— Диктатор? — тихо позвал голос за спиной.
Цезарь не оборачивался. По поступи он уже знал, кто вошел в покои.
— Что скажешь, Луций? — обратился он к своему доверенному вольноотпущеннику Луцию Корнелию Бальбу.
— Прибыли новые сведения из Неаполя, — доложил Бальб, приближаясь. — Алхимик Деметрий заявляет, что близок к разгадке. Просит дополнительное финансирование.
— Деметрий? — Цезарь усмехнулся. — Тот же Деметрий, что полгода назад уверял, будто философский камень у него в руках? И что стало с его «великим открытием»?
— Взорвал половину своей мастерской, диктатор. Едва сам остался жив.
— Вот именно, — Цезарь наконец повернулся к Бальбу. — Сколько уже таких горе-мудрецов мы финансируем? Двадцать? Тридцать?
— Тридцать семь, если считать всех по империи, — точно ответил вольноотпущенник. — Но большинство из них…
— Большинство — шарлатаны, — закончил Цезарь. — Я это понимаю, Луций. Но что, если среди них найдется тот единственный, кто действительно постигнет тайну? Что, если кто-то из них откроет секрет вечной жизни?
Бальб осторожно взглянул на своего господина. За годы службы он научился читать настроения диктатора, и сейчас в его глазах видел то же беспокойство, что появилось после мартовских ид. После предсказания гаруспика. После того сна с бородатым стариком в синем плаще, о котором Цезарь упоминал лишь однажды.
— Диктатор, — осторожно начал Бальб, — позвольте спросить… неужели вы действительно верите в возможность обретения бессмертия?
Цезарь долго молчал, вглядываясь в темнеющее небо над Римом. Где-то там, среди звезд, обитали боги. Те самые боги, что даровали ему победы, но при этом посылали зловещие предзнаменования.
— Знаешь, Луций, что сказал мне гаруспик после жертвоприношения в прошлом месяце? — наконец произнес диктатор. — Что моя жизнь висит на волоске. Что враги точат кинжалы. Что смерть ходит по моим следам.
— Гаруспики часто ошибаются, диктатор…
— Нет, — резко перебил Цезарь. — Не ошибаются. Я чувствую это сам. В сенате все больше недовольных. Патриции шепчутся по углам. Даже Марк Антоний иногда смотрит на меня странно. Я создал величайшую империю в истории, но что толку, если завтра меня убьют заговорщики?
Диктатор подошел к мраморному столу, где лежали карты завоеванных земель. Галлия, Германия, Британия — все эти территории носили теперь имя Рима. Но даже империя, простирающаяся от Атлантики до Евфрата, не могла даровать ему то, что он жаждал больше всего.
— Я покорил мир, Луций, — тихо сказал Цезарь. — Но не могу покорить время. Мне пятьдесят шесть лет. Каждое утро в зеркале я вижу новые морщины, каждый день чувствую, как силы покидают меня. А впереди — только могила.
— Диктатор, вы еще полны сил…
— Сил? — горько усмехнулся Цезарь. — Да, пока еще полон. Но что будет через десять лет? Через двадцать? Я стану дряхлым стариком, неспособным удержать власть. И тогда все мои свершения обратятся в прах.
Он взял в руки маленькую статуэтку Александра Македонского — своего кумира и вечного соперника.
— Александр умер в тридцать три года, — продолжил Цезарь. — В расцвете славы, на пике могущества. Его имя будут помнить вечно именно потому, что он не дожил до старости. А я? Я рискую прожить достаточно долго, чтобы увидеть крах всего, что создал.
Бальб понимающе кивнул. Он служил Цезарю много лет и знал: за внешней самоуверенностью диктатора скрывались глубокие страхи. Страх старости, страх смерти, страх быть забытым.
— Именно поэтому вы финансируете алхимиков? — спросил вольноотпущенник.
— Именно поэтому, — подтвердил Цезарь. — Если кто-то из них действительно создаст философский камень, если кто-то найдет эликсир бессмертия… Представь себе, Луций: вечная жизнь, вечная молодость, вечная власть. Рим под моим правлением мог бы стать поистине вечным.
— А если это невозможно? Если боги не желают даровать людям бессмертие?
Цезарь резко повернулся к нему:
— Тогда я заставлю их! Я покорил земли и народы — покорю и саму смерть. В конце концов, разве я не происхожу от Венеры? Разве в моих жилах не течет божественная кровь?
В словах диктатора звучала та же решимость, с которой он переходил Рубикон, осаждал Алезию, покорял Галлию. Но Бальб видел: за этой решимостью скрывается отчаяние человека, который впервые в жизни столкнулся с врагом, которого нельзя победить силой оружия.
— Диктатор, — осторожно сказал вольноотпущенник, — а что, если слухи о том греке, Марке, окажутся правдой? Что, если он действительно близок к успеху?
Глаза Цезаря загорелись:
— Тогда я немедленно встречусь с ним. Лично. Предложу ему все богатства империи в обмен на секрет бессмертия. А если он откажется… — диктатор многозначительно улыбнулся, — есть и другие способы получить желаемое.
— Но ведь этот Марк работает на патриция Корнелия…
— Корнелий — мелкая сошка, — пренебрежительно отмахнулся Цезарь. — Если понадобится, я просто прикажу преторианской гвардии доставить алхимика ко мне. Корнелий не посмеет возражать.
Диктатор снова подошел к балкону и взглянул на звезды. Где-то там, в бесконечности космоса, обитали те, кто владел секретами вечности. Боги, которые никогда не старели, никогда не умирали. И Цезарь был готов бросить им вызов, готов отнять у них то, что считал своим по праву.
— Удвой финансирование всех алхимиков, — приказал он Бальбу. — И пусть наши агенты докладывают о каждом их шаге. Особенно о том греке. Если он действительно на правильном пути…
— Будет исполнено, диктатор.
Когда Бальб удалился, Цезарь остался один со своими мыслями. Внизу, в городе, зажигались факелы. Рим готовился ко сну, но его повелитель знал: сон не придет к нему и этой ночью. Слишком много было тревог, слишком велики были ставки.
Он думал о том греке, о философском камне, о вечной жизни. И еще он думал о том странном сне, что преследовал его последние недели. Сне, где седобородый старик в синем плаще предупреждал его о грядущих испытаниях. Старик называл себя… как же его звали? Один? Странное имя для римского бога.
«Но что, если это был не сон? — подумал Цезарь. — Что, если боги действительно пытаются мне что-то сказать?»
Диктатор сжал кулаки. Какими бы ни были предупреждения богов, он не отступит. Он создан для величия, для власти, для бессмертной славы. И если для этого придется бросить вызов самим небесам — так тому и быть.
Рим спал, но его повелитель бодрствовал, строя планы, которые могли изменить саму природу человеческого существования.
**ИНТЕРЛЮДИЯ: НЕУДАЧНИК**
Деметрий Пифагорейский сидел среди руин своей мастерской и с тоской созерцал обугленные останки того, что еще вчера было его жизненным трудом. Стены покрывала черная копоть, на полу валялись осколки разбитых реторт и атаноров, а в воздухе все еще висел едкий запах серы и расплавленного металла. Очередной эксперимент закончился взрывом — уже который по счету за этот год.
Алхимик осторожно поднял с пола уцелевший пергамент — один из трактатов Зосимы Панополитанского, который он изучал месяцами. Края свитка обгорели, но текст еще можно было разобрать. Деметрий вчитывался в знакомые строки о превращении свинца в золото, о философском камне, о великом делании, и душа его наполнялась горечью.
«Тридцать лет, — подумал он устало. — Тридцать лет я посвятил алхимии, и что имею в итоге? Пепел и разочарование».
Он вспомнил себя молодым, полным энтузиазма учеником, который впервые прочитал сочинения Гермеса Трисмегиста. Тогда казалось, что тайны мироздания вот-вот откроются перед ним, что философский камень — лишь вопрос времени и усердия. Он жадно изучал труды египетских мудрецов, толковал символические рисунки, смешивал металлы и минералы в поисках великого секрета.
Первые годы прошли в упоении. Каждый новый опыт, каждая новая формула казались шагом к истине. Деметрий был уверен: еще немного, и он постигнет то, что ускользало от других. Богатый патроний Гай Октавий охотно финансировал эксперименты, видя в молодом греке будущего создателя философского камня.
Но годы шли, а результатов не было.
Деметрий поднялся и медленно побрел к единственному уцелевшему столу, где лежали его записи. Сотни страниц формул, рецептов, описаний опытов. Все напрасно. Он перепробовал все известные способы: растворял металлы в различных кислотах, нагревал смеси в печах, добавлял ртуть, серу, соль — три основы алхимического искусства. Но вместо золота получал лишь ядовитые пары, взрывы и бесполезную грязь.
«Может быть, дело в материалах? — размышлял он. — Или в пропорциях? А может, я неправильно понимаю тексты?»
Деметрий взял в руки один из своих любимых трактатов — «Физику и мистику» Зосимы. Он перечитывал эти страницы сотни раз, но смысл многих пассажей по-прежнему ускользал от него. Древние авторы писали загадками, облекали знания в символы и метафоры. Зеленый лев, пожирающий солнце. Свадьба короля и королевы. Смерть и воскрешение металлов. Что все это означало в действительности?
«Может быть, я просто недостаточно мудр? — с болью подумал алхимик. — Может быть, мне не хватает какого-то особого озарения, которое приходит лишь к избранным?»
Он вспомнил рассказы о других алхимиках, которые якобы достигли успеха. О неком египтянине из Александрии, который превратил свинец в золото на глазах у царя Птолемея. О китайском мудреце, создавшем эликсир бессмертия для императора. Но все это были лишь легенды, передававшиеся из уст в уста. Никто не видел подлинных доказательств.
А недавно пришли слухи о каком-то греке в Риме — Марке, который работает у патриция Корнелия и якобы близок к созданию философского камня. Деметрий сначала отнесся к этим рассказам скептически. Слишком много было подобных слухов за эти годы. Но потом начали приходить все более подробные сведения. Говорили, что этот Марк действительно получает удивительные результаты, что его покровитель собирается представить его самому Цезарю.