Избирательное предприятие имело свою подчиненную администрацию. В упомянутом уже цицероновском руководстве для кандидата на консульство говорится, что в среде избирательных групп и отделений есть особые мастера дела, ловкие и влиятельные, опытные в политической агитации и пользующиеся весом в известных кругах. Здесь подразумевались настоящие «комиссионеры избирательного дела». Они известны под техническим термином divisors. Название происходит от того, что они распределяли между избирателями, голоса которых хотел купить кандидат, полученные от него деньги. Дивизоры выручали при этом немалые барыши. Цицерон напоминает своему корреспонденту об одном дивизоре, хорошо известном в своей трибе, где он «обыкновенно раздавал вам деньги». Этот дивизор, Секст Геренний, оставил, по-видимому, недурное наследство, если сын его, человек без других данных и связей, мог добиться трибунства.
На ремесло дивизора можно было смотреть различно, но политики из крупных семей, во всяком случае, не могли ими брезговать. Сенат грозил суровыми мерами тем должностным лицам, которые будут у себя на дому принимать дивизоров или даже давать им у себя квартиру, следовательно, это было очень распространено. Обе стороны, заказчики-кандидаты и предприниматели-дивизоры, старались взаимно обеспечить себя: кандидат обыкновенно не желал, чтобы условленная сумма отдавалась им в распоряжение избирателей раньше вотума, дивизоры требовали предъявления суммы для того, чтобы можно было начать операции, тем более, что бывали случаи, когда кандидат не выполнял обещания. Возможен был компромисс; тогда уговаривались положить деньги в качестве депозита у какого-либо богатого доверенного лица; для обозначения такого посредника был также технический термин: sequestor.
Иногда могли происходить любопытные столкновения двух избирательных предприятий. Когда Веррос задумал отстранить от эдильской должности Цицерона, он поспешно ночью перед выборами созвал дивизоров и обратился к ним с речью, в которой напоминал, как щедро вознаградил он их во время соискательства на претуру и на последних выборах, консульских и преторских. Он обещал им любую сумму, если только они не допустят Цицерона до избрания. Дивизоры выразили колебание; некоторые стали указывать на отсутствие шансов на успех. Наконец выискался один «из наилучшей школы дивизорского дела», как несколько иронически выражается Цицерон, и, потребовав залога в 500 000 сестерций, обещал провести дело с успехом.
В этой системе вознаграждения избирателей далеко не все можно было так отчетливо зарегистрировать. В «руководстве» Цицерона есть такая фраза: «Никогда мне не приходилось видеть выборов, которые были бы в такой мере опозорены подкупом, чтобы не нашлось хоть несколько центурий, высказавших бескорыстно в пользу приятных им кандидатов»[38]. Если даже понимать эти слова буквально, то и тогда они производят безнадежное впечатление. Но действительность была хуже этой мягкой формулировки. «Бескорыстие» избирателей, в конце концов, относилось главным образом к другой форме раздач, не столь индивидуализированной или же совершавшейся в другое время, не до, а после выборов. Но от политического деятеля она требовала немалых экономических жертв. Характер и размеры этих liberalitates римских магнатов были очень различны. Красс взял на себя однажды снабжение бедных граждан хлебом в течение 3 месяцев. Одною из самых обычных форм были большие публичные обеды, т. е. раздачи натурой. В «руководстве» Цицерона кандидату прямо рекомендуется проявлять благотворительность и устраивать самому или через друзей пиршества во всех участках города и для всех триб. В Риме жаловались, что эти щедрые и частые массовые угощения, в которых так много выбрасывается напоказ, поднимают цену на припасы.
Политика монархических претендентов была, конечно, направлена на то, чтобы превзойти выдачи отдельных магнатов. Цезарь был неистощим на публичные обеды, умел разнообразить их программы и поднимать их цену: поминки по умершей дочери, диктаторство, третье консульство, успешное окончание Испанской войны, – все это сопровождалось огромными угощениями всего гражданства. Август в 9 различных торжественных случаях роздал римским гражданам по 3000 сестерций; по завещанию он оставил народу для раздачи 45 миллионов сестерций.
Так же как правительство республики боролось против подкупов, оно вооружалось и против liberalitates. Были постановления, ограничивавшие число людей свиты, «спутников» при кандидатах, было воспрещено давать народу угощения. Но о действительном устранении обычая нельзя было и думать. Цицерон, со свойственным ему благоречием и дипломатически мягкой манерой выражаться, искал лишь пристойной формулы и пришел к такому, в сущности, весьма фривольному, толкованию закона. Его судебный клиент Мурена был обвинен в том, что против постановления сената роздал по всем трибам даровые билеты на зрелища и звал на обеды. В своей защите Цицерон ссылается на то, что кандидат не сам давал эти обеды, а это делали его друзья и близкие. Затем он спрашивает, что же в сущности запретил сенат? Ведь не вообще приглашения на обеды и представление даровых мест? Конечно, нет; но дело в том, что нельзя это делать повсеместно, звать всех вперемежку. Наконец, оратор спрашивает, следует ли вообще быть суровым к этому обычаю: народу одна выгода от таких приношений кандидатов. Все это – лишь «выполнение друзьями своих обязанностей, выгоды маленьких людей, служба кандидатов».
Цицерон любит рассуждать на эту тему о взаимных услугах, оказываемых магнатами и народом друг другу. Сам вполне чувствуя себя вошедшим в круг principes, говоря «мы» о видных политиках и вместе с тем представителях владельческого класса и противополагая им остальную массу под именем tenues, он говорит в той же речи по поводу обычая ходить свитою за кандидатом, встречать его знаками сочувствия и т. д.: «Мы должны допустить, чтобы люди, которые полагают на нас всю надежду, также давали нам что-нибудь: они не могут ни защитить нас на суде, ни служить заложниками, ни принимать нас за своим столом; у них ничего нет, кроме своих голосов»[39].
К выдачам правительственных претендентов надо прибавить известные формы общего кормления массы на счет доходов империи и добычи, приносимой завоеваниями. Это особенно раздача хлеба, которая была систематизирована к концу республики. Закон Клодия в 58 г. сделал хлеб даровым и допустил, по-видимому, к получению всех римских граждан, кто только подавал заявление. Число получателей одно время доходило до 320 000 с лишком.
Тяжелый социальный смысл всех этих фактов резко и цинически отметил однажды Цицерон, конечно, не в публичной речи к народу, а в интимном письме. Он назвал эту римскую массу на кормлении у правительственных претендентов «политиканствующим сбродом, как пиявка сосущим казну, жалким и голодным простонародьем».
То, что принимало в Риме грандиозные формы, в десятках и сотнях мелких воспроизведений повторялось в других городах. Местная аристократия, выступавшая на выборах в судебные, административные и полицейские должности, тратилась на выдачу, обеды, увеселения, публичные постройки. Известная доля давалась местному населению тотчас же, другая фигурировала в программе, которую кандидат обещался выполнить. На почве таких обещаний и предварительных подарков шла ожесточенная борьба между кандидатами и между группами избирателей.
Нас поражает теперь роскошество этих трат, изумительная щедрость местных магнатов, но надо иметь в виду оборотную сторону их общественной службы. Ведь эта служба была почти исключительно принадлежностью богатых и землевладельческих классов; а их представители были патроны и сеньоры, державшие массу в разных видах подчинения; свои владельческие выгоды они возмещали системой опеки и развлечения. Вот социальный смысл и социальная цена всех этих бесконечных пожертвований, раздач, обещаний и угождений гражданам со стороны думских и земских депутатов и чиновников. В Риме цель была крупнее, приз выше, и потому несравненно выше и траты, но социальный смысл этих фактов одинаков. Приближаясь к принципату, мы подходим к эпохе установления социальной иерархии, патрональных и вассальных отношений, кормления и эксплуатации масс большими владельческими домами.
Среди них стали возвышаться монархические претенденты. Это были те начальники, которые получили возможность в крупных походах, в долгом управлении провинциями собрать особенно значительные средства и окружить себя целым двором, гвардией и штатом зависимых и обязанных людей. Вращаясь в подобной обстановке, магнат составлял себе своеобразные политические представления. Например, Красс высказывал убеждение, что богатым стоит признавать только того, кто может на свой счет содержать войско. Красс, конечно, разумел себя и свои личные огромные ресурсы. Ему уже не приходило в голову считать армию состоящей на службе народа и государства; она образует частное владение крупнейшего человека в республике.
Подобно армии, и провинция, или группа областей, где долго распоряжался principes, обращалась как бы в его княжество. Такое положение занял Помпей в Испании. Отношения помпеянского дома к западной провинции завязались еще в 70-х годах, во время войны с Серторием, когда Помпей вознаградил примкнувшие к нему города за счет оказавших сопротивление. Тесные отношения с Испанией продолжались и после, когда Помпей управлял провинцией из Рима через своих легатов. Он выстроил для соединения страны с Галлией и Италией ряд дорог, которые сильно подвинули торговое движение провинции. Ему же принадлежит деление Испании на три административные области, которое образовало основу позднейшего императорского управления. Цезарь встретил потом, во время борьбы с помпеянской партией, самое упорное сопротивление именно в Испании; испанские общины крепко стояли за своего императора; и крупнейшей ошибкой или несчастьем Помпея было именно то, что он не захотел или не мог укрепиться в своем западном княжестве, вместо того чтобы с большинством аристократии покидать Италию и идти на Восток. Еще после окончательного поражения республиканских сил в Африке наследники претендента смогли набрать в Испании среди местных римских колонистов и провинциалов новые войска для организации восстания против Цезаревой диктатуры, и эта последняя борьба в Испании, по собственному призванию Цезаря, досталась ему тяжелее всех других.