Нарцисс хлопнул в ладоши:
— Образец лаконичности и изящества, Цезарь!
— Да, я тоже так думаю.
Клавдий откинул голову назад и пренебрежительно глянул на Плавта.
— А ты что скажешь, командующий?
— Цезарь, я простой солдат, а не ритор и не обладаю той утонченностью, которая позволила бы мне судить об эстетических достоинствах изысканных речей прирожденных ораторов.
Клавдий и Нарцисс посмотрели на него молча, один с выражением снисходительного непонимания, другой пристально приглядываясь, будто бы в поисках намека на иронию.
— Верно сказано, — кивнул Клавдий. — Хорошо, когда человек сознает свои н-недостатки.
— Ты, как всегда, изрек истину, Цезарь.
Плавт склонил голову, и Клавдий, прихрамывая, направился к своему шатру. Нарцисс деловито засеменил рядом с ним. Потом командующий обернулся к военачальникам:
— Веспасиан!
— Да, командир.
— Тебе придется заняться этими представителями племен.
— Есть, командир.
— Проследи, чтобы их приняли и устроили как следует, с удобствами. Держись с ними уважительно, но не спускай с них глаз. Не нарочито, не оскорбительно, однако дай им понять, что они находятся под пристальным наблюдением. Слухи о покушении могут все-таки иметь под собой почву, а потому мы не вправе оставлять их без пригляда.
— Так точно, командир.
Веспасиан отсалютовал и вышел.
Его подопечные находились в штабном шатре. Войдя туда, легат сразу ощутил заметную разницу в настроениях туземцев. Одни при его появлении встали, приветствуя победителя с видом усталой покорности неизбежному, другие же остались сидеть на корточках, бросая на римлянина враждебные, исполненные горечи взгляды.
В стороне от прочих, стараясь держаться с чувством собственного достоинства, но без оскорбительного самодовольства в связи с тем, что он с самого начала поддерживал победителей, стоял Админий. Один из вождей, крупный, крепкий мужчина, подошел к Веспасиану, смерил его надменным и неприязненным взглядом, поднял руку в небрежном приветствии и заговорил. Легат жестом попросил Админия переводить.
— Вениций просит сообщить тебе, что он и остальные здесь присутствующие, наблюдали за сражением в качестве гостей Каратака. Он говорит, что использованная вами тактика повергла их в недоумение и он был бы весьма признателен, если бы ты разъяснил ему логику ваших действий.
— В другой раз. Сейчас я занят, — холодно ответил Веспасиан. — И скажи ему, что независимо от тактики исход сражения был предопределен. Недисциплинированные, не обученные строю ополченцы не могут одолеть армию, состоящую из профессиональных солдат. Главное, что мы победили и в конечном счете этот остров станет римской провинцией. Все остальное меня сейчас не волнует. Скажи ему, что я с нетерпением жду завтрашнего пира, когда он, как и все остальные, склонится перед Цезарем и поклянется ему в верности.
Пока Админий переводил, Веспасиан оглядывал представителей племен и был поражен презрительным выражением на лице самого молодого из них. В глазах юного бритта полыхало пламя ненависти, которую тот ничуть не пытался скрыть, даже поймав взгляд легата. Веспасиан чуть было не попался на удочку, вознамерившись поставить на место дерзкого юнца одним лишь своим волевым и непроницаемым взором, но потом решил, что это пустая трата времени, и повернулся, чтобы уйти. На губах молодого бритта появилась насмешливая улыбка.
Выныривая из шатра, Веспасиан поманил к себе пальцем Админия.
— Кто этот мальчишка?
— Беллоний, — ответил Админий. — Сын вождя мелкого северного племени. Его отец при смерти и послал сына вместо себя. На мой взгляд, не самый мудрый выбор.
— Почему?
— Ты сам видел. У него на лице все написано.
— Опасен?
Прежде чем ответить, Админий покосился в сторону молодого вождя.
— Не более, чем любой другой юнец, клюнувший на посулы Каратака.
— А Вениций?
— Он? — Админий рассмеялся. — Некогда он был великим воином. Был, да весь вышел. Только и знает, что вспоминать былые времена. Старый дурак, что с него взять.
— Ты так думаешь?
Веспасиан поднял бровь, вспомнив проницательный, изучающий взгляд пожилого бритта. Легату почему-то не верилось, что Вениций весь в прошлом. Походило на то, что Админий его недооценивал.
ГЛАВА 50
Легионы, расположившиеся лагерем перед Камулодунумом, пребывали в прекрасном настроении. Грязные, измазанные в крови, валившиеся с ног от усталости после форсированного (последовавшего за сражением) марша солдаты тем не менее ликовали. Да и как могло быть иначе, ведь римская армия одержала решающую победу, принудив Каратака с остатками его приверженцев бежать на север и искать убежища во владения дальних, все еще надеявшихся сохранить независимость племен. Но таких было мало. В большинстве своем вожди варваров ожидали исхода последнего сражения и, получив известие о его результатах, поспешили в Камулодунум, чтобы принести клятву верности Риму. Теперь они могли сделать это безбоязненно, ибо непримиримые противники Рима были разбиты наголову. Столица Каратака открыла свои ворота императору, и назначенные на следующий день празднества должны были ознаменовать собой окончание кровавой кампании текущего года. Разумеется, о полном завоевании острова говорить пока не приходилось, но сейчас, в дни всеобщего торжества, об этом предпочитали не вспоминать.
Правда, некоторые ветераны испытывали разочарование в связи с тем, что триноваты сдались без боя и тем самым лишили легионеров возможности разграбить столицу, однако добыча и без того была изрядной. Тысячам пленных бриттов предстояло быть проданными на невольничьих рынках, а определенная доля выручки от этой продажи причиталась каждому легионеру. Но этим дело не ограничивалось.
— Поговаривают, будто император собирается сделать личное денежное пожертвование в пользу армии, — с ухмылкой промолвил Макрон, опустившись на траву рядом с палаткой. Глаза его блестели, ибо перспектива дополнительных выплат из императорской казны не могла не воодушевлять.
— С чего бы это? — спросил Катон.
— А с того, что это лучший способ задобрить армию. А ты как думал? Кроме того, мы заслужили награду. А еще он сумел убедить триноватов выставить побольше выпивки, чтобы после завтрашней церемонии можно было толком отметить успех. Конечно, это будет лишь дрянное кельтское пиво, которое эти туземцы варят невесть из чего… навроде той бурды, которую нам доводилось дуть в Галлии, но в голову и оно ударяет как надо. А потом мы осмотрим местные достопримечательности!
При одной лишь мысли о предстоящей попойке глаза центуриона зажглись, он уже предвкушал, какие она принесет ему радости.
А вот Катон, напротив, малость нервничал. Хмельное юноша переносил плохо, и стоило ему чуток перебрать, он так мучился, что проклинал тот день, когда человек изобрел способ изготовлять опьяняющие напитки. Обычно его рвало, да так, что казалось, будто желудок выворачивается наизнанку, потом приходило болезненное забытье, а пробуждался он с пересохшей глоткой, отвратительным вкусом во рту и пульсирующей от боли головой. Причем такой эффект вызывало даже приличное вино, а если все, что он слышал о туземном пойле, правдиво, то результат обещал быть еще более плачевным. Но избежать попойки можно было лишь одним способом — напроситься на дежурство или в караул.
— А разумно ли затевать попойку, когда Каратак неподалеку? — спросил он.
— Насчет этого можешь не беспокоиться. Пройдет немало времени, прежде чем он снова сможет доставлять нам хлопоты. Кроме того, один из легионов останется на время празднества в боевой готовности. Будем надеяться, что не наш.
— Да, командир, — тихонько промолвил Катон.
— Расслабься, парень! Самое худшее позади. Враг спасается бегством, нас впереди ждет пирушка, и даже погода улучшилась. — Макрон развалился на траве, сцепив руки за головой и смежив от удовольствия веки. — Жизнь хороша, так что радуйся!
Катону и хотелось бы разделить настроение центуриона и других своих сослуживцев, но в отличие от них он не мог чувствовать никакой радости, ибо перед его мысленным взором то и дело представала Лавиния в объятиях надменного и насмешливого трибуна. К середине дня обоз императорской свиты добрался до лагеря, и теперь придворные деловито обустраивались на территории, выделенной им Плавтом. Сознание, что Лавиния здесь, совсем рядом, заставляло сердце юноши биться чаще, но теперь возможность встречи с ней его пугала. Вдруг она скажет ему, что больше не любит его и не желает с ним видеться?
Однако пытка неизвестностью оказалась сильнее страха, и Катон принял решение узнать правду.
Оставив Макрона мирно дремать на солнышке, он заставил себя направиться в сторону роскошных шатров императорской свиты. Каждый шаг стоил ему огромных усилий, а царившее вокруг веселье по контрасту лишь усугубляло его мрачное настроение. Шатер жены легата он отыскал быстро, но вот на то, чтобы собраться с духом и решиться приблизиться к нему, потребовалось время.
У входа в шатер стоял здоровенный раб, которого Катон прежде не видел, а изнутри доносился приглушенный женский щебет. Юноше показалось, что он узнал голос Лавинии.
— Что у тебя за дело? — спросил раб, встав между занавешенным входом и молодым оптионом.
— Личное. Я хочу поговорить с рабыней госпожи Флавии.
— А госпожа знает тебя? — презрительно спросил раб.
— Да. Я ее старый знакомый.
Раб призадумался, не зная, то ли прогнать этого немытого дуралея взашей, то ли все же рискнуть и отвлечь хозяйку от распаковывания вещей.
— Доложи ей, что пришел Катон. И просит разрешения поговорить с Лавинией.
Раб прищурился, помедлил и неохотно обронил:
— Ладно. Подожди здесь.
Раб исчез в шатре, а юноша, ожидая его возвращения, повернулся в сторону лагеря. Когда за спиной послышался шорох, он торопливо обернулся и вместо давешнего раба увидел супругу легата. Она натянуто улыбнулась ему.
— Моя госпожа. — Катон склонил голову.