ниться, и он присоединят к Антонию свои 7 легионов. Таким образом, командир вынужден был отказать в повиновении гражданскому правительству в Риме.
Лепид сообщил об этом сенату в очень любопытных выражениях, которые заставляют чувствовать, кому теперь принадлежит верховенство: «… Я в самый короткий срок доказал бы свое искреннее намерение послужить республике, если бы судьба не опрокинула моего решения: дело в том, что все войско произвело возмущение, по-своему определило способы, какими правильнее будет охранить мир и целость гражданского общества и, чтобы сказать правду, вынудило меня пожалеть о жизни массы римских граждан»[59].
В это же время войско Октавиана объявило свою волю сенату уже непосредственно. Победившие Антония легионы, Марсов и 4-й, отказались от союза с Децимом Брутом; они не приняли присланного от сената денежного подарка и не допустили сенатскую комиссию десяти распределить деньги. В свою очередь, они прислали в сенат центурионов требовать для своего 20-летнего начальника Октавиана консульства (консулы Гирций и Панса оба погибли в сражениях под Мутинон). Ввиду некоторых колебаний в сенате, выступил глава депутации, центурион Корнелий, и грубо сказал, доставая из-под плаща свой меч: «Вот кто сделает его консулом, если не сделаете вы». Наконец произошло то, чего настойчиво хотели все отряды раздробившейся между 6 командирами цезарианской армии. Легионы Лепида, Поллиона, Планка, солдаты, покинувшие Децима Брута, и войска Антония и Октавиана соединились в Бононии под начальством двух последних и потребовали движения на Рим и расправы над гражданским правительством, которое осмелилось потревожить их и еще раз выставить вопрос их господства в стране. Их притязания были теперь еще более приподняты сравнительно с моментом последних триумфов Цезаря; но это была та самая военная громада, которая стала слагаться в его галльских походах и разрослась в бесконечной почти гражданской войне 49–45 гг.
Что могло этому противопоставить сенатское правительство в Риме с Цицероном во главе? Весною 44 г., во время замешательства цезарианцев и недолгой агитации в Риме заговорщиков-республиканцев, Италия не трогалась. Слишком сильно было впечатление Цезаревых побед, слишком близко у городов находились поселенные им батальоны. Брут и Кассий вынуждены были удалиться на Восток, несмотря на определенные симпатии, которые выразили им многие муниципии. Но вот страшные ветераны приходят в движение, поселенные уже легионы поднимаются из Кампании; другие, возвратившись из похода на Восток, маршируют вдоль всего полуострова от Брундизия; цезарианские солдаты становятся угрожающими лагерями, притягивают рекрутов и сами быстро воспитывают их в своей тактике, наконец, дают зрелище жестокой товарищеской дуэли под Мутиной. Вся Италия видела это полудикое и в то же время организованное государство в государстве, испытала его постои и поборы. Наконец, сомнения не оставалось, обещания вождей, их задатки могли быть только вступлением к предстоящей грандиозной экспроприации, которая должна была оставить в тени все раздачи Цезаря. В стране, давно лишенной общей организации, готовился протест. Но у италиков не было объединяющего центра.
Римский сенат в 44 г. был не похож на тот, который за 5 лет до того требовал к ответу Цезаря. Магнатов независимого положения в нем почти не было, лучшие элементы нобилитета ушли к Бруту и Кассию на Восток; преобладали люди, всем обязанные Цезарю, частью совершенно ничтожные креатуры его или помпеянцы, вынужденные стать его вассалами. Остатки аристократии смешались с людьми новой службы. Для всех единственным путем карьеры стало назначение на должность волею диктатора. Характерные последствия этого положения обнаружились ярко в сенатских дебатах, возникших вслед за смертью Цезаря, о законности изданных им актов. Республиканцы, в принципе, готовы были признать их тираническими, но в то же время оказалось выгодным утвердить эти акты прежде всего в интересах самих заговорщиков, так как многих Цезарь уже назначил на важные посты, и в случае уничтожения его назначений кандидатам пришлось был осудить себя на отказ от публичной деятельности или, по крайней мере, подвергнуться риску новых выборов. И если все-таки собрание людей, большею частью заурядных и привыкших подчиняться, осмелилось поднять борьбу против цезарианства, то в этой решимости надо видеть заслуги великого римского оратора, который сумел оживить последние искры независимости в высших слоях римского общества и придать моральное величие погибающей республике.
Старая конституционная жизнь Рима отходила в вечность вовсе не бесславно. Если республика и свобода для Цезаря были бессодержательными словами, то за них сумели умереть Катон, Брут и Кассий, и сам Цезарь должен был признать, что самоубийство Катона, не желавшего оставаться в живых при торжестве тирании, нельзя уравновесить никакой победой. Та же борьба за политическую свободу окружила примиряющим светом старческую голову Цицерона и преобразила перед смертью этого податливого, нестойкого, уклончивого политика, этого изворотливого и часто неискреннего оратора в трибуна республиканского типа. Цицерон был тонко чувствующей и воспринимающей натурой, глубоко культурным человеком, совершенно чуждым милитаризму всех учеников и преемников Суллы. Но смелости и определенности у него было мало. Его жизнь прошла в компромиссах, в сближениях с сильными данного момента. Он был демократом, насколько это требовалось для приобретения патронажа Помпея и союза с откупщиками. Войдя этими путями в круг магнатов, бывший адвокат, уроженец глухого городка, пробивший себе дорогу своим талантам, искал дружбы со всеми, интересного досуга и спокойного влияния. Но его уважение к закону и конституции, его чуткость к праву не позволяли ему мириться с узурпаторами и насильниками. И как ни покаялся Цицерон в своем противодействии Цезарю, после того как расстроил ссылкой 58 г. свои нервы, он все-таки не мог превратиться в преданного монархиста: он предпочел уйти в частную жизнь, в писательство, стать толкователем греческой культуры и философии для римского общества. Республике с гибелью Помпея, Домиция, Катона пришел конец, это был свершившийся факт; он, Цицерон, не согласен был петь гимн новому порядку. Заговорщики 44 г., зная мягкость Цицерона, не решились втянуть его в свои планы. Но они открыли ему глаза: если у республики еще есть такие защитники, не все пропало, возможно возрождение. И старик вспомнил все лучшее, чем он жил, соединил в энергическом порыве свои убеждения, свой опыт и силу красноречия, и эта пестрая, морально смутная жизнь украсилась и преобразилась силой трагического конца.
Цицерон был неузнаваем в последний год своей жизни. Он проявил необыкновенную подвижность и находчивость; не занимая никакой официальной должности, он руководил вооружениями, вел корреспонденцию с командирами легионов, поддерживал сношения с муниципиями; в сенате он фактически направлял дебаты своими предложениями; следом за обсуждением в курии он спешил на митинг и старался мотивировать только что принятое решение перед обширной аудиторией. В своем ораторском пафосе он умел найти звуки призыва к последней борьбе. Шестая филиппика его кончается словами: «Мы переживаем критический момент. Борьба идет за свободу. Вам нужно победить, квириты, и я верю, что мы добьемся победы нашим единодушием и преданностью делу, иначе все, что угодно, но не рабство. Другие народы могут сносить неволю, римский народ может быть только свободным».
Организаторской деятельностью Цицерону удалось добиться немалых результатов. Многие представители класса всадников внесли пожертвования в пользу сената против Антония; фабриканты и поставщики не брали денег за доставленные припасы; оружейники в Риме работали даром. Многие города в Италии стали восстановлять заброшенные старые стены, вооружаться и кредитовать суммы для возведения укреплений. Целый ряд общин, по инициативе города Фирма, предложил сенату ссуды. Марруцинские горцы объявили, что будут считать бесчестными тех, кто не пойдет в войско для защиты сената. Но Италия не могла теперь противопоставить врагу своей собственной военной организации, как в войне 90 г. Приходилось обращаться все к тем же готовым легионам, а это значило обещать им земельные награды, которыми уже взяли их цезарианские претенденты. Но из добровольных пожертвований не составилось даже суммы, необходимой для уплаты задатков солдатам; и сенату осталось только принять предложение Октавиана, набиравшего войско из частных средств своих и предполагавшего отбить династическое наследство у Антония.
Осенью 44 г. руководимый Цицероном сенат возлагал надежды на междоусобие претендентов, но в следующем году Октавиан изменил сенату, и претенденты объединились в грозную уничтожающую силу. Положение Рима было отчаянное. Регулярное войско сената состояло из легиона, оставленного в городе Пансой, и двух легионов, выписанных из Африки. Призвали всех способных носить оружие, но, конечно, это не имело никакого значения в сравнении с обученными и организованными военными корпорациями, которые пододвигались к столице. В заключение все три легиона, сосредоточенные в городе, «пренебрегая приказами своих начальников», отправили делегатов к Октавиану и передались ему целиком.
Таким образом, возникавший протест Италии был задавлен в самом начале. Три главных командира, Антоний, Октавий, Лепид, волею легионов вынужденные помириться между собою, вступили в обладание метрополией и разделили между собою западные провинции. Посредством фикции закона, проведенного трибуном Тицием, они оформили свою власть на 5 лет вперед и назвался он tres viri respublicae conctituedae. По странной иронии слов, эти «устроители республики» ставили первою целью уничтожение республиканской партии, собравшейся на Востоке под руководством Брута и Кассия. Старые Цезаревы легионы, стянутые на Западе, согласились на эту последнюю кампанию; они не могли быть уверены в своих наградах и владениях, пока существовала партия, которая ставила гражданскую власть выше военной и не допускала экспроприации Италии. Снова триумвиры, собираясь на войну, должны были дать в этом смысле самые определенные обещания военным массам: для колоний были отписаны земли 18 городов Италии, между которыми были Капуя, Беневент, Венузия, Нуцерия, Аримин, Вибон, Регий.