Необходимо было, однако, уже теперь выдать солдатам задатки; также важно было собрать суммы для военных операций, предстоявших на Востоке. Этой цели должны были послужить опальные списки, а для составления их нашли очень выгодную вывеску: наказание убийц Цезаря. Автора «закона о преследовании убийц Цезаря», новоизбранный консул Педий, племянник Цезаря, назвал имена 17 выдающихся людей Рима, которые были предложены триумвирами к казни; но в ту же ночь потрясенный ужасом, охватившим население, он умер от удара. У Антония и Октавиана: оказались более крепкие нервы. Они занесли в talulae proscriptionis сначала 130, потом еще 150 человек. В списке впереди стояли имена близких родственников всех командиров, Лепида, самого Антония, Планка и Поллионо; в число врагов Цезаря Антоний поспешил занести Цицерона, и убийцы настигли его 7 декабря 43 г.
Что Цицерона следует причислить к последним борцам за гибнущее великое дело, это чувствовали хорошо ближайшие к нему поколения. Одно из любопытнейших свидетельств в этом смысле мы находим у второстепенного писателя императорской эпохи, Веллея Патеркула, офицера, составившего очерк преимущественно внешней истории Рима. Веллей пишет при Тиберии среди укрепившегося монархического порядка; у него нет республиканских иллюзий, но есть уважение к великому прошлому свободной когда-то страны. Среди его сжатых деловых строк мы находим неожиданно такое отступление по поводу проскрипций Антония и Октавиана в 43 г.: «Самым позорным делом этой поры было то, что Цезарь (Октавиан) согласился объявить в опале Цицерона, что Цицерон вообще был поставлен на список осужденных. Преступным актом Антоний отрубил ту голову, которая служила гласом общества; никто не стал на защиту человека, в течение долгих лет бывшего защитой республики и отдельных граждан. Но ты ничего не добился, Антоний, – и я должен, нарушая свой рассказ, сказать это и дать выход глубокому негодованию – повторяю я, ничего ты не добился, поставив цену за убийство этой светлой головы и этих небесных уст и присудив к смерти человека, который был великим консулом и оберегателем республики. Отнял ты у Цицерона немного: беспокойные дни, старость и жизнь, которая при твоем царствовании была бы гораздо хуже, чем смерть под твоей опалой; славу же дел и речей его ты не только не уничтожил, а еще возвеличил. Он живет и будет жить в памяти всех веков; и пока останется невредимым то соединение элементов, созданных судьбой или провидением, которое он, чуть ли не единственный из римлян, понял своим умом и осветил своим талантом и красноречием, до тех пор будет неразлучным спутником Рима цицероновское слово; и все потомство будет удивляться его речам, направленным против тебя, и проклинать твой поступок; скорее исчезнет со света род человеческий, чем имя этого человека»[60].
В прокламации триумвиры говорили о великом Цезаре, о государственной необходимости, о своей умеренности в казнях, но признавались, что должны сделать уступку жажде мщения, которою горит оскорбленное цереубийцами войско. Они объявили смерть не только опальным, но и всем, кто будет их укрывать или каким-нибудь образом помогать им.
Началась резня, которая по своей систематической настойчивости далеко превзошла Сулловы проскрипции и убийства. Историк междоусобных войн, при своей наклонности к драматизму, не мог не рассказать потомству наиболее трогательных или, напротив, отталкивающих эпизодов гибели от свирепствующей гидры военной реакции. Он приводит случай подлой выдачи опальных домашними, женами, братьями, сыновьями, которым хотелось скорее добраться до наследства; приводит примеры верности родственников и друзей, скрывавших опального с опасностью для своей жизни, случаи самопожертвования и жажды неразлучной смерти вместе с осужденными; самые различные характеры, самые разнообразные коллизии выступают перед нами; страшный разрез точно обнажает сразу человеческое общество с его слабостями и великими чертами духа. Кто успел предупредить рыщущих всюду убийц, центурионов и солдат, кончает самоубийством. Между самоубийцами оказался герой великой Союзнической войны 90 г. самнит Стаций, каким-то чудом уцелевший среди всех превратностей своей несчастной родины. Голова восьмидесятилетнего старика понадобилась триумвирам, потому что у него было порядочное состояние. Но Стаций ушел от своей судьбы и кончил наподобие своих старых товарищей, погибавших на самодельных кострах, чтобы не достаться врагу: он открыл свой дворец рабам и соседям на разграбление; раскидал толпе на улицу все драгоценности, зажег опустелое здание и сгорел в нем сам.
В проскрипциях 43 г. жестоко пострадала старинная аристократия; погибло около 300 сенаторов. Результаты этой резни, крупнейшей в римской истории, вместе с гибелью в 42 г. республиканских семей, бежавших к Бруту и Кассию, выражаются особенно ясно в полном исчезновении ко времени империи целого ряда фамилий, игравших роль в последние два века республики. Исследователь истории сената, Виллемс, сравнивает состав его в два момента, которые, в сущности, отстоят один от другого только на 25 лет; он рассматривает сенат 55-го и 29 г., но в промежутке как раз приходятся вторая и третья гражданские войны, а также систематические убийства, совершенные триумвирами. Если принять во внимание неполноту и отрывочность сведений, результаты будут довольно резки: из 52 фамилий, замеченных под 55 годом, остались к 29 г. 30; из 22 пропавших 18 вовсе исчезли, 4 сошли на низший ранг.
В опалах и убийствах сильно был захвачен также класс всадников. Аппиан насчитывает число убитых из их среды до 2000. Множество лиц, совершенно неизвестных в политической жизни, попали в списки исключительно из-за своего богатства; проскрипции были самым откровенным видом конфискации и средством финансового вымогательства.
Но прямой цели своей опалы не достигли. Триумвирам удалось собрать лишь слабые суммы этим путем. Поэтому к проскрипциям примыкает ряд финансовых и административных мер триумвиров, приравнявших Италию к завоеванным колониальным землям. Метрополия, не платившая податей более 120 лет, была обложена целою сетью налогов. Все землевладельцы Италии, граждане, иностранцы, вольноотпущенные, духовенство, кто имел более 400 000 сестерциев имущества, должны были подвергнуться оценке и обложению соответственно доходу; при этом сумма в размере годового дохода взималась тотчас же, и еще вперед 2 %. С земель потребовали половины годового дохода. С владетелей домов и квартиронанимателей взят был особый налог в размере годовой наемной платы. Между прочим, было условие, которое очень характерно приравнивало систему обложения полной экспроприации: триумвиры предлагали собственникам уступать 2/3 своих владений взамен уплаты всяких сборов.
Представители высшего класса должны были доставить еще особые дополнительные средства. На счет сенаторов отнесли починку тех дорог, которые нужны были для передвижения войск. Особо было обложено рабовладение, как один из видов капитала. Владельцы рабов должны были заплатить по 100 сестерциев за человека и поставить из рабов известное число матросов. Если сенаторы не имели нужного количества рабов, то должны были покупать их, чтобы уступать затем правительству. Большую услугу вымогательству оказало установление нового культа. Убитый диктатор был возведен в степень божества, он стал Divus Julius; день его рождения объявили публичным праздником. Все должны были надевать в этот день лавровые венки; уклоняющимся грозило проклятие богов Юлия Цезаря и Юпитера. Но для богатых людей было предусмотрено особое наказание: сенаторы и их сыновья платили в случае нарушения нового религиозного предписания 100 000 сестерциев. Всякое выражение симпатий к республике облагалось большим штрафом. Октавиан узнал, что жители города Нурсии поставили своим согражданам, убитым под Мутиной, памятник с надписью: «Павшим за свободу». Немедленно нурсийцы были наказаны огромной пеней, и так как они не могли выплатить ее, то были изгнаны из города своего.
Всего этого оказалось мало. Триумвиры высчитали сумму, необходимую для ведения войны, в 200 миллионов сестерциев. Для покрытия недостачи они еще изобрели небывалый сбор: был составлен список 1400 самых знатных и богатых женщин Рима; они должны были представить к оценке свое имущество и заплатить на военные издержки, сколько потребует правительство. Но это решение вызвало жестокую бурю в городе, и триумвиры не могли его провести. Римские матроны оказались смелее мужчин; они двинулись длинной процессией на форум, где сидели триумвиры; для выражения протеста они выбрали из своей среды Гортензию, дочь знаменитого оратора Гортензия Гортала. В замечательной речи, которая впоследствии была издана и много читалась, Гортензия говорила, что и без того женщины пострадали от опал, от гибели близких людей. По обычаю предков, женщины не обязаны платить, так как они не принимают участия в политической жизни. Триумвиры хотели разогнать просительниц и кликнули своих ликторов. Но народ поднял шум и помешал полицейским. Пришлось уступить: в список облагаемых были внесены только 400 богатейших женщин, и с них была взята десятая часть по оценке.
Все эти сборы составляли больше чем военную контрибуцию с завоеванной страны («военнопленной» называет Италию историк гражданских войн). Вдобавок солдаты были расставлены на постой по городам и кормились всю зиму за счет населения. Триумвиры торопились взять, что можно, не откладывая до момента окончательного торжества над республиканцами. Уже приступила к делу земельная комиссия, назначенная для отвода обещанных солдатами территорий. Но пока для непосредственного удовлетворения солдат их посылали грабить имения опальных или тех, кто до известного срока не отрекся определеннейше от республиканской партии; офицерам отдавали имения проскриптов по дешевой цене или даром; раздавали всякие доходные должности, между прочим жреческие.
Гражданская война 42 г. между триумвирами и республиканцами была одной из самых крупных войн древности вообще: противники пододвинули к городу Филиппы в Македонии с каждой стороны по 20 легионов. Брут и Кассий соединили под своим начальством главным образом старые Цезаревы легионы, перехваченные ими на Востоке; это говорит в пользу их искусства как организаторов, тем более, что солдаты остались им верны до конца. Но материал был тот же самый у цезарианцев, что у последних защитников республики. Историк междоусобных войн, выросший в глухую пору монархического режима, объясняет читателю, что лозунги не имели уже большого значения: «Брут и Кассий выставили на знамени так же, как раньше Помпей, что борьба идет не за их личное господство, а за народовластие, – слово звучное, но какая в нем цена!»