— Несчастная… а книги ты не крала? Или это не называется воровством?
— Но ведь книг-то у него очень много.
— Много или мало, а ты не должна к ним прикасаться… Берегись! Если я тебя еще раз поймаю, ты у меня в два счета вылетишь в деревню…
Упрямая башка, она так и не захотела мне поверить, она даже на секунду не допускала мысли, что совершила кражу.
Но вот несколько дней спустя Туда входит ко мне в швейцарскую с пачкой книг под мышкой и говорит:
— Вот они — книги профессора… Сейчас я ему их отнесу, и пусть он больше не жалуется.
Я сказал ей, что она поступила хорошо, а про себя подумал: в конце концов, Туда неплохая девушка, во всем виноват Марио. Я поднялся с ней на лифте и вошел в квартиру профессора, чтобы помочь ей поставить книги на место. В ту самую минуту, когда мы развязывали пакет с книгами, домой вернулся профессор.
— Профессор, — сказал я, — вот ваши книги… Туда их отыскала… Она давала их подруге посмотреть картинки.
— Хорошо, хорошо… Не будем больше об этом говорить…
Не снимая пальто и шляпы, профессор бросился к книгам, взял одну из них, раскрыл и вдруг закричал:
— Но это же не мои книги!
— То есть как не ваши?
— Те были книги по археологии, — говорил он, лихорадочно листая другие тома, — а это пять томов юриспруденции и к тому же разрозненных.
— Можно узнать, что все это значит? — спросил я у Туды.
На этот раз Туда решительно запротестовала.
— Пять книг взяла, пять книг и вернула. Что вы от меня хотите?.. Я заплатила за них много денег… больше, чем получила за проданные.
Профессор был так ошеломлен, что смотрел на меня и на Туду, открыв рот и не говоря ни слова.
— Погляди… — продолжала Туда. — Переплеты такие же… даже красивее… Посмотри… Даже весят столько же… Мне их взвесили… Они весят четыре с половиной кило, столько же, сколько твои.
На этот раз профессор рассмеялся, хотя и грустным смехом.
— Книги не вешают, как телят… Каждая книга отлична от другой… Что я буду делать с этими книгами?.. Ты понимаешь?.. Каждая книга рассказывает о своем. У каждой свой автор.
Но Туда не хотела ничего понимать. Она упрямо повторяла:
— Пять было, пять и есть… Те в переплетах и эти в переплетах… Знать ничего не знаю.
В конце концов профессор отправил ее на кухню, сказав:
— Иди готовить обед… Хватит… Я не желаю больше портить себе кровь.
Когда Туда ушла, он сказал:
— Мне очень жаль… Она милая девочка… Но слишком уж неотесанная.
— Такая, какую вы хотели, профессор.
— Mea culpa,[6] — промолвил он.
Туда еще некоторое время жила у профессора, подыскивая себе место; потом она устроилась судомойкой в молочную. Иногда она заходит навестить меня. О случае с книгами мы не говорим. Но Туда сказала мне, что учится читать и писать.
Римская монетаПеревод Р. Хлодовского
Была пятница и тринадцатое число. Но я не придал этому никакого значения. Оделся, взял пятьдесят тысяч лир, которые был должен Оттавио, сунул их в карман и вышел из дому. Эти пятьдесят тысяч были долей Оттавио в одном дельце с фальшивыми бриллиантами, которое мы вместе обтяпали. Я должен был отдать их еще неделю назад.
Я ждал трамвая, и вдруг мне стало как-то ужасно досадно, что я должен отдавать деньги, которые очень пригодились бы мне самому. Оттавио ничем не рисковал. Он был хороший ювелир и просто поставлял мне товар. Я делал все сам и к тому же подвергался опасности угодить за решетку. Если бы меня сцапали, я, конечно, не выдал бы Оттавио. Я попал бы в тюрьму, а он по-прежнему спокойно работал бы в своем магазинчике и все так же сидел бы за стеклянной перегородкой с лупой в глазу. Мысль об этом не давала мне покоя. Садясь в трамвай, я почти решил, что не отдам ему ни гроша. Но это означало бы, что я не смогу больше прибегать к его помощи, а он был мастером своего дела; это означало бы также, что мне надо искать другого Оттавио, который может оказаться еще хуже. И потом это означало бы, что я, честный человек, не сдержал своего слова. Такого со мной еще никогда не случалось. И все-таки мне было очень жаль отдавать Оттавио эти деньги. Держа руку в кармане, я время от времени перебирал и ласково поглаживал ассигнации. Как-никак пятьдесят тысяч; когда я отдам их Оттавио, я выполню свой долг, но пятидесяти тысяч у меня не будет.
Меня одолевали сомнения. Вдруг я почувствовал, что кто-то трогает меня за локоть.
— Не узнаешь меня, Аттилио?
Это был Чезаре, неудачник из неудачников. Я познакомился с ним после войны, во времена черного рынка, он торговал сигаретами. Невидимому, он, как говорится, так и остался сидеть в той же позиции. Вид у него был еще более жалкий, чем когда-либо: залатанное, выцветшее пальто было застегнуто до самого подбородка, но все равно видно было, что шея у него голая — без воротника и галстука; голова не покрыта, а в растрепанных, запылившихся волосах, как мне показалось, было полно всякого мусора, которого набираешься, ночуя по баракам. Сказать по правде, на него страшно было смотреть,
— Как дела, Чезаре? — спросил я растерянно.
— Сойдем на минутку, — сказал он. — Мне надо поговорить с тобой.
Не знаю почему, у меня мелькнула надежда, что я найду способ оставить у себя деньги, которые я был должен Оттавио. Я кивнул в знак согласия и стал пробираться к выходу. Трамвай остановился у вокзального скверика, расположенного неподалеку от виа Вольтурно, и мы сошли.
Чезаре отвел меня в укромный уголок и прошамкал:
— Есть у тебя тысяча?
— Тысяча чего?
— Тысяча лир… Я не ел два дня.
— Браво! — воскликнул я. — Ты попал в самую точку… А я-то только что думал, как бы мне получше пристроить тысячу лир.
Он понял, что я над ним смеюсь, и сказал жалобно:
— Ладно, если не хочешь одолжить денег, то хотя бы помоги мне.
Я осторожно спросил, чем я могу помочь ему.
— Взгляни сюда, — сказал он.
Я опустил глаза и увидел на его ладони испачканную в земле позолоченную монету с изображением женщины.
— Помоги мне продать эту римскую монету… Выручку пополам.
Я посмотрел на него и, сам не знаю почему, громко расхохотался:
— Римская монета… Римская монета… Докатился до подделки римских монет… Ну и ну… Римская монета…
Чем чаще я повторял «римская», тем больше смеялся. А он угрюмо смотрел на меня, держа монету в руке. Наконец он спросил:
— Позволь узнать, над чем ты смеешься?
Я посмеялся еще немного, а затем ответил:
— О таком деле не стоит и говорить.
— Почему?
— А потому, дорогой мой, что теперь даже дети знают, что такое эти римские монеты… Времена римских монет прошли.
Покорно положив монету в карман, Чезаре попросил:
— Одолжи мне тогда хотя бы двести лир.
В эту минуту я снова вспомнил об Оттавио и о деньгах, которые должен ему отдать. У меня теперь появилась надежда возместить их. В конце концов, чуть не каждый день читаешь в газетах о людях, которые попались на эти римские монеты. Почему бы эта штука не удалась и нам? Я сказал Чезаре:
— Мне жаль тебя… Я готов помочь… Но договоримся… Если засыпешься, ты меня не знаешь… Я — синьор, любитель древних монет… У меня есть деньги… Смотри.
Возможно, просто из чистого хвастовства я вытащил из кармана пачку ассигнаций и потряс ею у него под носом.
— У меня есть деньги, и что бы ни случилось, ты — жулик, а я тот, кого ты собирался обмануть… Договорились?
Он тут же с восторгом ответил:
— Договорились!
Я продолжал уверенно:
— Так вот, давай условимся, какую мы назначим цену за эту монету.
— Тридцать тысяч.
— Нет, тридцать тысяч — это мало… По меньшей мере шестьдесят… Сорок тысяч мне, двадцать тебе… Идет?
— Погоди, ведь мы же сказали пополам.
— Так ничего не выйдет.
— Ну ладно, двадцать тысяч.
— А теперь давай посмотрим, — продолжал я, — как нам получше обделать это дельце… Ты — землекоп… Рыл здесь котлован для нового вокзала… Нашел эту монету и спрятал… Ясно?
— Ясно.
— Монету сбываем так: я вмешиваюсь в разговор и говорю, что монета представляет большую ценность… Но надо найти имя какого-нибудь римского императора… Кого бы?
— Нерон.
— Нет, только не Нерон… Видишь, какой ты неуч… Кто же в Риме не знает Нерона?.. Это первый, кто приходит на ум… Надо другого.
Чезаре смущенно почесал подбородок.
— Я знаю только Нерона… О других я не слышал.
— Но римских императоров было очень много, — сказал я. — Не меньше сотни… Веспасиан, например, тот, что придумал писсуары… Неужели не знаешь?
— Ах, да — Веспасиан.
— Но Веспасиан тоже не годится… Пожалуй, поднимут на смех… Посмотри-ка, что написано на твоей монете… А ну дай мне ее.
Чезаре протянул мне монету, и я принялся ее разглядывать. На ней были какие-то стертые буквы: разобрать их было невозможно. Вдруг меня осенило:
— Каракалла… Тот, чьи термы… Понял? Каракалла.
— Пусть будет Каракалла.
— Значит, сделаем так… Разойдемся и будем держаться неподалеку друг от друга… Подходящего типа подыскиваю я… Когда я закашляю, значит, это он… И ты берешь его в оборот… Идет?
— Можешь не сомневаться.
Мы разошлись в разные стороны. Чезаре прохаживался по скверику, а я наблюдал за прохожими, стоя на тротуаре. Я знал, что в этом районе попадаются приезжие из окрестностей Рима — народ грубый и неотесанный, но с туго набитыми бумажниками. Они считают себя бог весть какими пройдохами. Не спорю, может быть, у себя в деревне, среди овец каждый из них действительно молодец, но в Риме все они кажутся сосунками. Теперь они проходили мимо меня с мешками и чемоданами, но я никак не мог выбрать подходящую жертву. Чтобы не было скучно ждать и чтобы напустить на себя солидность, я вынул из пачки сигарету и закурил. Не знаю уж почему, но первая же затяжка попала мне не в то горло, и я закашлялся. А этот болван Чезаре тут же бросился к какому-то белобрысому малому, который уже несколько минут вертелся в скверике, и тронул его за локоть. Все случилось так быстро, что я не успел вмешаться.