…Наиболее оптимистично настроенные жены военных уверены, что Британия войдет в состав империи к концу текущего года — как только Каратак будет разгромлен и столица его племени Камулодунум окажется в наших руках. Я пыталась с твоих слов объяснить им, что остров слишком велик, но они уверены в непобедимости наших войск и полагают, что одно лишь имя Рима должно повергать в трепет туземные племена. Хотелось бы верить, что они правы, однако у меня, учитывая твои рассказы о склонности бриттов к партизанской войне, имеются в этом большие сомнения. А потому я уповаю на богов и молю их о том, чтобы они вернули тебя в мои объятия и в Рим ставшим чуть старше и чуть мудрее, но в полном здравии, дабы ты мог наконец покончить с походной жизнью и полностью сосредоточиться на политике. Будь уверен, необходимую почву в Риме я для этого подготовлю, благо связи мои в этом смысле обширны.
Упоминание о политике заставило Веспасиана нахмуриться, а прочитав о «связях», он помрачнел и того пуще. В нынешней обстановке всякая околополитическая возня, связанная с его именем, могла основательно подпортить ему карьеру, а то и вовсе положить ей конец. Совсем недавно Веспасиан узнал, что Флавия, оказывается, была причастна к заговору, имевшему целью свержение Клавдия. В Риме были схвачены и казнены десятки заговорщиков. Флавию спасло то, что она не являлась прямой участницей неудавшегося переворота, но коварный Вителлий прознал о ее роли и если не обвинил жену своего легата в измене, то лишь потому, что сам оказался у него на крючке из-за неудачной попытки захватить золото и серебро Цезаря, на которые имел виды сам император. Оба они, легат и трибун, теперь были связаны опасными тайнами, что, как подумал Веспасиан, возвращаясь к письму, его лично радовало очень мало.
Дорогой муж, должна сообщить тебе, что, согласно последним известиям из Рима, император по-прежнему преследует уцелевших участников заговора Скрибониана. При этом ходят упорные слухи о тайной организации, замышляющей свергнуть империю и вернуть Риму его республиканскую славу. Здесь, в Лютеции, об этом говорят, вернее, шепчутся все. Кажется, эти люди именуют себя «освободителями», возможно, самонадеянно, но вполне в духе строя, какой они мечтают реставрировать в нашей стране. Другое дело, что, на мой взгляд, времена республики давно миновали и мы живем в эпоху, когда победитель забирает все. Великие люди должны играть по тем правилам, которые в наибольшей мере способствуют достижению ими своих целей. И заверяю тебя, дражайший супруг, что в этом, как и во всем остальном, я готова служить тебе со всем пылом.
Несмотря на дневное тепло и недавнее благодушное настроение, Веспасиан вдруг почувствовал, как по его хребту от загривка медленно побежал холодок. Чего это ради Флавия вдруг сочла нужным упомянуть о каких-то «освободителях»? Пусть она, как утверждает Вителлий, и связана с заговорщиками, но ведь ей неизвестно, что он, ее муж, уже осведомлен на сей счет. Нет, Флавия явно хочет сообщить ему что-то между строк… что-то наверняка очень важное. Но что?
Неожиданно ему до боли захотелось, чтобы Флавия оказалась сейчас рядом с ним. Незамедлительно, прямо в этот момент, здесь, в теплых тенях пронизанной солнцем березовой рощи. Он мог бы обнять ее, заглянуть ей в глаза, потребовать рассказать ему все и по честному, откровенному взгляду огромных карих глаз понять, что на ней никакой вины нет. А потом заняться с ней любовью. Да, заняться любовью!
Желание было столь сильным, что ему даже на миг показалось, будто в его руках и впрямь трепещет ее обнаженное тело.
Но что, если она и впрямь причастна к этому заговору? Наивно думать тогда, будто он действительно смог бы добиться от нее какого-либо признания и уж тем более прочесть правду в ее глазах. Единственная правда состояла в том, что, как бы ни обстояли дела, ему никогда не удастся ничего доказать… или опровергнуть. Он выругался вслух, проклиная клин, вбитый между ними Вителлием. Затаенное недоверие, которое имперский агент поселил в его сердце, вспыхнуло теперь с новой силой. Флавию необходимо заставить разорвать малейшие связи с «освободителями», буде они и впрямь существуют. А если она невиновна, то Вителлий жестоко поплатится за попытку ее дискредитации в глазах мужа. Впрочем, Вителлий заплатит в любом случае, и очень дорого, пообещал себе Веспасиан, с горечью глядя вниз, на легионеров, все еще плещущихся в реке.
В какой-то момент блеск водных брызг слился с застившей ему глаза ледяной ненавистью. Кулак легата непроизвольно стиснулся, и опомниться его заставила лишь резкая боль. Встрепенувшись, он посмотрел на руку и увидел, что свиток смят, а ногти глубоко впились в ладонь. Ему потребовался миг-другой, чтобы сосредоточить мысли, ослабить хватку и расправить письмо Флавии. Оставалось прочесть еще несколько строк о сыне Тите, но теперь их смысл настойчиво от него ускользал. В конце концов Веспасиан бросил попытки, поднялся на ноги и зашагал вниз, к своему штабу.
Глава 17
— Ты в хорошем настроении, а?
Макрон перестал точить меч и ухмыльнулся Катону. Обычно он передоверял заточку своего оружия кому-нибудь из находившихся в наряде легионеров, но одно дело — мирное время, а на войне нужна абсолютнейшая уверенность в полной боеготовности твоего личного арсенала. Он мягко пробежался пальцами по обоим лезвиям клинка и добавил:
— Догадываюсь, от кого пришло то письмо.
— От Лавинии.
Катон устремил мечтательный взгляд на запад, на тускнеющий бронзовый небосклон.
Солнце село, и теперь у разбросанных облаков была подсвечена лишь их нижняя кромка. После изматывающего дневного зноя вечерняя прохлада ощутимо бодрила: казалось, будто в густой дымке надвигающихся сумерек даже попискивание прыгающих по ветвям ближней рощицы птах звучит веселее.
— Это первое письмо от нее.
— А ты, похоже, никак ее не забудешь?
— Похоже на то, командир.
Центурион смерил своего оптиона долгим взглядом и сочувственно покачал головой:
— Ты еще и мужчиной-то настоящим не сделался, а эта девица уже взяла тебя на поводок. По крайней мере, такое создается впечатление. Неужели тебя ничто, кроме этого, не манит?
— Командир, если ты не против, это мое дело.
— Кто бы спорил, сынок, конечно твое, — рассмеялся Макрон. — Только потом, когда придет день и ты оглянешься, сожалея об утраченных возможностях, не говори, будто я тебя не предупреждал. Мне на своем веку встречалось немало странных типов, но ты, пожалуй, первый паренек на моей памяти, который настолько ополоумел, что даже и не мечтает задрать подол первой же из местных бабенок, которая ему попадется.
Пристыженный Катон с горечью опустил голову. Как он ни старался, ему никак не удавалось соответствовать тому образу легионера, который имел в своем представлении и с которым так сросся Макрон. Этому мешало и полученное воспитание, и, даже более, природная склонность к самокопанию.
— Ну а как же твои ожоги? Сумеешь справиться?
— А у меня есть выбор, командир?
— Нет.
— Болят жутко, но исполнять обязанности я смогу. Мои обязанности.
— Вот это крепко! Сказал как настоящий солдат.
— Или как настоящий глупец, — пробормотал еле слышно Катон.
— Но ты и вправду готов? Я имею в виду, серьезно?
— Так точно, командир.
Центурион бросил взгляд на лоснящееся от мази скопление волдырей, покрывавших руку Катона, и кивнул:
— Ну ладно. Легион выступает с первыми лучами. Все свое барахло оставляем здесь, багажный обоз подвезет его нам после переправы через Тамесис. Когда мы окажемся на противоположном берегу, нам приказано окопаться и ждать прибытия подкрепления во главе с императором.
— Император прибудет сюда?
— Собственной персоной. По крайней мере, так объявил командирам легат. Похоже, он хочет лично завершить кампанию, чтобы потом устроить триумф и выставить себя в глазах римской черни великим полководцем-завоевателем. Мы переправимся через Тамесис и окажемся в выигрышной позиции, позволяющей нам как двинуться на запад, к самому сердцу Британии, так и повернуть на восток, чтобы занять столицу катувеллаунов. Так или иначе, пусть туземцы гадают, каковы наши намерения, мы же как следует отдохнем и будем готовы к завершающему этапу вторжения.
— А не лучше было бы преследовать Каратака без продыху, чтобы он не успел переформироваться? Ведь если мы будем просто сидеть у реки и ждать, он успеет восполнить свои потери.
Макрон кивнул:
— Я и сам думаю так же. Но приказ есть приказ.
— Командир, а пополнение мы получим?
— Несколько когорт Восьмого легиона уже ждут отправки. В Гесориакуме. По расчетам, они присоединятся к нам, когда мы будем на том берегу. Учитывая потери Второго, самое крупное пополнение обещано нам. Кстати, ты свел воедино данные о личном составе центурии?
— Так точно, командир. И только что отослал отчет в штаб.
— Хорошо. Будем надеяться, что эти долбаные писаки сочтут возможным выделить нам должную квоту. Правда, от этих бездельников-педерастов из Восьмого толку немного. Они засиделись на гарнизонной службе, а от безделья солдат размягчается, как подгнивший фрукт. Это я тебе точно говорю. Но, с другой стороны, от живого бездельника и педераста все же больше проку, чем от мертвеца, каким бы распрекрасным воякой он ни был при жизни.
Катону ничего не оставалось, как кивнуть, ибо со столь мудрым умозаключением было трудно не согласиться. Особенно в свете того, что каждый новый покойник, помимо всего прочего, порождал, если можно так выразиться, хренову уйму всяческой писанины.
— Ну и как у нас дела?
— Командир?
Макрон поднял глаза:
— Какова наша теперешняя численность?
— А-а. В строю сорок восемь человек, включая нас с тобой и знаменосца. Двенадцать человек в лазарете, трое из них лишились конечностей.
Макрон на момент задумался об этих троих, прекрасно сознавая, какая судьба ждет тех, кого до срока отправляют в отставку.