Слуги принесли медовые лепешки, свежие фрукты, козий сыр и разбавленное вино. Пока мы ели, Корнелий расспрашивал меня об Эдессе и тамошних ученых.
— Скажите, Теодорос, — сказал он, отламывая кусочек хлеба, — что думают в Эдессе о природе материи? Придерживаются ли там учения Демокрита об атомах?
Я осторожно отпил вина, формулируя ответ. За века жизни я успел изучить множество философских школ.
— Атомизм находит там немало сторонников, — ответил я. — Но многие ученые склоняются к более практическому подходу. Мы изучаем не только теорию, но и то, как одни вещества могут превращаться в другие.
— Превращения! — оживился Корнелий. — Вот основа всей алхимии. Если медь может стать зеленой патиной, а железо — ржавчиной, то почему свинец не может стать золотом?
Марк, до этого молчавший, подался вперед.
— Но для этого нужно понять первоначала, — сказал он. — Что делает золото золотом, а свинец — свинцом? Какие силы управляют превращениями?
— Аристотель учил о четырех элементах, — заметил я. — Огонь, воздух, вода, земля. Но некоторые александрийские мудрецы полагают, что есть нечто более фундаментальное.
— Именно! — Корнелий ударил кулаком по столу. — Первоматерия! Субстанция, из которой состоит всё сущее. Если научиться её контролировать…
— То можно создавать что угодно, — закончил Марк. — Золото из свинца, здоровье из болезни, жизнь из…
Он замолчал, но я понял направление его мыслей.
— Жизнь из смерти? — спросил я осторожно. — А возможно ли обратное?
Марк внимательно посмотрел на меня. В его глазах мелькнуло что-то похожее на подозрение.
— Теоретически, — сказал он медленно, — если философский камень может дарить жизнь, то его противоположность должна её отнимать. Но зачем кому-то такое нужно?
Корнелий нахмурился.
— Мы изучаем созидательные силы, мастер Марк. Зачем думать о разрушении?
— Знание должно быть полным, — ответил я спокойно. — Нельзя понять свет, не изучив тьму. Если мы создаем философский камень, то должны знать и о его антитезе. Хотя бы для того, чтобы защититься от неё.
Корнелий медленно кивнул.
— В этом есть мудрость. Скажите, Теодорос, в Эдессе встречали записи о таких опытах?
— Кое-что попадалось, — соврал я. — Древние тексты упоминают субстанции, способные… остановить любую жизнь. Даже ту, что считается вечной.
Последние слова я произнес, глядя прямо на Марка. Тот побледнел и отложил кубок.
— Вечной? — переспросил он хрипло.
— Легенды говорят о бессмертных существах, — сказал я как можно более равнодушно. — Если такие есть, то логично предположить, что существует и способ их… остановить.
Воцарилось молчание. Корнелий задумчиво жевал оливку, а Марк не сводил с меня глаз.
— Интересная теория, — наконец сказал алхимик. — Но чисто академическая, конечно.
— Конечно, — согласился я. — Но изучить стоит. В чисто научных целях.
Марк кивнул, но в его взгляде читалось понимание. Он начинал догадываться, кто я такой и зачем пришел.
После завтрака Корнелий предложил показать мне виллу. Мы прошлись по залам, украшенным дорогими фресками и статуями. Патриций с гордостью демонстрировал свою библиотеку — огромное помещение со свитками и кодексами, собранными со всего известного мира.
— Здесь есть труды Аристотеля, записи александрийских ученых, даже некоторые египетские папирусы, — говорил он, указывая на полки. — Всё для того, чтобы мастер Марк имел доступ к знаниям древних.
Марк шел рядом молча, время от времени бросая на меня изучающие взгляды. Я чувствовал его напряжение — он явно что-то подозревал.
— А теперь, — торжественно произнес Корнелий, подведя нас к массивной двери в дальнем углу дома, — самое интересное. Лаборатория мастера Марка.
Он отпер дверь тяжелым бронзовым ключом, и мы спустились по каменной лестнице вниз. Воздух становился гуще, наполняясь запахами серы, металла и каких-то неизвестных веществ.
Подземная лаборатория оказалась просторным помещением со сводчатым потолком. По стенам стояли столы, заставленные колбами, ретортами и странными приборами. В центре возвышалась большая печь с мехами, а рядом — каменная плита, испещренная символами и формулами.
— Впечатляет, — признал я, оглядываясь по сторонам.
На одном из столов я заметил россыпь минералов — некоторые знакомые, другие совершенно незнакомые. Красные кристаллы, черный порошок, серебристые слитки неопределенной формы.
— Мастер Марк собирает редкие вещества со всей империи, — пояснил Корнелий. — Некоторые привозят торговцы из Индии и Китая, другие находят в глубоких шахтах.
Марк подошел к одной из полок и достал небольшую склянку с мутной жидкостью.
— Это экстракт из корня мандрагоры, смешанный с толченым жемчугом, — сказал он. — Один из компонентов будущего камня.
— А это? — я указал на странный прибор — систему соединенных трубок, ведущих к закрытому сосуду.
— Дистилляционный аппарат моей конструкции, — с гордостью ответил Марк. — Позволяет выделять чистые эссенции из сложных смесей.
Я подошел ближе к каменной плите с символами. Некоторые знаки были мне знакомы — древние руны, египетские иероглифы, греческие буквы. Но были и другие, незнакомые.
— Что это за письменность? — спросил я, указывая на один из символов.
Марк и Корнелий переглянулись.
— Мастер Марк считает, что некоторые знания слишком древние для обычных языков, — осторожно сказал патриций. — Он разработал собственную систему записи для… особых формул.
— Особых?
— Тех, что касаются грани между жизнью и смертью, — тихо произнес Марк, не отводя глаз от плиты. — Некоторые вещи лучше записывать так, чтобы случайный читатель не понял их значения.
В углу лаборатории стоял еще один стол, накрытый темной тканью. Что-то под ней шевелилось.
— А что там? — поинтересовался я.
— Подопытные, — коротко ответил Марк. — Крысы, птицы. Нужно проверять действие веществ, прежде чем…
Он не закончил фразу, но смысл был ясен.
— Понятно, — кивнул я. — Осторожность превыше всего.
— Именно, — Марк подошел ко мне ближе. — Особенно когда имеешь дело с силами, способными… изменить природу самой жизни.
В его голосе прозвучала странная нота. Словно он говорил не только о своих опытах, но и о чем-то еще.
— Мастер Марк очень предосторожен, — добавил Корнелий. — Он никогда не пробует свои составы на себе. Слишком рискованно.
— Мудрое решение, — согласился я. — Но скажите, а если кто-то захочет испытать действие… завершенного препарата? Того, что способен остановить любую жизнь?
Воцарилась тишина. Марк смотрел на меня с нескрываемым подозрением.
— Зачем кому-то это нужно? — спросил он наконец.
— Чисто теоретический интерес, — ответил я.
Поднявшись из лаборатории, мы устроились в просторном зале с видом на сад. Корнелий велел принести хорошего вина — не разбавленного, как за завтраком, а крепкого фалернского, выдержанного не один год.
— После таких впечатляющих опытов нужно отвлечься на более земные темы, — сказал патриций, наливая вино в серебряные кубки. — Скажите, Теодорос, что думают в Эдессе о нашей имперской политике?
Я отпил вина — действительно отличного — и задумался над ответом. За века я видел подъем и падение многих государств, но римская империя была особенной по своему размаху.
— Восток следит за Римом с большим интересом, — ответил я осторожно. — Ваши завоевания в Галлии произвели сильное впечатление.
— Цезарь — выдающийся полководец, — согласился Корнелий. — Но меня больше беспокоит то, что происходит здесь, в самом Риме. Сенат и народные собрания все чаще не могут договориться между собой.
Марк, который до этого молчал, подал голос:
— Республика переживает трудные времена. Слишком много амбициозных людей, слишком мало готовности идти на компромиссы.
— Именно, — Корнелий мрачно кивнул. — Красс, Помпей, Цезарь — каждый тянет республику в свою сторону. Боюсь, что рано или поздно это приведет к гражданской войне.
Я слушал их разговор с интересом. Политические интриги всегда были одним и тем же во все века — борьба за власть, амбиции, предательства. Но масштаб римской политики впечатлял.
— А что думает о ситуации сам народ? — спросил я.
— Народ думает о хлебе и зрелищах, — усмехнулся Корнелий. — Пока есть бесплатная раздача зерна и гладиаторские бои в амфитеатре, простые граждане мало интересуются высокой политикой.
— Но это не может продолжаться вечно, — заметил Марк. — Рано или поздно кому-то из триумвиров придется взять всю власть в свои руки.
— Диктатура? — переспросил я.
— Не исключено, — Корнелий задумчиво покрутил кубок в руках. — Республиканские институты хороши для небольшого города-государства. Но когда твои границы простираются от Британии до Египта…
— Нужна сильная единоличная власть, — закончил я.
— Боюсь, что так, — вздохнул патриций. — И это меня пугает. Я сторонник старых республиканских традиций, но понимаю, что время их, возможно, прошло.
Марк отпил вина и посмотрел в окно, где за садом виднелся город.
— Перемены неизбежны, — сказал он философски. — В природе, в политике, в жизни. Вопрос лишь в том, будут ли они к лучшему или к худшему.
— Мудрые слова, — согласился я. — Но иногда людям хочется остановить время, заморозить момент, когда все было хорошо.
— Невозможно, — покачал головой Корнелий. — Время не остановишь. Можно лишь попытаться направить перемены в нужную сторону.
— А что если кто-то сам устал от времени? — спросил я осторожно. — Что если перемены стали для него… обузой?
Марк резко посмотрел на меня. В его глазах мелькнуло понимание.