— Весла наверх! — проревел, сложив ладони чашечкой, капитан, и гребцы быстро выполнили команду, вытащив из воды весла и аккуратно сложив их на палубе.
Матросы, стоявшие на носу и на корме транспорта с бухтами причальных канатов в руках, по приближении к пирсу бросили концы людям, дожидавшимся у швартовых тумб. Те подтянули судно к деревянному настилу и закрепили канаты. С борта немедленно сбросили сходни, и по откосу, заставленному носилками с ранеными, возле которых сидели на корточках бойцы вспомогательных испанских когорт, к кораблю спешно спустился дежурный младший трибун. Взбежав на палубу, он огляделся, приметил Макрона и торопливо направился к нему.
— Центурион, какой у тебя груз?
— Живой, командир. Моя центурия и некоторое количество списанных по ранению, — ответил Макрон, отсалютовав трибуну, после чего вынул из висевшего у пояса фуражирского мешка складную восковую табличку.
— Здесь мои предписания, командир. Мне вменено принять под начало пополнение, предназначающееся для Второго легиона, и доставить людей в лагерь на реке Тамесис.
Трибун скользнул взглядом по табличке и кивнул, увидев на воске оттиск армейской печати.
— Хорошо, высаживай своих людей и поднимись в штаб. Там тебе и твоим людям отведут палатки для ночлега и зачислят на пищевое довольствие. Ступай.
Стоя у сходней, трибун нетерпеливо барабанил пальцами по поручням, пока солдаты Макрона сходили на берег. Едва трап освободился, трибун выкрикнул приказ, и испанцы начали заносить на борт носилки с искалеченными людьми. В глаза бросались замотанные окровавленными бинтами культи, а один человек (сквозь повязку на его голове проступали пятна крови) орал во всю глотку что-то бессвязное и невнятное. Похоже, он лишился рассудка.
Глядя на него, Катон поежился.
— До окончания кампании таких будет еще много, — промолвил Макрон, заметивший реакцию юноши.
— Я бы, наверное, предпочел умереть.
В этот время безумец забился в судорогах, угрожая перевернуть носилки и свалиться с шаткого трапа в воду между бортом и пристанью.
Макрон покачал головой:
— Я тоже, парень.
Взяв свою котомку, центурион приказал людям поднять вещевые мешки, и центурия двинулась вверх по склону, к главным воротам портового хранилища, на территории которого находился и гарнизонный штаб. Штатский писец, явно скользкий тип, неохотно принял у Макрона заявку интенданта Второго легиона на замену снаряжения, пересчитал бойцов шестой центурии по головам, сверил результат со списком и выделил им несколько палаток в самом дальнем углу возле вала.
— А как насчет пищевого довольствия?
— Получишь на складе сухой паек. Сушеное мясо.
— На хрен мне сдалось твое сушеное мясо? Моим людям нужно свежее мясо и свежий хлеб. Давай, займись этим.
Писец положил перо, откинулся назад и скрестил руки.
— Свежего мяса и хлеба в наличии нет. Они предназначены для людей на передовой. И не тебе, центурион, указывать, чем мне заниматься. С твоего позволения, я с этим сам разберусь. Не мешай мне работать.
— Ах ты говнюк! — взревел Макрон, потом, сбросив котомку, потянулся и схватил писца за тунику. Одним мощным рывком он вытянул его на себя через стол, разбросав всю его писанину и перевернув чернильницу. — Послушай меня, ты, кусок дерьма, — процедил Макрон сквозь стиснутые зубы. — Видишь этих людей? Это все, что осталось от моей центурии. Остальные погибли. Понял? А где ты, хрен долбаный, находился, когда они погибали? — Он перевел дух и медленно разжал кулак, выпустив ворот туники. — Так вот, запомни мои слова как следует, потому что повторять я не стану. Мои люди должны получить свежий хлеб и свежее мясо. И хрен я попрусь за всем этим на склад — пусть еду доставят прямо в наши палатки. Если это не будет сделано к вечерней страже, я лично вернусь сюда и выпущу тебе кишки. Уразумел?
Писец, с вытаращенными от испуга глазами, торопливо закивал.
— Не слышу тебя. Ответь громко и четко.
— Да, центурион.
— Что «да»?
— Да. Я прослежу, чтобы твоих людей обеспечили едой. И не нужно ли им вина?
Позади Макрона послышались одобрительные восклицания, и центурион позволил себе изобразить что-то похожее на улыбку.
— Это очень удачная мысль. Не такой уж ты, я гляжу, и тупой. Думаю, в конце концов мы сумеем поладить.
Он повернулся к своим людям и под одобрительный гомон увел их в отведенные им палатки. Катон, глядя на растерянного писца, рассмеялся, а потом повернулся и догнал центуриона.
Макрон, в отличие от него, хотя и был доволен тем, что отстоял интересы своих подчиненных, корил себя за излишнюю несдержанность. Причиной тому была усталость, а также остаточное похмелье, и он даже пообещал себе нынче вечером не налегать на вино. Правда, ему тут же вспомнилось, что вино будет бесплатное и упускать возможность напиться задарма просто глупо. В конце концов он принял мудрое решение — выпить поменьше, но не сегодня, а в какой-нибудь другой вечер.
Вскоре Макрон с довольным видом жевал сочный кусок телятины, поджаренной на решетке над тлеющими угольками костра. Сидевший напротив Катон тщательно вытер с губ мясной сок, заткнул тряпицу за пояс и спросил:
— Так что там насчет пополнения?
— А что насчет пополнения?
— Ну, как будет проходить отбор?
— По старому армейскому обычаю.
Макрон проглотил последний кусок и продолжил:
— Мы проведем осмотр имеющихся в наличии людей и самых лучших отберем для своей центурии. Когда она будет укомплектована, займемся подбором личного состава для остальных центурий нашей когорты. Потом придет очередь других когорт, а уж то, что нам не подойдет, останется другим легионам.
— Но это не очень справедливо, командир.
— Несправедливо, — согласился Макрон. — Совсем несправедливо, но зато для нас в данном случае очень даже хорошо. Нашей центурии позарез нужно хорошее пополнение, и такую редкостную возможность мы, разумеется, не упустим. Так что давай не будем морочить себе голову, а просто порадуемся счастливому случаю, а?
— Да, командир.
Мысль о том, что очень скоро плачевно поредевшая в схватках центурия может восполнить потери, так радовала, что Макрон, залпом допив остатки вина из своей щербатой кружки, тут же наполнил ее и выпил снова. Потом он рыгнул, да так громко, что все находившиеся поблизости обернулись, затем растянулся на земле, скрестив руки под головой, улыбнулся, широко зевнул и закрыл глаза.
Очень скоро из мрака за догоравшим бивачным костром донесся его могучий храп, и Катон в который раз пожалел о том, что не заснул первым. Остальные легионеры центурии тоже вдоволь наелись, а вина выпили гораздо больше, чем обычно, поскольку этой ночью никому из них не предстояло нести караул. Почти все уже спали, Катон же некоторое время сидел, обхватив колени и глядя в костер. Причудливая игра языков пламени зачаровывала и вкупе с действием выпитого вина погружала в некое блаженное забытье. Из игры огня и теней возник прелестный образ Лавинии — последнее, что видел юноша, прежде чем опустить голову на сложенный плащ и погрузиться в сон.
ГЛАВА 35
— Имя? — рявкнул Макрон легионеру, стоявшему перед столом.
— Гай Валерий Максим, командир.
— Триба?
— Велина.
— Как давно ты служишь в легионах?
— Восемь лет, командир. Семь в Двадцать третьем Марсия, а по его расформированию был переведен в Восьмой.
— Понятно.
Макрон хмуро кивнул. Двадцать третий был сильно замешан в мятеже Скрибониана и поплатился за приверженность самозваному императору. Однако человек, стоявший сейчас перед центурионом, был ветераном и выглядел настоящим солдатом. Не только крепким и выносливым, но образцовым по всем статьям — его доспехи и снаряжение радовали безукоризненным состоянием. Все металлические детали сверкали на солнце, и на нем был новый пластинчатый панцирь, из тех, какие становились все более популярными в армии.
— Дай-ка глянуть на твой меч, Максим, — пробурчал Макрон.
Легионер ловко извлек меч из ножен, перевернул его и подал центуриону рукоятью вперед. Макрон почтительно сомкнул пальцы вокруг рукояти и поднял оружие для тщательного осмотра. Превосходное состояние клинка можно было определить и на глаз, а легкое прикосновение пальца к лезвию выявило отличную заточку.
— Хорошо. Очень хорошо. — Макрон вернул меч легионеру. — Ты получишь назначение в подразделение к концу дня. Свободен!
Легионер отдал честь, повернулся и направился прочь, на взгляд Макрона, несколько напряженно.
— Записать его к нам во Второй, командир? — спросил Катон, сидевший рядом с центурионом. На столе перед ними были развернуты четыре свитка.
Макрон покачал головой:
— Нет. Он, судя по всему, славный малый, но нам не подходит. Посмотри на его левую ногу.
Катон пригляделся и увидел отчетливую белую полоску, сбегавшую от бедра до икры. Давняя рана оставила шрам, заставлявший легионера слегка подволакивать ногу.
— Сейчас-то он идет почти как здоровый, но во время долгого перехода и, особенно, форсированного марша эта рана непременно скажется. Запиши его в Двенадцатый. Для службы он годен, но только в резерве.
Макрон поднял глаза на длинную очередь дожидавшихся назначения легионеров и выкрикнул:
— Следующий!
По мере того как шел день, длинная очередь медленно сокращалась, а столбцы имен на свитках Катона, напротив, удлинялись. Этот процесс завершился лишь поздно вечером, когда Катон при свете лампы просмотрел свои списки, сверив их с дубликатами, присланными из штаба Восьмого легиона, чтобы убедиться, что ни одно имя не пропущено. К чести Макрона, он распределил новоприбывших так, что каждый легион получил пополнение пропорционально своим потерям.
Но лучшие солдаты, разумеется, были зачислены во Второй легион.
На следующее утро Катон поднялся на рассвете и, призвав четырех бойцов своей центурии, поручил им разделить пополнение на четыре группы соответственно подразделениям, к которым эти люди приданы. Пусть, раз уж им служить вместе, пооботрутся и привыкнут друг к другу. Макрон тем временем отправился в штаб, выбивать для Второго легиона дополнительное снаряжение. Очередной писец заявил, что прошение легата, видимо, по ошибке попало в какое-то другое место, и отправился поискать документ, оставив центуриона дожидаться на лавке перед штабным шатром. Через некоторое время Макрон стал чувствовать себя ничтожным клиентом, из тех прихлебателей, которые в Риме часами могут ждать выхода своего патрона. Поерзав и поелозив, он не выдержал и вломился в шатер, где обнаружил, что писец, как ни в чем не бывало, сидит за столом, а «пропавшее» прошение лежит тут же, с краю.