— Мой командующий шлет царю Верике, ближайшему другу Рима, самые теплые приветствия.
— Странно, что столь неприметное племя, как наше, удостаивается внимания такой великой и могущественной державы, как Рим, — рассмеялся Верика.
— Так или иначе, царь, ты и твой народ весьма много значите для нашего императора и, что тебе, несомненно, известно, для моего генерала.
— Разумеется. Каждый, у кого кто-то находится за спиной, обязан думать о том, друг этот человек ему или враг. Именно в этом смысле мы и важны вам. Не правда ли?
Теперь рассмеялся Квинтилл.
— Царь, ты с удивительной лаконичностью описал положение, в котором все мы находимся. А это подводит нас к цели моего визита.
— Авл Плавт желает знать, в какой мере он может на меня положиться?
— Нет, царь, что ты! — протестующе воскликнул Квинтилл. — У командующего нет никаких сомнений в твоей верности Риму. Ни малейших!
— Это весьма обнадеживает.
Верика поднес свою чашу ко рту: кадык на его тощей шее ходил ходуном по мере того, как посудина поднималась все выше. Затем, когда красные капли уже омочили седую бороду атребата, он со стуком поставил осушенную до дна чашу на стол.
— Славное вино! Отведай, трибун.
Квинтилл в свой черед поднес чашу к губам, оценил аромат и пригубил напиток. Сладкая, богатая вкусовыми оттенками жидкость, казалось, сама лилась в горло, приятно согревая гортань. Вино было не из дешевых: трибун не мог точно определить его сорт, но в том, что напиток дорогой, нимало не сомневался.
— Замечательное вино, царь. Наследие тех времен, когда ты был гостем Рима?
— Разумеется. И неужели ты полагаешь, что я мог бы обезуметь настолько, чтобы отвергнуть этакую благодать?
Оба они посмеялись, потом Верика покачал головой:
— Серьезно, трибун, дружба с вами уже принесла нам много хорошего и обещает дать еще больше. Но даже будь это не так, я все равно наверняка сделал бы выбор в пользу империи, нежели протянул бы руку этому негодяю Каратаку. Полагаю, в таком случае меня бы очень скоро убили, а на мое место посадили фанатичного врага Рима.
— А что, разве среди атребатов имеются таковые? — с невинным видом осведомился Квинтилл.
Верика пристально посмотрел на собеседника, вмиг утратив всю напускную веселость.
— Да, некоторые из моих подданных полагают, что наше племя прислонилось не к тем, к кому надо бы.
— Некоторые? Их много?
— Достаточно, чтобы это меня беспокоило.
— То, что беспокоит тебя, царь, беспокоит и Рим.
— О, я ничуть в том не сомневаюсь.
— Ты знаешь этих людей?
— Кое-кого, — признал Верика. — Но таких мало. Кого-то подозреваю. Их больше. Что касается остальных, можно только гадать.
— Тогда, царь, почему бы тебе не позаботиться о своих недругах?
— Позаботиться? Что означает эта речевая фигура, трибун? Говори прямо, что ты имеешь в виду. Мы ведь не трусы, чтобы прятаться за словами. Нам следует называть вещи своими именами, дабы избежать недопонимания и взаимных упреков. Ты советуешь убивать тех, кто мне неугоден?
— Ради собственной безопасности и в назидание остальным, — кивнул Квинтилл.
— Полагаю, славный центурион Макрон уже доложил тебе, что я недавно попробовал применить эту меру. Вышло не очень удачно.
— Может быть, потому, царь, что ты избавился от недостаточного количества врагов?
— А может быть, потому, что избавился от слишком многих? Может быть, мне вообще не стоило от них избавляться? Так считает Кадминий, хотя и не решается заявить о том вслух.
Начальник царской стражи, молчаливо сидевший поодаль, опустил глаза. Квинтилл, словно этого не заметив, подался к царю.
— Это выглядело бы слабостью, царь, а значит, могло бы придать смелости тем, кто втайне мечтает о твоем устранении. В конечном счете терпимость всегда оборачивается слабостью. А слабость ведет к поражению.
— Похоже, римлянин, для тебя все просто, — покачал головой Верика. — Есть только черное или белое без каких-то оттенков. Одно решение для любых обстоятельств: править железной рукой.
— Это работает, царь. Везде работает и сработает здесь. На нас и на наше дальнейшее совместное процветание.
— На нас? Сколько тебе лет, трибун?
— Двадцать четыре года, царь. Почти. Исполнится через месяц.
— Двадцать четыре…
Царь атребатов заглянул римлянину в глаза.
— Каллева — не Рим, Квинтилл. Постарайся понять. При моем положении мне надо взвешивать каждый шаг. Если я убиваю слишком многих врагов, восстают те, кто негодует на меня за жестокость. Если убиваю слишком мало, восстают возмущенные моей бесхребетностью. Найти золотую середину непросто. Ты понимаешь, в чем трудность? Я спрашиваю тебя, скольких подданных следует уничтожить, чтобы добиться желаемого, не провоцируя недовольства?
Ответа у Квинтилла не было, и он злился на себя за то, что угодил в очевидную риторическую ловушку. Будучи учеником лучших ораторов, каких только мог сыскать в Риме отец, трибун чувствовал себя задетым. Проклятый царь Верика. Каверзный старикашка! Такие, как он, вечно все запутывают и портят, а разбираться и исправлять приходится Риму. Всегда только Риму.
— Царь, — наконец ответил он, — я признаю, что управление целой страной сродни искусству, где мало что значат заранее заготовленные рецепты или какие-то общепринятые приемы. Но у тебя есть проблема. Твой народ разделен, и часть его настроена против Рима. Что делает эту проблему не только твоей, но и нашей. Тебе, ради блага твоего племени, следует поскорее найти удовлетворительное решение.
— Или?
— Или Рим решит эту проблему сам.
Повисло молчание. От трибуна не укрылось, как напрягся Кадминий, рука которого непроизвольно сжалась в кулак. Верика на другом конце стола откинулся в кресле и поднес кончики пальцев к губам, изучая Квинтилла темными щелками, в которые превратились его мигом прищурившиеся глаза.
— Ты мне угрожаешь?
— Нет, царь. Никоим образом. Но позволь мне обрисовать возможные перспективы. Так, как я их вижу.
— Что ж, продолжай.
— Атребатам необходимо остаться союзниками империи. Нам нужна твердая уверенность в беспрепятственном продвижении наших обозов по всей вашей стране. Обеспечивая их безопасность, вы в свой черед можете твердо рассчитывать на нашу поддержку, благодарность и дружбу. И до тех пор, пока это положение сохранится, Рим предоставит атребатам свободу решать свои внутренние дела. Если, разумеется, не возникнут вопросы, затрагивающие наши интересы.
— А если они возникнут, что тогда?
— Нам придется помочь тебе в управлении твоим царством.
— Ты хочешь сказать, отобрать его у меня? Превратить в провинцию?
— Царь, я очень надеюсь, что до этого никогда не дойдет.
Последовала напряженная пауза, потом Верика произнес:
— Понимаю. А если что-то пойдет не так?
— Тогда мы будем вынуждены сокрушить любые действующие против нас силы. Все оружие тут же изымут. Земли, твои и тех твоих знатных соплеменников, что осмелятся создавать нам проблемы, конфискуют, всех пленников продадут в рабство. Такова участь каждого племени, не оправдавшего доверия Рима.
Некоторое время Верика молча смотрел на трибуна, потом его взгляд обратился к начальнику стражи. Кадминий еле сдерживал ярость, вызванную неслыханной дерзостью римского офицера, посмевшего угрожать его господину.
— Похоже, Рим не оставляет ни мне, ни моему народу особого выбора, а?
— Не оставляет, царь. Никакого.
ГЛАВА 20
Спустя два дня после прибытия трибуна Квинтилла Верика изъявил желание поохотиться. Один из лесов в нескольких милях от Каллевы числился царским, и окрестным жителям запрещалось не только добывать в нем какую-то дичь, но и даже бывать там.
День, предшествующий развлечению, выдался знойным. Солнце палило нещадно, и улочки Каллевы словно вымерли — все искали укрытия от жары. А вот двор перед царским чертогом, напротив, походил на разворошенный муравейник: слуги и рабы хлопотливо сновали повсюду, занятые нескончаемой подготовкой к отъезду. Царева охота была большим делом, мало вязавшимся с романтическим образом рыщущего по лесам одиночки, чей ум и ловкость вступают в противоборство с первозданной силой и хитростью дикого зверя. Древки охотничьих копий подвергались придирчивому осмотру, не завелась ли на них от хранения плесень, их наконечники на точильных камнях доводились до немыслимой остроты, и челядь с великими предосторожностями укладывала весь этот арсенал в толстые кожаные футляры. Так же основательно проверялись и лошади: отбракованных отгоняли в конюшни, чтобы вернуть в круговерть повседневных работ. Сбруя чистилась, смазывалась и старательно подгонялась к животным, которым предназначалось носить царских гостей. Потные рабы сгибались под грудами мехов для походных постелей, их охапками сваливали на выстроившиеся вереницей повозки. Озабоченные управители громкими криками подгоняли с ног сбивавшихся слуг, таскавших из темных подземных кладовых мешки с хлебом, окорока, кувшины с вином и пивом и горы прочего провианта, тоже находившего себе место на тех же телегах. Тем временем начальник царской стражи, сидя за грубым дощатым столом, отбирал из выстроившейся у ворот длинной очереди самых крепких, годных в загонщики горожан. С едой в Каллеве было уже совсем плохо, и приглянувшиеся Кадминию счастливчики рассчитывали поживиться объедками, что останутся после трапез племенной знати на приволье в холмах.
— Можно подумать, будто эта орава тоже решила куда-нибудь вторгнуться, — ворчал Макрон, вместе с Катоном проталкиваясь сквозь суматошную толчею. — Трудно поверить, что дело всего-то в какой-то охотничьей вылазке.
— Для тебя вылазка, а для кого-то ничего нет важней, — улыбнулся Катон.
Кто-кто, а уж он-то хорошо это знал, ибо сам видел, что творилось в таких случаях в римском дворце. Если Клавдий по своей прихоти вдруг решал, что ему не худо бы «навестить Остию» или просто «проветриться», спасаясь от страшной духоты римского лета, именно отец Катона отвечал за организацию этого путешествия, спешно собирая в дорогу кучу всяческого добра, дабы повелитель великой державы ни в чем не испытывал никаких неудобств.