянулся, и проследовал дальше.
Знатный египтянин, личный друг и секретарь царя Птолемея XIII, окончил наконец свою речь, в которой он горячо просил Рабирия оказать царю поддержку и помочь ему вернуть трон.
Рабирий упорно молчал, и в его комнате, роскошно убранной, водворилась тишина.
Наконец Рабирий сказал: «Дела Египта идут все хуже и хуже. Сегодня я даже слышал на форуме, что следует наконец дать ход завещанию покойного египетского царя, в котором Египет подарен Риму, и присоединить его к Римскому государству».
– Но ведь нет такого завещания, Рабирий! А если оно существует, оно подложно!..
Рабирий холодно посмотрел на египтянина: «Но Цезарь, бывший консул и любимец народа, – внушительно произнес он, – Юлий Цезарь готов верить, что оно настоящее; чтобы отвлечь его мысли от египетских дел, царь Птолемей XIII вручил ему несколько лет тому назад 6 тысяч талантов, предназначенных для него и двух других влиятельных людей в Риме – Помпея и Красса».
Сказав это, Рабирий нахмурился. Большую часть этих денег царь занял у Рабирия и теперь не мог отдать долга. Нельзя было медлить больше, Птолемею нужно было во что бы то ни стало вернуть Египет, ведь Рабирий вовсе не имел желания потерять такие огромные деньги. Но, пользуясь бедственным положением царя, Рабирий стремился еще захватить в свои руки заведование всеми денежными делами Египта, и чтоб добиться этого, он притворялся теперь вполне равнодушным к дальнейшей судьбе Птоломея.
– И так время идет, – продолжал Рабирий. – Когда два года тому назад царь Птолемей XIII прибыл в Рим просить о заступничестве, я горячо откликнулся. Я дал ему взаймы денег, чтобы он мог склонить сенат на свою сторону. Затем я убедил царя уехать в Эфес и там ждать развязки. Но теперь, говоря откровенно, я охладел. Я дал так много, терплю такие убытки… Чего же вам больше, теперь вопрос об Египте, очевидно, приходит к концу. Римляне долго не знали, как быть с Египтом, и решили спросить совета у священных книг Сивиллы. И вот их ответ: «Царя Птолемея надо восстановить на троне, но только… не прибегая к военной силе…»
Он взглянул на побледневшее лицо своего собеседника, который раздраженно воскликнул: «Но разве возможно не прибегать к помощи войска! Эти беспокойные жители египетской столицы Александрии вечно волнуются, разве они захотят подчиниться добровольно?»
Рабирий продолжал равнодушным голосом: «Отчего же? Уважение к Риму так велико! Просите великого Помпея поехать в Египет вместе с царем Птолемеем в сопровождении двух ликторов или же обратитесь к каким-нибудь уважаемым сенаторам, быть может, они согласятся сопровождать царя при въезде его в Александрию».
И, не давая взволнованному секретарю Птолемея возразить, угадывая, что он хочет сказать, Рабирий продолжал: «Нет, нет!.. Что касается меня, то я только коммерсант! Друзья и так упрекают меня, что я слишком увлекаюсь делами иностранных царей. Я вам ничем не могу быть полезен».
– Рабирий! А твои деньги, твое золото – разве это не сила?
– И золотые копи истощаются, – холодно и упрямо отвечал Рабирий.
Наступило неловкое молчание.
– Твое состояние не пошатнется, – сказал, наконец, друг Птолемея. – Мой царь тебе так доверяет, что желал бы поручить тебе наблюдение за правильным поступлением всех налогов Египта. Рабирий, он желал бы тебя назначить министром финансов.
Рабирий был втайне доволен, но продолжал равнодушно молчать. Не отвечая согласием, он нашел все-таки своевременным показать, что готов заинтересоваться будущим Египта, и стал осторожно намечать образ действий.
– Я бы все-таки посоветовал царю Птоломею обратиться к проконсулу Сирии Габинию, – сказал Рабирий. – У него довольно большое войско, и сам он человек ловкий и жадный. Если ему пообещать 10 тысяч талантов, он двинется в Египет со своим войском и сломит его упорство… Не трудись возражать, я предвижу все, что ты скажешь. Ты воображаешь, что Габиний не решится на это. Римское правительство запретило своим полководцам вмешиваться, не имея его разрешения, в дела союзных царей. А здесь к тому же против военного вмешательства высказались сами боги. Идти войной значит оскорбить священную волю богов. Но 10 тысяч талантов! Ради них можно рискнуть… Тем более что я бы мог повлиять на Помпея… Кстати, ведь царь Птолемей и ему много должен?.. Не делай жеста стеснения!.. Конечно, Помпей человек осторожный, бережет свое доброе имя и не захочет путаться в такое дело!.. Но, если я его попрошу, он напишет несколько сочувственных слов царю Птолемею, очень и очень благожелательных. Птолемей покажет это письмо Габинию, а Габиний, человек умный, прочтет между строк, что Помпею будет приятно, если царю Египта будет оказана услуга, и что в случае негодования Рима Помпей употребит свое влияние, чтоб замять дело… Знаешь ли, когда обещано 10 тысяч талантов!..»
Рабирий умолк. Молчал и секретарь Птолемея. Он ненавидел Рабирия и восхищался им. Для него Рабирий был олицетворением могущества и силы денег. Этот миллионер-откупщик располагал судьбами союзных царей, помыкал Римом, сенатом, высшими должностными лицами и из своей конторы, силой золота, управлял всем государством.
– Впрочем, если я захочу… – самоуверенно начал он.
– Если ты захочешь, – подхватил друг царя, – Птолемей будет в Египте! – И после недолгой паузы прибавил: – Ты, Рабирий, ты можешь все…
Римская школа
С. Радциг
Было еще раннее утро, когда Гай, мальчик лет 13–14, вышел из дому. Одет он был, как и все сыновья свободно рожденных римлян, в претексту, т. е. тогу с пурпуровой каймой, которую меняли на обычную тогу зрелых мужей лишь по достижении 16–17 лет. Длинные волосы на голове, посвященные до того же возраста божеству, и золотая булла – ладанка на шее – дополняли наряд мальчика. Он шел в сопровождении своего дядьки, педагога-лидийца, который нес в левой руке в особого рода цилиндрическом ящичке (capsa) учебные принадлежности и отдельно вощеные таблички, служившие для письма. По всему было видно, что они направлялись в школу.
В Риме так же, как и в Греции, лет с 7 мальчики поручались попечению рабов. Конечно, все их руководительство было чисто внешнего характера: они должны были следить всюду за своими питомцами, чтобы они держали себя прилично и на улице и за столом, провожать их в школу и т. п. Потому и назывались они первоначально просто провожатыми, спутниками или руководителями, а впоследствии к ним было применено греческое название педагогов.
Трудно было старому лидийцу поспевать за живым и резвым мальчиком и нередко приходилось прибегать и к мерам строгости – то дать подзатыльник, то отодрать за уши. А он то убегал далеко вперед, то останавливался, чтобы углем написать на стене что-нибудь из тех стихов, которые разучивал в школе, или чтобы нарисовать чудовищную голову. В Помпеях стены домов сохранили немало образцов такого художества.
Мальчик издали заметил кого-то из своих сверстников и побежал догонять его, оставив далеко позади себя лидийца, который мерно постукивал по мостовой своим высоким изогнутым посохом. «Куда ты? стой!» Но не так легко было остановить мальчика. И долго лидиец ворчал, вспоминая былые времена. «Прежде-то разве так было? Юноша и в 20 лет не смел отойти от своего педагога. А коли опоздать к занятиям в школу, так от учителя такой нагоняй будет!.. Да и потом на плохом счету будут и ученик, и его педагог. А когда сидит мальчик на скамье у учителя да, читая книгу, ошибется хоть в одном слоге, бывало, так расцветят ему шкуру, словно у кормилицы шаль…»
Эти рассуждения старого лидийца прерваны были шумом, который раздался на перекрестке с боковой стороны. Толпа мальчиков лет 7—10, довольно бедно одетых, отправлялась на свои уроки куда-то за город. Нередко бывало в Риме, что учителя низшей школы, не имея порядочного помещения в городе, уводили своих питомцев на чистый воздух за город и там вели свои уроки.
Все ученье молодых римлян представляло три ступени. Лет 7 детей – не только мальчиков, но и девочек – отдавали в школу начального учителя (litterator), где они обучались чтению и письму, а также счету; 12–13 лет они переходили в школу грамматика. Тут они занимались изучением и толкованием родных писателей, проходили арифметику и геометрию. В сравнении с греческой школой дело осложнялось еще тем, что, кроме родного языка, римские дети с раннего возраста обучались еще греческому языку. В 16 лет юноша «надевал тогу мужчины», т. е. делался совершеннолетним и начинал готовиться к общественной деятельности, обучаясь в риторской школе.