— Как я понимаю, речь идет о провинциалах вроде меня?
— О, прости, я совсем не хотела…
— Шучу. А если серьезно, то Титу едва ли удастся сделать карьеру в сенате, не послужив для начала в имперских войсках.
— Тогда ты найдешь ему место поближе к Риму.
— Я и сам, как видишь, служу не в Италии. Мы с тобой не раз уже говорили о том. Место службы военачальника определяется императором и его приближенными. Я, по крайней мере пока, в их круг не вхожу. Но как бы там ни было, Титу придется служить. Таков обычай.
— Да. — Флавия печально кивнула и, присев, поцеловала мальчика в лоб. Тот, уловив настроение матери, крепко обнял ее и уткнулся личиком в складки ее одеяния. — Я знаю. Мне просто хочется, чтобы он как можно дольше оставался таким, как сейчас.
— Я понимаю, Флавия. Понимаю. Что делать. Мальчик растет. Но… может быть, у нас еще будут и другие дети. Когданибудь… когда ты будешь готова.
Флавия посмотрела мужу в лицо, в ее темные глазах колыхнулась горечь. Однако она моргнула и, чтобы унять дрожь в губах, заставила себя улыбнуться.
— О, я надеюсь на это. И очень хочу, чтобы у нас было много детей. Но ты должен быть рядом со мной. Ты должен беречь себя. Обещаешь?
— Беречь себя?
— Да. В Британии. Пожалуйста, будь осторожным.
— В Британии? Что? — Веспасиан сердито вскинулся. — Как ты узнала?
— От офицерских жен, — ответила Флавия и рассмеялась, увидев, как вытянулось его лицо. — Боюсь, мужчины много болтливее нас.
— Они и впрямь хуже баб, — пробормотал Веспасиан. — Тоже мне офицеры! Зачем же, спрашивается, я брал с них слово молчать?
Тит рассмеялся и замотал головенкой.
— Дорогой, не надо так волноваться, — произнесла рассудительно Флавия. — Я уверена, этот секрет дальше маленького кружка не пойдет. Давай всетаки поговорим о стране, куда ты собрался.
— Похоже, сейчас все только о ней и говорят, — проворчал Веспасиан.
— Никто не знает, что это за края. Я хочу, чтобы ты вел себя там осмотрительно. И хочу, чтобы ты дал мне в том слово. Прямо сейчас.
— Обещаю.
— Тогда договорились. — Она удовлетворенно кивнула. — А теперь обними сына и отнеси в постель. Ему пора спать.
Веспасиан молча повиновался. Флавия, так же молча, откинула мягкие одеяла и сдвинула в сторону теплый, лежащий под ними кирпич, но Тит, когда отец наклонился, заныл и вцепился ручонками в складки его туники.
— Я не устал! Не устал!
— Тебе надо поспать, — мягко ответил Веспасиан, пытаясь высвободиться, однако крохотные детские пальчики оказались на удивление цепкими, и, когда их все же разжали, в глазах малыша блеснули гневные слезы, а острые зубки его вонзились в руку отца. Не удержавшись, Веспасиан громко выругался.
— Следи за собой! — одернула его шепотом Флавия. Или ты хочешь, чтобы ребенок с малого возраста нахватался подобных словечек?
«Как же, — подумал, морщась, Веспасиан. — Попробуй убереги его». Любой мальчишка, растущий в воинском поселении, волейневолей набирается выражений более крепких, чем те, что приняты в так называемом приличном кругу.
— У этого мальца, — сердито заметил он, дуя на руку, — волчьи ухватки.
— Вот и прекрасно.
— Так ли? — Веспасиан, подняв брови, осмотрел след отпечатавшихся на коже зубов.
— Это показывает, что у него есть характер. — Флавия вжала продолжавшего дергаться бутуза в кроватку и накрыла его одеялом.
— Это показывает, что у него острые зубы, — пробормотал ее муж.
Оказавшись в привычном тепле, Тит еще пару раз для порядка хныкнул, потом перевернулся на животик, пролепетал чтото невнятное и заснул. Умиленные родители в благоговейном молчании застыли над ним, любуясь умиротворяющей душу картиной.
Ктото постучал в дверь. Тит шевельнулся.
— Кто это, чтоб ему провалиться!
— Тсс! — шикнул а Флавия. — Ступай за дверь и разговаривай со своими солдафонами там.
Веспасиан вышагнул на галерею и едва не столкнулся с дежурным центурионом.
— Командир! — рявкнул тот. — Прошу позволения доложить…
— Тсс! Говори потише. Мой сын спит.
Секундудругую центурион стоял с разинутым ртом, потом кашлянул и перешел на хриплый шепот.
— Командир, я с донесением. Замечен пожар.
— Большой? Что горит? Где?
— Что горит, не могу знать, командир. Очаг возле Рейна, за лесом.
Веспасиан воззрился на центуриона.
— За лесом? И ты ради этого беспокоишь меня?
— Часовой говорит, что огонь вроде бы очень сильный.
— Насколько сильный? Что там вообще может гореть?
— Трудно сказать, командир. Собственно говоря, самого пожара отсюда не видно. Одно зарево, отблески на облаках.
Тут легата словно чтото кольнуло.
— За лесом, говоришь?
— Да.
— Третья когорта еще не вернулась?
— Никак нет, командир. — Центурион покачал головой.
— Хорошо, я иду. Ты свободен.
Веспасиан вернулся в комнату. Флавия подошла к нему.
— Неприятности?
— Возможно. Я собираюсь это выяснить. Скоро вернусь. А ты ложись спать.
Когда Веспасиан поднялся на башню восточных ворот, камни стены уже занесло белым мягким покровом. Снег устилал и всю пустошь — до самой темнеющей в отдалении и едва различимой изза метели лесной опушки. Тем не менее центурион позвал его не напрасно: судя по зареву, пожар был и вправду большой. Причем именно в той стороне, где находилось проштрафившееся германское поселение. Легат обернулся к дежурному.
— От Вителлия попрежнему ничего?
— Ничего, командир.
Все это начинало внушать нешуточную тревогу. Правда, было непонятно, в какие такие, собственно, неприятности мог влипнуть самодовольный и своенравный трибун. Разведка в последнее время ни о чем угрожающем не доносила — ни о росте мятежных настроений среди оседлых германцев, ни о возможном вторжении изза Рейна разбойных племен. Однако когорте пора бы вернуться в лагерь. И пожар полыхает там, куда она ушла. Нужно было принимать срочные меры. Разумеется, Веспасиан понимал, какой урон будет нанесен его репутации, если все объяснится мало что значащими пустяками, однако он тут же выкинул из головы эту мысль. Его гордость и самолюбие могли пострадать, но они немногого стоили в сравнении с ответственностью за судьбу вверенного ему легиона.
— Подними конный эскадрон, — приказал он дежурному. — Пусть пройдут по следу третьей когорты и, как только чтолибо прояснится, пришлют гонца. Объявляю по легиону тревогу. Всем старшим командирам немедленно прибыть ко мне, центурионам подготовить свои подразделения к маршу. Снаряжение боевое. Выступят все, кроме первой когорты, она останется охранять лагерь. Все понял?
— Так точно, командир.
— Тогда исполняй.
Центурион убежал, а Веспасиан опять обернулся в сторону отдаленного зарева. Как ни кинь, а выходило, если, конечно, Вителлий не сбился с пути, что этот хренов пожар и отсутствие когорты какимто образом связаны.
— Командир?
Веспасиан поднял глаза и увидел встревоженное лицо молоденького часового.
— В чем дело, солдат?
— Выходит, наши ребята попали в беду?
Позади них пронзительно зазвучал сигнал тревоги, подхваченный другими горнами и разнесшийся по всему лагерю. Из казарм в ночь выбегали солдаты, центурионы зычными голосами отдавали приказы. Веспасиан заставил себя ухмыльнуться.
— Лучше бы им и вправду угодить в переделку, а то получится, что я ни за что ни про что вытряхнул из коек четыре тысячи человек. А ведь это не дело, милый мой, а?
ГЛАВА 12
Истошно выкрикивая чтото невнятное, Катон бросился к двум уже подскочившим к упавшему центуриону германцам. Копья у него не было, но в последний момент он выставил перед собой штандарт. Один из варваров обернулся на крик и, получив сильный тычок в пах, упал на колени. Катон с разбега налетел на него, споткнулся и кубарем покатился к стене ближайшей лачуги. Второй германец, видимо, усмотрел в этой ситуации чтото смешное и громогласно расхохотался. Катон сердито вскочил на ноги, грозя врагу штандартом.
— Не смей надо мной смеяться, урод!
На какойто момент их взгляды встретились: теперь выражение лица германца было холодным, оценивающим. Неожиданно он сделал ложный выпад копьем, целясь в правый бок римского недоноска, а когда тот отпрянул, размахивая своей жердиной, вознамерился пронзить ему другой бок. Но ударить не успел. Армейский штандарт боевым оружием не являлся, но был гораздо длиннее любого копья. Массивное навершие его, описав дугу, врезалось в лицо варвара. Тот, удивленно вскрикнув, обмяк и упал наземь. Катон, махнувший знаменем наугад и вовсе не рассчитывавший на такой результат, был изумлен ничуть не меньше врага. Но в отличие от него оставался целым и невредимым.
— Ох, ничего себе! — пробормотал он, глядя на неподвижное тело.
— Оставь его, малый! — крикнул Макрон. — Вытащи из меня эту штуку.
— Командир, но как же я…
— Тащи, кому сказано, олух!
Катон ухватился за древко свободной рукой, а Макрон, скрипнув зубами, повернул ногу.
— Давай!
Юноша дернул изо всех сил, вырвав из раны листовидный наконечник. Хлынула кровь. Макрон взвыл, но тут же умолк, стиснув зубы, и попытался привстать. Катон поддержал его, подхватив под руку. Рана кровоточила сильно, но, к счастью, кровь просто текла, а не била струей, и, стало быть, ничего важного вражеское копье не задело. Однако Макрону в жизни еще не приходилось испытывать столь мучительной боли. В голове его помутилось, и лишь огромным усилием воли он смог забросить руку на плечо юноше и с его помощью заковылять к спасительному проходу в завале.
Позади них, перекрывая рев пламени, послышался топот, и Катон, обернувшись, увидел бегущих следом германцев. Он заторопился, но центурион был слишком тяжел, и в результате они оба споткнулись. Макрон, вскрикнув, упал на колени, глядя на перекошенные отчаянием лица римских солдат, уже понимавших, что их товарищам не уйти от погони.
— Беги! — простонал он. — Это приказ.