— А, Катон. Вот ты и пришел, — заговорила она. В голосе ее слышались нервные нотки. — Садись, поговорим.
Он медленно сел на некотором расстоянии от нее, и она к нему не придвинулась, как непременно поступила бы раньше. Девушка молчала и смотрела себе под ноги, явно не желая встречаться с ним взглядом. Неловкая пауза затягивалась. Наконец Катон не выдержал:
— Ну и что ты хотела мне сказать?
Лавиния взглянула на него с выражением, опасно граничившим с сочувственным:
— Я не знаю точно, как мне все это выразить, поэтому, пожалуйста, не перебивай.
Катон кивнул и нервно сглотнул.
— В последние дни я много думала о нас с тобой… о том, как на самом деле далеки наши миры. Ты солдат… и, по словам моей госпожи, хороший солдат, а я всего лишь домашняя рабыня. Ни у тебя, ни у меня в обозримом будущем нет никаких перспектив, и мы никогда не сможем проводить много времени вместе… Ты понимаешь, что я хочу сказать?
— О да. Что я получил отставку. Выражаешься ты иначе, но суть от этого не меняется.
— О, Катон! Не воспринимай это так.
— А как? Философски? Рационально? Отбросить все чувства и согласиться с тем, что это весьма разумный исход?
— Что-то в таком роде, — мягко сказала Лавиния. — Все лучше, чем переживать понапрасну.
— Так, по-твоему, я переживаю понапрасну? — воскликнул Катон, побледнев от обиды и гнева. — Да. Мне следовало догадаться, чем все это кончится. Меня предупреждали насчет тебя. Мог бы послушать умных людей, но ведь нет — позволил тебе меня использовать!
— Я тебя использовала? Что-то не припоминаю никаких жалоб на то, как я это делала, скажем, в ту ночь в Рутупии. Я просто увлеклась тобой, а остальное додумал ты сам. Не стоит придавать случившемуся такое уж значение. Развлеклись, и ладно, а теперь нужно жить дальше.
— И это все? Ты уверена? Я имею в виду, ты больше ничего не хочешь мне сказать?
— О чем ты говоришь? — с опаской спросила Лавиния.
— Не знаю в точности, — холодно и с достоинством ответил Катон. — Но я думал, может быть, тебе захочется сообщить мне, что в твоей жизни появился новый мужчина.
— Новый мужчина?
— Прости. Мне следовало сказать, что в твою жизнь вернулся прежний возлюбленный.
— Я не знаю, о чем ты говоришь.
— Неужели? Я бы предположил, что твои маленькие встречи с трибуном Вителлием должны быть тебе более памятны. Уверен, он бы обиделся, узнав, что ты забываешь о нем, едва высвободившись из его объятий.
Охваченный яростью, Катон вскинулся и, чтобы не ударить Лавинию, сунул руку за пазуху, где его пальцы впились в спрятанную там повязку, о которой он уже и не помнил. Вытащив повязку, юноша тупо уставился на нее. Лавиния проследила за его взглядом и слегка отстранилась, отчего расстояние между ними сделалось еще больше.
— Ладно, Катон. Раз уж ты настаиваешь, я расскажу тебе обо всем.
— Буду счастлив послушать.
Она проигнорировала его сарказм, с холодным спокойствием выдержала горящий гневом взгляд и продолжила:
— С Вителлием я познакомилась гораздо раньше, чем с тобой, но любовниками мы стали не сразу. Он мне очень нравился, но поначалу не обращал на меня внимания. Правда, потом мы все же стали встречаться, и все бы хорошо, но этот идиот Плиний застукал нас и все испортил. Ну а потом я встретила тебя.
— И сочла подходящим, чтобы меня использовать.
— Думай как хочешь, Катон, — пожала плечами Лавиния. — В то время я чувствовала себя очень одинокой и уязвимой. Мне нужна была чья-то поддержка, и, когда стало ясно, что ты увлекся мной, я за тебя ухватилась.
— Ах, какая трогательная история.
— А ты не можешь обойтись без колкостей? Неужто ты думаешь, будто таким способом можно вернуть любовь?!
— Уже не думаю.
— Так никакой любви между нами и не было. Ты представить себе не можешь, как мне надоело изображать перед тобой наивную, безграмотную рабыню.
— Причем изображать не слишком удачно. В твоей речи то и дело проскальзывало нечто литературное. Не иначе как от трибунов своих нахваталась.
— Катон! Перестань язвить!
Они сердито уставились друг на друга. Катон отвел глаза первым, и тут его взгляд упал на повязку. Юноша застыл.
— Ты действительно мне понравился, — продолжила Лавиния как можно мягче. — Правда, по-своему, но понравился, однако чувства, которые я питала к Вителлию, были гораздо глубже, и когда он… Катон?
Катон, медленно наматывая повязку на руку, не слушал.
— Катон? В чем дело?
— Б… е… л… — произносил юноша по мере того, как знаки, начертанные на ткани, подверстывались друг к другу, — л… о… н… и… й. Беллоний.
Беллоний. Катон нахмурился, потом вспомнил вождей племен, которые были официально представлены Клавдию в начале утренней церемонии. Вскочив, он огляделся по сторонам и бросился к тянувшейся вдоль линии скамей ограде. Лавиния изумленно смотрела ему вслед. Быстро размотав повязку с руки, Катон начал осторожно наматывать ее на горизонтальную жердь, приглаживая и выравнивая по мере того, как читал послание дальше.
— Катон? Что ты делаешь?
— Спасаю жизнь императору! — возбужденно ответил он, продолжая процесс. — Помоги!
Лавиния наблюдала за Катоном со смесью недоумения и раздражения. Потом, встряхнув головой, пригнулась и принялась ему помогать, наматывая повязку дальше. Выравнивая ее, чтобы знаки складывались в слова, девушка, опережая того, кому помогала, читала написанное и хмурилась, гадая, что тут могло привести Катона в такое возбуждение. И тут ей на глаза попалось римское имя.
— О нет! — выдохнула девушка.
— Что такое?
— Ничего, — ответила Лавиния, хотя ей не удалось скрыть дрожь в голосе.
Катон отстранил ее и склонился над текстом, но прежде, чем успел отыскать так встревожившее девушку место, почувствовал движение и, вскинув голову, увидел, что она замахивается на него поднятым с земли большим круглым камнем.
Наклониться и подставить руку он не успел. Удар по голове вызвал ослепительную белую вспышку, сменившуюся кромешной тьмой беспамятства.
— Эй, парень!
Катон смутно осознал, что кто-то трясет его, причем весьма бесцеремонно. Тьма медленно превращалась в молочное размазанное пятно, голова казалась деревянной, однако сознание медленно возвращалось. Он застонал.
— Катон! Очнись!
Юноша открыл глаза, но ему потребовалось время, чтобы зрение сфокусировалось и он смог различить знакомые грубые черты склонившегося над ним центуриона Макрона, который, подхватив оптиона под мышки, переместил его в сидячее положение.
— Oх!
Катон поднял руку, прикоснулся к своей голове и нащупал шишку размером с небольшое яйцо.
— Что за хрень с тобой приключилась?
— Точно не знаю, — пробормотал Катон, перед глазами которого все еще стояла туманная пелена. Потом, однако, зрение прояснилось, а вместе с ним восстановилась и память. — Лавиния! Она забрала повязку!
— Повязку? О чем это ты?
— Ту повязку, которую я снял с тела Ниса. Она забрала ее!
— Она треснула тебя по башке, чтобы забрать повязку, снятую тобой с мертвеца? — Макрон воззрился на своего оптиона с еще более сочувственным выражением. — Да, парень, видать, тебе досталось даже сильнее, чем я думал. Надо отвести тебя в лазарет.
— Нет! — Катон попытался встать на ноги, но голова у него закружилась и ему пришлось тяжело опуститься на землю. — Там на повязке надпись. Послание. Скитала.
— Ски… чего?
— Скитала, командир. Греческий способ шифрованного письма. Наматываешь наискось рулон полотна вокруг палки и пишешь на нем свое послание. Когда тряпица развернута, все написанное на ней кажется просто бессмысленным набором знаков.
— Понятно, — кивнул Макрон. — Как раз в духе греков, этих хреновых умников. Ну и что там было, в этом твоем послании?
— Детали, касающиеся заговора с целью убить императора.
— Понятно. И Лавиния, значит, съездила тебя по черепушке, чтобы стащить эту писульку?
— Так точно, командир.
— Вот незадача.
— Командир! — вскричал Катон, сообразив, что центуриону все это кажется бредом. — Клянусь тебе всем, что я есть, и всем, во что я верю, на той повязке было послание! Наверняка от самого Каратака. Там говорилось, что императора должен убить человек по имени Беллоний и что случиться это должно на пиру в честь победы. А еще сказано, что для этого, после того как Беллоний будет обыскан телохранителями Клавдия, кто-то передаст ему нож.
— Кто?
— Тот, кому адресовано это послание.
— А кому, ты не знаешь?
— Я не успел его дочитать, — с отчаянием сказал Катон. — Лавиния мне помешала.
Макрон смотрел на него исподлобья, словно пытаясь понять, не хитрая ли это подначка.
— Командир, поверь мне. Это правда. Я хоть когда-нибудь тебе лгал? Было такое?
— А разве нет? Кто сбрехнул насчет того, что умеет плавать?
— Командир, но это же совсем другое дело!
— Послушай, Катон, — смягчился Макрон, — ты сам должен понимать, что такими вещами не шутят. Так и быть, я приму твои слова на веру, но если потом все окажется враками, вот тебе мое слово — у тебя ни одной целой косточки не останется! Понял?
Катон кивнул.
— Вот и хорошо, по-моему, это честное условие. А теперь скажи, куда, по-твоему, могла отправиться эта девица?
— К Вителлию, куда же еще. И я вот что тебе скажу — наверняка в письме шла речь именно о нем. Бьюсь об заклад, это он строит козни в сговоре с бриттами.
— Да, — вздохнул Макрон, — когда дело касается Вителлия, можно поверить во что угодно. Чуть зазеваешься — и получишь меч между лопаток. Ладно, давай поищем твою Лавинию.
Они вернулись на территорию, отведенную Второму легиону, и поспешили к палаткам трибунов. Шатер Вителлия был самым ближним к штабу, и под его навесом, опираясь на копья, стояли двое положенных ему по рангу караульных. Когда Катон и его центурион приблизились к ним, Макрон добродушно улыбнулся и поднял руку в приветствии:
— Все в порядке, парни?