О том, что римская цивилизация проникла в Испанию раньше и глубже, чем в какую-либо другую провинцию, свидетельствуют разнообразные данные, преимущественно из области религии и литературы. В областях, сохранивших свой иберийский характер и в более позднее время и мало затронутых иммиграцией — в Лузитании, Гал-лекии и Астурии, — святилища туземных богов с их странными, большей частью оканчивающимися на «icus и «есш» именами — Эндовеликус, Эекус, Вагодоннегуе и другие — сохранились и при принципате. Но что касается Бетики, то на всем ее пространстве не найдено ни единого камня с посвятительной религиозной надписью, который не мог бы с таким же основанием быть поставлен в самой Италии. То же самое можно сказать и о Тарраконской провинции в собственном смысле, где лишь на верхнем Дуэро попадаются отдельные следы культа кельтских богов. Столь глубокой романизации религии мы не встречаем больше ни в одной провинции империи.
Цицерон упоминает латинских поэтов испанской Кордубы лишь с тем, чтобы отозваться о них отрицательно. Августовский век литературы также в сущности является созданием уроженцев Италии, хотя в отдельных случаях в общей работе принимали участие и провинциалы, между прочим, ученый библиотекарь императора филолог Ги-гин, родившийся в неволе в Испании. Однако начиная с этого времени испанцы взяли на себя в литературе роль если не корифеев, то, по крайней мере, школьных наставников. Бывший учитель Овидия, уроженец Кордубы Марк Порций Латрон, произведения которого служили образцами молодому Овидию, а также земляк и друг юности Лат-рона Анней Сенека, оба всего лишь лет на десять моложе Горация, долгое время подвизались в своем родном городе в качестве учителей красноречия, прежде чем перенесли свою преподавательскую деятельность в Рим. Оба они являются настоящими представителями школьной риторики, сменившей республиканскую свободу и дерзость речи. Когда однажды Латрону волей-неволей пришлось выступить в настоящем судебном процессе, он совершенно потерял нить своей речи и смог продолжать лишь после того, как суд в угоду этой знаменитости перенес разбор дела с трибунала на площади в школьную аудиторию.
Сын Сенеки, министр при Нероне, модный философ своей эпохи, и его внук Лукан, поэт идейной оппозиции принципату, несмотря на то, что они не отличались особым литературным даром, также, бесспорно, имели большое историческое значение, которым до известной степени они обязаны Испании. Точно так же в эпоху ранней империи два других провинциала, уроженцы Бетики, заняли видное место в ряду писателей, являвшихся признанными авторитетами по части стиля; это были: при Клавдии — Мела с его краткими географическими описаниями, при Нероне — Колумелла с его обстоятельным, написанным частью также в поэтической форме сочинением о земледелии. Если при Домициане поэт Каний Руф из Гадеса, философ Дециан из Эмериты и оратор Валерий Лициниан из Билбила (Калатайуд близ Сарагосы) чествуются в качестве корифеев литературы наряду с Вергилием и Катуллом, а также тремя светилами Кордубы, то такая же слава досталась на долю уроженца Билбила Валерия Марциала, который не уступает ни одному поэту той эпохи в тонкости и ловкости приемов, с одной стороны, и в продажности и пустоте — с другой; при этом не следует забывать об общем происхождении всех этих лиц. Но уже то, что Испания могла дать такую плеяду поэтов, свидетельствует о большой роли, которая принадлежит ей в литературе того времени.
Однако подлинной звездой первой величины среда латинских писателей Испании был Марк Фабий Квинтилиан (35—95) из Кала-гурриса на Эбро. Уже его отец занимался в Риме преподаванием красноречия. Сам же Квинтилиан явился в Рим по приглашению императора Гальбы, а при Домициане он занял почетное положение в качестве воспитателя племянников императора. Составленный им учебник риторики, представляющий собой до известной степени также историю римской литературы, является одним из лучших сочинений, дошедших до нас от римской древности; он отличается тонким вкусом и верностью суждений, простотой чувства и изображения; изложение живое и непринужденное, поучительное и увлекательное; вообще, весь этот труд представляет собой, по замыслу самого автора, полную противоположность обильной громкими фразами, но бедной мыслями модной литературе того времени. Если направление этой литературы все же изменилось, хотя она не сделалась лучше, то это в немалой степени является заслугой Квинтилиана. В общем ничтожестве последующего периода влияние испанцев уже не чувствуется. Латинские писания этих провинциалов особенно важны для историка в том отношении, что они во всем следуют за литературным развитием метрополии. Правда, Цицерон подтрунивает над неловкостью и провинциализмами испанских стихотворцев, а римлянин по рождению, напыщенный и щепетильный в вопросах стиля Мессала Корвин неодобрительно отзывается о. латыни Латрона; однако в период после Августа мы застаем совсем иную картину. Риторы Галлии, великие церковные писатели Африки, даже когда они писали по-латыни, всегда оставались до некоторой степени чужестранцами. Напротив, никто не признал бы за чужеземцев Сенеку и Марциала ни по содержанию, ни по форме их литературных произведений, и во всей Италии не было человека, который глубокой любовью к родной литературе и тонким ее пониманием превзошел бы учителя латинского языка из Калагурриса.
Глава IIIГалльские провинции
Южная Галлия, подобно Испании, была присоединена к владениям Рима уже в эпоху республики; однако в отличие от Испании присоединение это произошло позже и не было столь полным. Обе испанские провинции были учреждены в эпоху Ганнибала, Нарбонская же Галлия — в эпоху Гракхов. В то время как в Испании Рим завладел всем полуостровом, в Галлии до конца республики он довольствовался занятием берега, да и то лишь меньшей и более отдаленной его части. Республика не без основания дала этому своему владению название городского округа Нарбон (ныне Нарбонн); большая же часть побережья, приблизительно от Монпелье до Ниццы, принадлежала Массалии. Эта греческая община представляла собой скорее государство, нежели город, а союз, заключенный ею в давние времена на равных правах с Римом, получил благодаря ее могуществу такое реальное значение, какого никогда не имел союз Рима с каким-либо другим городом. Тем не менее римляне являлись для этих соседних с ними греков еще более активными защитниками, нежели для отдаленных греков Востока. Правда, область Нижней Роны до Авиньона принадлежала массалиотам; но лигурийские и кельтские округа, лежавшие далее в глубь страны, отнюдь не подчинялись им, и римский постоянный лагерь у Акв Секстиевых (нынешний Э) на расстоянии одного дня пути к северу от Массалии был создан, собственно, для постоянной охраны богатого греческого торгового города. Одним из наиболее тяжелых последствий гражданской войны было то, что вместе с законной республикой в Риме была политически уничтожена также и самая верная ее союзница — Массалия. Из равноправного государства она превратилась в общину, сохранившую свою самостоятельность и эллинский характер, однако и то и другое лишь в скромных условиях провинциального города средней руки. После того как Массалия была взята римлянами в ходе гражданской войны, она совершенно утратила свое политическое значение; позднее она оставалась для Галлии тем же, чем был Неаполь для Италии, — центром греческой культуры и греческого просвещения. Поскольку большая часть позднейшей Нарбонской провинции лишь тогда непосредственно подчинилась Риму, реорганизация ее административного устройства оказалась возможной также в основном лишь в это время.
Мы уже говорили о том, каким образом римляне завладели остальной Галлией. До галльских походов Цезаря область римского владычества простиралась приблизительно до Тулузы, Вьенны и Женевы, тогда как после этих походов она достигла Рейна по всему его течению, а также берегов Атлантического океана на севере и западе. Правда, подчинение этой страны было, вероятно, неполным, а на северо-западе оно было едва ли не таким же поверхностным, как подчинение Британии. Однако последние завоевательные войны, по данным имеющихся у нас источников, велись только в областях, занятых иберами. Иберам принадлежали не только южные, но и северные склоны Пиренеев с примыкающей к ним областью, т. е. Беарном, Гасконью и западным Лангедоком1.
Выше уже было сказано, что когда в северо-западной Испании велись последние бои, к северу от Пиренеев, очевидно в связи с этими боями, также шла серьезная борьба с туземцами сначала в 716 г. под руководством Агриппы, а затем — Марка Валерия Мессалы, известного покровителя римских поэтов, который в 726 или в 727 г., т. е. почти одновременно с Кантабрской войной, в открытом бою разбил аквитанов неподалеку от Нарбона, в области, издавна принадлежавшей Риму. Относительно кельтов источники сообщают нам лишь, что незадолго до битвы при Акциуме в Пикардии были разгромлены морины. В течение гражданской войны, продолжавшейся почти без перерывов двадцать лет, авторы дошедших до нас рассказов, естественно, могли оставить без внимания сравнительно незначительные события в Галлии; но то обстоятельство, что эта страна ни разу не упоминается в сохранившемся для этого времени полностью списке триумфов, доказывает, что в те годы в стране кельтов не происходило никаких более или менее значительных новых военных экспедиций.
Позднее, в течение долгого правления Августа и во все нередко весьма опасные критические моменты войн в Германии, области Галлии оставались покорными. Правда, и римское правительство, и партия германских патриотов, как мы уже видели, постоянно считались с возможностью восстания галлов против Рима в случае решительного успеха германцев и вторжения их в Галлию. Таким образом, чужеземное владычество в этой стране отнюдь еще не было обеспечено.
Настоящее серьезное восстание произошло в 21 г. при Тиберии. Среди кельтской знати был составлен имевший широкие разветвления по стране заговор с целью свержения римского господства. Восстание началось преждевременно во второстепенных округах туронов й андекавов на Нижней Луаре, и против мятежников были немедленно двинуты не только небольшой лионский гарнизон, но также часть рейнской армии. Однако к движению присоединились и самые значительные округа; полчища треверов под предводительством Юлия Флора устремились в Арденны; под предводительством Юлия Сакро-вира поднялись непосредственные соседи Лиона — эдуи и секваны. Спаянные железной дисциплиной легионы, конечно, без большого труда справились с мятежниками. Однако восстание, в котором германцы не принимали никакого участия, все же свидетельствует о ненависти к чужеземным властителям, господствовавшей еще тогда во всей Галлии, особенно среди знати, причем бремя налогов и финансовая нужда, которые приводятся в качестве причин восстания, лишь усилили эту ненависть, возникшую в значительно более раннее время.