Спустя несколько мгновений к общему хору посапываний и стонов присоединился его мощный храп.
— Эй ты, вставай!
Кадминий пнул сапогом фигуру, скрючившуюся в темном, самом удаленном от царских покоев углу зала для пиршеств. Уже стемнело, и, несмотря на потрескивания нескольких укрепленных в держателях факелов, помещение тонуло во мраке. От второго пинка Тинкоммий увернулся, и тогда начальник стражи подтянул к себе наброшенную на шею узника веревку.
— Дерьмо! — выругался Тинкоммий, вскидывая связанные руки к горлу. — Больно!
— Жаль, что ты не проживешь столько, чтобы привыкнуть к этому, — усмехнулся Кадминий. — А ну вставай. Царь желает поговорить с тобой, думаю, напоследок.
На веревке, словно собаку, начальник стражи потащил принца атребатов через зал мимо валявшихся на полу раненых воинов. Один боец с замотанной рваным куском полотна головой попытался привстать на локте и плюнуть в предателя, однако он был слишком слаб, и плевок упал ему же на грудь.
Тинкоммий остановился и рассмеялся:
— Как ты жалок! Это римляне сделали тебя таким? Конечно они, раз это все, что ты можешь.
Когда принц заговорил, Кадминий умерил шаг, но теперь опять грубо дернул веревку.
— Идем, красавчик. Не зли меня.
Когда петля сдавила Тинкоммию горло, люди в зале злобно захохотали и разразились проклятиями в адрес изменника. Принц нервно сглотнул и закашлялся, потом сдавленно прохрипел на ходу:
— Смейтесь… пока еще можете… рабы чужеземцев!
Кадминий, нигде больше не задерживаясь, добрался до входа в покои Верики и втащил узника внутрь. Царь, бледный, с совершенно обескровленными ввалившимися щеками, выпрямился на постели и жестом велел начальнику стражи подвести племянника ближе. Рядом с царской кроватью на табуретах сидели легат и трибун, а за ними маячил крепко сколоченный, коренастый центурион с суровым лицом. Верика попытался повернуть голову, но сил не хватило, и на племянника, брошенного к постели, он посмотрел, склонив ее набок.
— Почему, Тинкоммий? — спросил Верика на родном языке. — Почему ты предал меня?
Ответ у Тинкоммия был готов и прозвучал немедленно:
— Я предал тебя, государь, потому что ты предал свой народ.
— Нет, мальчишка… я спас его. Спас от уничтожения.
— Чтобы сделать наших людей рабами твоих приятелей? — горько рассмеялся принц. — Хорошенько спасение. По мне, так лучше умереть стоя, чем…
— Молчи! — оборвал его Верика. — Я вдоволь наслышался ерунды, что бесконечно готовы молоть юные сумасброды.
— Ерунды? Я бы назвал это высокими устремлениями.
— Что это такое, высокие устремления? — насмешливо вопросил Верика. — Они лишь ослепляют людей, не давая увидеть, что за ужасы за ними таятся? Скажи, скольким тысячам наших с тобой соплеменников надлежит сложить головы за твои устремления?
— Мои устремления? Старик, ты хоть понимаешь, что они смотрят на все точно так же, как я?
— Они? Кто они?
— Атребаты. Ты не веришь мне? Ладно, спроси у них сам. Или давай мы оба к ним обратимся и выясним, что они думают.
— Нет, — отозвался со слабой улыбкой Верика. — Ты сам знаешь, что это теперь невозможно. К тому же… доводы старика вряд ли кому-то покажутся более убедительными, чем слова пылкого юноши. Ведь люди жаждут, чтобы чьи-то красиво очерченные уста поманили их в страну грез. Да, твой голос прозвучал бы громко и четко. Мир предстал бы им простым и ясным. Слишком простым. Как мог бы я, отягощенный знанием, каков он на деле, состязаться с тобой? Ты предложил бы им сияющую, но недосягаемую мечту. А я противопоставил бы этому лишь неприглядную истину.
— Трус! Какой тогда смысл во всем этом разговоре? Почему бы тебе просто не убить меня прямо сейчас? Или ты… — В голосе Тинкоммия вдруг прозвучала нотка надежды.
— Тинкоммий, ты умрешь, — печально произнес Верика. — Мне просто хотелось помочь тебе что-то понять… Ведь я всегда относился к тебе как к сыну и… и… отдал бы все за возможность забыть о твоем преступлении и обойтись без твоей казни.
— Совет не посмеет меня казнить! — вскричал Тинкоммий.
— Ты не оставил мне выбора, — промолвил, отворачиваясь, Верика и совсем уже тихо пробормотал: — Мне так жаль… так жаль… Кадминий, отдай его римлянам.
Тинкоммий воззрился на легата с трибуном, потом на стоявшего за их спинами сурового центуриона и в ужасе бросился к постели царя:
— Дядя! Молю!
— Встать! — рявкнул Кадминий и, схватив принца за плечи, оторвал его от старика.
Тинкоммий попытался вывернуться из хватки, продолжая взывать к государю, но дюжий бритт, локтем прижав дергающуюся голову предателя к своему могучему торсу, подтащил его к Веспасиану:
— Царь говорит, он твой. Делай с ним все, что хочешь.
Веспасиан молча кивнул и поманил к себе центуриона.
— Выведи этого человека куда-нибудь и постарайся убедить не упрямиться, — сказал легат, понизив голос, чтобы узник не мог его слышать. — Но смотри не перегни палку: нам нужно, чтобы он говорил.
Центурион выступил вперед, крепко связал пытавшегося сопротивляться принца, после чего вздернул своего подопечного на ноги и потащил к выходу, приговаривая:
— Ну-ка, приятель, веди себя смирно, не то я рассержусь.
Однако Тинкоммий все продолжал молить государя о милосердии, и тогда центурион с силой ударил его лбом о стену. Принц атребатов, вскрикнув, осел, из рассеченной брови потекла кровь.
Центурион хладнокровно помог ему встать.
— Ты уж, пожалуйста, будь дальше умницей, и больше без ерунды.
Наскоро перекусив на царской кухне, Веспасиан с Квинтиллом выбрались из заваленного ранеными чертога. Подковообразное пространство редута, защищавшего вход, озаряли багровые отблески пламени. В глаза им бросилось римское копье, чей наконечник, помещенный в самый центр умело разведенного костерка, уже раскалился, светясь собственным светом. Привязанный к повозке Тинкоммий бессильно припал грудью к доскам, вся его спина была сплошь покрыта рубцами, кровоподтеками и ожогами. В воздухе висел резкий запах горелой плоти.
— Надеюсь, ты его не убил, — промолвил Веспасиан, прикрывая ноздри ладонью.
— Никак нет, командир, — проворчал Гортензий, оскорбленный таким недоверием.
Настоящий, опытный дознаватель никогда не допустит, чтобы жертва преждевременно умерла: недаром этому тайному умению в легионах обучали с особенной тщательностью. Грань между болью нестерпимой и болью, за какой следует смерть, настолько тонка, что стоит перестараться, и допрашиваемый вместо того, чтобы сломаться, освободится от жизни, а с нею и от страданий, поэтому даже начинающим палачам первым делом внушали, что пытки надлежит длить очень долго, внимательно следя за тем, чтобы скрывающий что-то преступник не ускользнул в иной мир. Тогда рано или поздно он выложит правду из одного ужаса перед чередой новых мучений.
Гортензий кивнул в сторону огня.
— Я его чуток поджарил, и только.
— Сказал он что-нибудь нам полезное? — осведомился Квинтилл.
— По большей части несет все ту же дикую околесицу.
— То есть так и стоит на том, что Каратак явится его вызволять? — спросил легат.
— Так точно, командир.
Истерзанная спина принца просто притягивала взгляд Веспасиана, не давая ему отвернуться.
— Как по-твоему, врет он или не врет?
Гортензий поскреб шею и кивнул.
— Вряд ли врет, если только у него упрямства не больше, чем у целого ослиного стада.
— Интересное присловье, — заметил Квинтилл. — Никогда раньше такого не слышал. Оно местное или наше, латинское?
— Это не присловье, а мое мнение, — сухо ответил Гортензий. — Так что, командир, мне продолжать или как?
Последний вопрос был обращен к легату, и Веспасиан оторвал от пленного взгляд.
— Что? А, да… валяй. Но если он будет петь ту же песню, можешь заканчивать. Тебе пора отдохнуть.
— Заканчивать, командир?
Гортензий наклонился, взялся за древко копья и вытащил из огня раскаленный светящийся наконечник. Воздух вокруг него дрожал от жара. Посыпались искры.
— Ты имеешь в виду совсем?
— Да.
— Очень хорошо, командир.
Гортензий кивнул и повернулся к Тинкоммию, поднося пышущее огнем острие к его широко раздернутым бедрам. Легат пошел прочь от костра, усилием воли заставляя себя не спешить, дабы центурион и трибун не заподозрили его в излишней чувствительности. Едва Веспасиан и Квинтилл покинули пределы редута, послышалось отвратительное шипение, следом за которым тишину разорвал нечеловеческий вопль. Непроизвольно ускорив шаг, Веспасиан направился к одному из амбаров, приспособленному под его временную резиденцию, и Квинтиллу пришлось тоже поторопиться, чтобы не отставать от начальства.
— Командир, что ты обо всем этом думаешь?
— Да вот размышляю, а и впрямь, не резонна ли избыточная осторожность центуриона Катона?
Квинтилл с тревогой взглянул на легата:
— Командир, но это ведь не серьезно. Чтобы Каратак шел сюда… Да как же такое возможно? Генерал Плавт надежно удерживает его за Тамесис.
Еще один вопль достиг их ушей, и Веспасиан ткнул большим пальцем туда, откуда он прилетел.
— А вот Тинкоммий уверен, что это не так.
— Но ты же сам говорил, что он может лгать, чтобы нагнать на нас страху.
— Много ли ему сейчас толку от лжи?
— Пожалуй, никакого, — неохотно согласился Квинтилл. — Но тогда, возможно, его самого обманули.
Веспасиан остановился и повернулся к трибуну:
— Объясни-ка мне, почему ты так рьяно стараешься, чтобы мы остались здесь? И не имеет ли это, случайно, отношения к твоему желанию стать первым римским правителем страны атребатов?
Трибун промолчал.
— Советую тебе подумать о том, что на кону сейчас стоит нечто большее, чем твоя блистательная карьера. Имей это в виду, — фыркнул Веспасиан.
Трибун пожал плечами, но так ничего и не сказал. Веспасиан удрученно вздохнул, досадуя на то, что этот хлыщ, видимо, совершенно не способен уразуметь сложность складывающейся ситуации.