ры, ранеными — медики. Оставался открытым вопрос, что делать с пленными.
Черепанову не хотелось применять к ним свой принцип «демонстративной жестокости». Хотя бы потому, что они не устроили резни в Цекуле. Но следовать императорскому эдикту он не собирался. Отпускать «домой» такого опасного противника нельзя. Привлечь их на службу Риму? Для этого он слишком хорошо знал варваров. И разбойников. Нет никаких гарантий их лояльности. Служба «наемников» продлится до тех пор, пока тем не подвернется случай «разбогатеть». И удрать с добычей.
«Но на их вождя я должен взглянуть, — подумал Черепанов. — Если он жив. Велю Ингенсу это выяснить».
Но он ничего не приказал старшему кентуриону.
Усталость, нервотрепка, приличная потеря крови…
Невзирая на боль и нарастающую слабость, Черепанов собрал старших офицеров, выслушал их доклады, огорчился потерям…
А потом дневной свет неожиданно померк.
«Неужели наступил вечер? — подумал Геннадий. — Так быстро…»
И провалился в беспамятство.
— И добрый клинок, бывает, ломается, — констатировал Мелантий Ингенс, бережно укладывая командира на походную койку.
— Ничего, оклемается, — сказал Ингенс-старший. — Я к нему ту девчонку приставлю. Очнется — напоит его вином горячим. С медом. При потере крови — самое полезное. Пошли, Луций, приятным займемся. Надо трофеи разобрать.
— А как с пленными? — спросил Трогус. — Как всегда?
— Ну да. Или ты хочешь, пока командир не видит, их маркиопольскому ланисте сбыть?
Оба рассмеялись.
— Надо за хорошим деревом в имение послать, — сказал хозяйственный Мелантий. — А то эти сливы-яблони — мелковаты. Да и жаль их рубить…
— А может, все же повременим — с повешением? — предложил командир катафрактариев Теренкий. — Вдруг принцепс по-иному решит?
— А вот это вряд ли! — Гай Ингенс усмехнулся. — Я с Черепом уже считай год вместе воюю. Он решит — как стрелой «скорпиона» ударит: прямо и навылет. И ни разу такого не было, чтоб он разбойника-варвара пощадил.
— Это точно! — поддакнул Мелантий Ингенс. — У нашего принцепса слово — гранит!
— Ну, вам виднее, — уступил субпрефект. — Пошел я к своим. Как думаешь, Гай, по тысяче динариев на копье выйдет?
— По две. Минимум, — уверенно ответил старший кентурион. — Эти германцы два города остригли. А города здесь бога-атые!
— Отлично! — субпрефект заметно повеселел. — Пойду порадую парней!
— Порадуй, — кивнул старший кентурион. — Пусть узнают, каково с нашим Черепом служить! И учти: это не все еще. Мы еще на кораблях ихних чего-нибудь возьмем, уж не сомневайся!
Постскриптум
Братья Ингенсы, старший и младший, сидели на корточках в штабной палатке перед двумя кучами наиболее ценных трофеев.
Старший по очереди извлекал из одной кучи предметы, взвешивал их безменом и сообщал вес и описание изделия младшему, Луцию. Тот фиксировал сказанное на восковой табличке.
— Чаша золотая, инкрустированная каменьями, с двумя Амурами, — строго произнес Гай Ингенс, извлекая из общей кучи золотой кратер с инкрустацией и двумя Амурами вместо ручек. — Тянет на четверть фунта. Не записывай. Я это командиру отложу. Он такие любит, изысканные.
Из кратера под ноги Ингенсу вывалилась диковинная фигурка. Смешной человечек в ярких тряпках. Ингенс-старший ловко поймал его свободной рукой.
— Глянь-ка, — сказал он брату, Ингенсу-младшему. — Каков варварский божок.
— Смешной, — улыбнулся Луций Ингенс и пошутил: — Я его тоже записывать не буду. Ты его Трогусу подари. Он на него похож. Такой же длинноносый. Ну просто меньшой Трогусов братец.
— Точно. На-ка, подпиши его. — Гай сунул брату божка.
Острым стилом Луций нацарапал на спине божка: «Тевд Трогус-младший».
— Однако ж, какая кость мягкая, — заметил он. — Никогда такой не видал.
— У них, у варваров, все не как у людей. — Гай забрал уродца и сунул под ремень.
Снаружи раздался шум, потом в палатку заглянул охранник.
— Там с имения брус привезли, — сообщил он. — Тебя зовут, кентурион. Показать, где кресты ставить.
— Ага, я иду. — Гай Ингенс поднялся.
— Уродца без меня не отдавай! — предупредил Луций. — Я тоже хочу поглядеть, какая рожа станет у Тевда, когда он увидит это!
— Не отдам, — пообещал его брат, щелкнул длинноносого божка по желтой облупившейся макушке. — Впрямь чудная кость, — заметил он. — Ненашенская.
Он даже не догадывался, насколько верными были его слова.