— Тот самый первый гастат Череп? — осведомился трибун у старшего кентуриона, не удосужившись ответить на приветствие офицеров. И оторвать задницу от стула — тоже.
— Да, это он, — сухо произнес Феррат. Было видно, что он латиклавия терпеть не может. И Геннадий его понимал.
— И что мне с тобой делать, младший кентурион… — брезгливо кривя узкие губы, процедил Магн.
Черепанов промолчал. Нескромно же говорить о собственном поощрении.
— А ты что скажешь, Феррат?
— Позволь, латиклавий, рассказать тебе о том, как кентурион Череп…
— Не нужно, мне уже рассказали, — отмахнулся трибун. — Так что же мне с тобой делать, гастат? Меня удивило и насторожило, когда я узнал, что легат Максимин поставил кентурионом варвара. Но твои преступления слишком велики даже для варвара.
Черепанов услышал, как Феррат озадаченно крякнул. Признаться, он сам тоже ожидал другого.
— Э-э-э… Петроний, ты уверен, что тебя правильно информировали? — спросил старший кентурион. — Возможно, тебе все же стоит послушать, что сделал кентурион Череп?
— Меня правильно информировали, — отрезал Петроний Магн. — Не думаю, что ты, не присутствовавший там, сможешь сообщить мне больше, чем трибун претория, лично участвовавший в событиях.
«Ах вот оно что! — сообразил Черепанов. — Паскудник-преторианец все же наябедничал».
— И в чем же состоят мои преступления? — очень спокойно осведомился он. — Просвети меня, варвара, какие законы я нарушил?
— Во-первых, ты преступно медлил, прежде чем выступить на защиту римских граждан, подвергшихся насилию. Что, в свою очередь, привело к тому, что многие подданные императора погибли. К счастью для тебя, благородная Корнелия Гордиана уцелела, но это опять-таки не твоя заслуга. За это ты должен благодарить доблестного трибуна Секста Габиния, которого ты…
— Прошу прощения, латиклавий! — перебил Черепанов. — Давай сначала по первому пункту обвинения! У тебя есть свидетели моей преступной медлительности?
— Ты забываешься, кентурион!
— Не думаю. Я просто задаю вопрос. И хочу услышать ответ. Таково мое право, утвержденное законом.
— Что ты знаешь о наших законах, варвар? — презрительно бросил трибун.
— Вероятно, я знаю наши законы лучше, чем патриций империи, поскольку могу точно процитировать соответствующий пункт эдикта.
— Придержи язык! Это не единственное твое преступление. Ты посмел применить насилие по отношению к старшему офицеру претория, представителю самого императора, за что полагается…
— Прошу прощения! Я не применял силы по отношению к трибуну претория!
— Ты лжешь, негодяй!
— Нет! Я не лгу! И у меня есть свидетели! Тебя, как заметил старший кентурион, неверно информировали. Я применил силу, да…
— Вот видишь! Ты признал!
— …чтобы выяснить, является ли человек, облаченный в форму трибуна преторианцев, трибуном преторианцев или же это варвар, присвоивший доспехи трибуна. Как только я получил ответ на свой вопрос, я немедленно предоставил упомянутому тобой Сексту Габинию свободу.
— Ты что же, не мог отличить варвара от патриция и трибуна? — возмутился трибун.
Черепанов пожал плечами:
— Он вел себя в точности, как вожак варваров, которого я взял в плен. Возможно, его латынь была получше, но я пока не научился различать таких тонкостей. В чем еще меня обвиняют?
— Мне сообщили — и тут, можешь не сомневаться, у меня множество свидетелей, — что ты приказал распять пленников!
— Ну да, — подтвердил Черепанов. — Я это сделал. А разве не так поступают с разбойниками в нашей провинции? Или ты сомневаешься, что они — разбойники?
— Ты нарушил эдикт нашего богоравного Августа Александра! — напыщенно воскликнул латиклавий. — Эдикт, которым он повелевает всем захваченным варварам предлагать вступить во вспомогательные войска, а тех, кто откажется, выдворять за пределы империи, не причиняя вреда, дабы не возбуждать в их сородичах гнева против империи. Нарушение же императорского эдикта приравнивается к нарушению присяги! Ты знаешь, что за это следует?
— Знаю. А вот о таком эдикте слышу в первый раз. А поскольку ты о нем знаешь и не сообщил о нем мне, то, выходит, это ты виноват в нарушении эдикта.
— Ты спятил! — Трибун подскочил. — Этот эдикт составлен не для каких-то там младших кентурионов!
— Ты это сказал, не я, — заметил Черепанов. — Старший кентурион свидетель: ты только что снял с меня ответственность за нарушение эдикта. Не знаю, правда, есть ли у тебя право самостоятельно толковать императорский эдикт, — невинно добавил он.
— Замолчи! — Трибун побагровел от ярости. — Феррат! Отобрать у него регалии и заключить в карцер! Не позднее чем завтра я буду судить его, и, клянусь Марсом-Мстителем, он получит по заслугам!
— Я не стану этого делать! — сказал Феррат.
Удлиненное лицо трибуна стало и вовсе морковного цвета.
— Ты отказываешься выполнить приказ?! — прошипел он. — Как ты смеешь? Тоже хочешь в карцер, Феррат?
— Я не стану это делать, Петроний, — буркнул старший кентурион. — Хочешь отправить меня в карцер — отправляй.
— Он не рискнет отправить тебя в карцер, — спокойно произнес Черепанов. — Он — паскудный пес, который брешет из-за забора. Не делай этого! — предупредил он взбешенного латиклавия, схватившегося за меч. — Или я тебя убью. — Подполковник положил ладонь на рукоять своей спаты. — Он не арестует тебя, Феррат! Он даже меня не арестует. Потому что он не легат, а только латиклавий. И кентурионом меня поставил не он, а Максимин.
— Еще как арестую! — заорал Магн. — Эй, охрана! Живо ко мне!
— Возьмите этого преступника! — Латиклавий указал ворвавшимся легионерам на Черепанова. — В карцер его, в кандалы, живо!
Стражники окружили Черепанова.
— Отдай оружие, Череп, — произнес командовавший ими опцион. — Лучше отдай по-хорошему, ладно?
Черепанов поглядел на Феррата. Тот молчал.
— Ладно, ребята, — сказал Черепанов. — Не драться же мне с вами в самом деле. Из-за всякого дерьма. Вот мой меч.
— Тебе не жить, Череп! — бросил ему вслед Магн. — Завтра я буду тебя судить! Тебе не жить, так и знай!
Трибун был уверен в том, что говорил. И у него были основания быть уверенным.
Геннадий об этом знал, но твердо верил в свою удачу. До сих пор эта дама его не подводила. Хотя имела склонность являться в самый последний момент.
Глава десятаяБунт
Лагерный карцер мало чем отличался от гауптвахты в современной Черепанову армии — квадратный сарай с узкими окнами под самой крышей, с «предбанником», в котором располагалась охрана.
У Черепанова забрали доспехи и регалии, включая перстень кентуриона, но шнурки и ремень оставили. И деньги тоже. Изъятое имущество сложили в отдельный мешок и опечатали. Взамен выдали грязное шерстяное одеяло и подчеркнуто вежливо препроводили в «рабочее» помещение.
Внутри было темновато. Но без труда можно было различить еще двоих заключенных. Совсем немного, если учесть общую численность легиона.
— Ты кто? — спросил один из них, немолодой уже мужик, густо обросший щетиной.
— Череп, — лаконично ответил Геннадий.
Другой штрафник, помоложе, гаденько захихикал… И тут же схлопотал от старшего сочную затрещину.
— Присядь. — Старший махнул рукой на скамью. — Слыхал о тебе. За что?
— С латиклавием не поладил.
— Понятно.
— А я с увольнения опоздал! — сообщил молодой. — На трое суток. И чего теперь?
— Десять ударов, — сказал Черепанов. — И месячное жалованье. Если сам пришел.
— Сам-сам. А бить кто будет? Свои или…
— Заткнись, — уронил старший, и младший заткнулся. — Вижу, устал?
— Двенадцать часов в седле.
— Ясно. Ну отдохни. Ты, дай-ка свое одеяло.
— Да ты что, Хрис! — завопил молодой.
— Цыть!
— Да ладно, у меня есть, — запротестовал Черепанов.
— Ничего, он мне его еще вчера в кости проиграл, — усмехнулся старший. — Поспи, уважаемый. Сон слаще, когда тепло, а ночи нынче прохладные.
Черепанов спорить не стал. Взял второе одеяло, улегся на доски и мигом уснул.
Утром их всех разбудила стража. Завтрак. Никаких разносолов: по куску грубого хлеба с отрубями да по кружке воды. Вчерашний завтрак был не в пример качественнее. Но Черепанов съел все. Правило номер раз: ешь, что дают, и спи, когда удается.
Сквозь прорези у потолка пробивался утренний свет, и у Черепанова появилась возможность получше разглядеть своих «сокамерников».
«Молодой» и оказался молодым — тощим мальчишкой лет семнадцати. Видно, только-только завербованным. Старший, Хрис, костлявый, жилистый мужик. Речь мягкая, но в глазах — волчья тоска.
— Не думал, что буду тут с самим Черепом сидеть, — произнес он. — Что ж ты такого сделал, что наш алополосный[143] Магн тебя сюда засадил?
— Германскую шайку побил. А потом повесил тех, кто уцелел.
— Большая шайка?
— Сотни полторы.
— А у тебя сколько было?
— Моя кентурия. И турма вспомогательных.
— Неплохо! — Хрис присвистнул. — Так тебя награждать положено. За что же в карцер?
— Нарушение императорского эдикта. Пленных варваров не вешать, а вербовать на римскую службу. А буде не согласятся — с почетом провожать домой.
— Да уж… Не повезло тебе, кентурион. За такое штрафом не отделаешься. Фракиец-то когда приедет?
— А кто его знает.
— Плохо твое дело. Еще хуже моего.
— А твое — какое?
— Кентуриону своему по морде врезал.
— Ого!
— Да терпение мое кончилось. Изводил он меня. Ну, тоже понятно. Баба от него ко мне ушла. А он как узнал — так с тех пор мне никаких увольнительных. И работа самая грязная. И чуть что — палкой. Ходил первому жаловаться — еще хуже стало. — Хрис махнул рукой. — Это у тебя, слыхал, в кентурии все по чести, а у нас в пятой когорте все повязаны. И все из легионеров деньги тянут, порви их Кербер! Прорвы ненасытные…
Черепанов промолчал. Что тут скажешь. Ударить старшего по званию — преступление первого разряда. Жаль. Мужик вроде неплохой…