— Это ведь римский корабль, верно?
— Был римский. Это одна из наших пропавших трирем.
Малые судна легли в дрейф неподалеку от биремы, дожидаясь подхода четвертого корабля. Трирема, как и остальные пиратские корабли, шла под черным парусом; после последнего разворота на нок-рее появились крохотные фигурки, парус быстро убрали, а спустя мгновение из гнезд появились весла. Гребцы заработали ими, и трирема направилась прямиком к римскому кораблю.
Децим взглянул на Катона.
— Момент истины, я так думаю.
— Согласен.
Не отрывая взгляда от приближавшегося судна, Катон размышлял о том, была ли у Вителлия хоть одна причина дать ему это задание, кроме надежды на то, что он с него не вернется.
Подойдя примерно на сотню шагов, трирема развернулась против ветра. Весла замерли, потом втянулись в корпус, и почти сразу же с борта спустили маленький ялик. Он заплясал на волнах, явно стараясь не попасть в зону поражения катапульты, и, приблизившись, остановился возле римского судна. Высокий, тощий юнец во фригийском колпаке, из-под которого выбивались черные кудряшки, сидя на банке ялика, поднес ладони ко рту и крикнул по-гречески:
— Посланник на борту?
Катон подошел к ограждению и поднял руку.
— Я здесь.
— Деньги с тобой?
— Да.
— Поплывешь с нами.
Парень отдал приказ своим гребцам, и ялик направился прямиком к биреме. Один из пиратов держал наготове абордажную лестницу.
Катон обернулся к ближайшему бойцу.
— Ступай вниз. У меня под койкой сундучок. Принеси сюда.
Боец отсалютовал и поспешил к люку, ведущему к маленькой кормовой каюте. Катон перебрался через бортовое ограждение, свесился и нащупал ногами подставленную снизу лестницу.
— Эй, римлянин, — послышался голос снизу. Катон опустил взгляд, и юнец во фригийском колпаке погрозил ему пальцем: — Никаких мечей.
Крепко держась за перила одной рукой, Катон вытащил другой меч из ножен и бросил его на палубу.
— Думаешь, это разумно? — с тревогой спросил наблюдавший за ним Децим.
— Кто знает? — уныло откликнулся Катон. Он вдруг понял, что триерарх нервничает едва ли не больше, чем он сам, и заставил себя улыбнуться. — Смотри, я потребую его обратно, когда вернусь.
Он пригляделся к суденышку и тяжело спрыгнул вниз. Ялик качнуло так, что Катону показалось, будто тот вот-вот перевернется, все они упадут в море и он, будучи в доспехах, камнем пойдет ко дну. Но юнец на корме схватил его за плечо, удерживая на месте, и крикнул:
— Сиди ровно, дурак! Где золото?
— Несут.
Момент спустя посланный боец спустил с борта в сетке денежный ящик. Пират встал, удерживая равновесие с привычной ловкостью бывалого моряка, принял сундучок на вытянутые руки, поставил на дно лодки, освободил от сетей и, задвинув под банку, кивнул гребцам. Ялик развернулся и поплыл к триреме. Катон сидел, скорчившись, обдаваемый брызгами ледяной морской воды, и думал о том, что по сравнению с этой скачущей на волнах вверх и вниз лодчонкой палуба биремы может показаться устойчивой, как суша. Когда они подплыли к триреме, он ухватился за сброшенную с борта веревку, как утопающий за соломинку. На палубе триремы Катон оказался в самом жалком состоянии, но ее относительная устойчивость в какой-то мере успокоила его нервы. Центурион поднялся на ноги и выпрямился. Спустя мгновение у его ног на палубе оказался и денежный сундук. Молодой человек, поднявшийся из ялика, встал рядом с Катоном.
— Добро пожаловать, — послышался голос со стороны кормы, и Катон, повернувшись, увидел направлявшегося к нему рослого, широкоплечего мужчину, внешность которого безошибочно выдавала в нем грека. В ушах его сверкали золотые серьги, а лицо было так ужасно обезображено шрамами, что Катон невольно уставился на него. Пират, заметив это, улыбнулся и протянул центуриону руку. Катон, никак не ожидавший столь теплого приема, на миг чуть не потерял бдительность, но опомнился, сглотнул и решил, что должен выказать себя истинным римлянином. Он холодно взглянул на протянутую руку и покачал головой.
— Весьма сожалею, но я на службе и не могу позволить себе фамильярничать с пиратами.
Грек воззрился на него с удивлением, а потом расхохотался.
— До чего же вы упрямый народ. Неужели вам, римлянам, неизвестно, что такое учтивость?
— Отчего же, вполне известно. Просто у нас не принято проявлять ее по отношению к преступникам. Ты, как я понимаю, Телемах?
— Он самый. — Грек слегка склонил голову. — А это мой помощник, Аякс. — Молодой человек, стоявший рядом с Катоном, кивнул, а Телемах продолжил: — Нам нужно закончить все быстро, римлянин. У меня полно дел.
— Дел? Ты так называешь пиратство и грабеж?
— Ты можешь называть это как угодно, центурион… Прости, не расслышал твоего имени.
— Я его не называл.
— Ну, это как тебе угодно. Это наш задаток? — Он постучал по сундучку носком сапога.
— Да.
— Хорошо. В таком случае у меня есть послание для твоих начальников. Передай им, что товар все еще у меня, но другие покупатели также проявляют — и подкрепляют золотом — свой интерес к нему. Они внесут свой задаток в ближайшие дни.
— Кто они? — спросил Катон.
— Сам понимаешь, я не могу тебе этого сказать. Они желают сохранить анонимность — и жизнь.
— «Освободители», — хмыкнул Катон. — Больше некому.
— Ну, это ты зря. Разве в мире мало людей, имеющих причины ненавидеть Рим и все, за что он стоит?
— А как я могу быть уверенным в том, что ты не блефуешь, чтобы задрать повыше цену?
— Никак не можешь, — усмехнулся Телемах. — Разве могут твои хозяева позволить себе пренебречь возможностью того, что это правда? Зная предмет торга, думаю, что — нет, не могут. Так что передай им: конкуренты предлагают мне двадцать миллионов сестерциев. У пославших тебя есть два месяца, чтобы перебить цену.
Катон делал все, что мог, чтобы не выдать изумления столь непомерной суммой, которая могла бы составить выкуп за царство с царем в придачу. Он воззрился на Телемаха.
— Говоря о товаре, ты ведь имел в виду свитки, не правда ли?
Пиратские вожаки переглянулись, Телемах хмыкнул:
— Верно.
— Никакие свитки не могут стоить таких денег.
Телемах уткнул палец центуриону в грудь.
— Эти могут, уж ты мне поверь.
— Почему?
Теперь уже Телемах воззрился на него с удивлением.
— Так ты, выходит, не знаешь, что они собой представляют?
Катон подумал было о том, чтобы обмануть пиратского вожака, но, понимая, что его легко могут разоблачить, признался:
— Не знаю.
— А хотел бы знать?
Катон выдержал паузу, хотя и не мог пересилить свое любопытство. Телемах, однако, заговорил прежде, чем тот ответил.
— Думаю, хотел бы. Но пойми, римлянин, если я скажу тебе, что в них содержится… и раскрою тебе хоть одну деталь, ты окажешься в смертельной опасности. Так что, если хочешь жить, удовлетворись своим невежеством.
Он внимательно присмотрелся к Катону, убедившись, что молодой командир понял и прочувствовал угрозу, а потом продолжил:
— И вот еще что, пока ты не отплыл: у меня есть еще одно послание, которое тебе надо будет передать. — Он щелкнул пальцами, и к нему подбежал нубиец с маленькой плетеной шкатулкой. Взяв ее, Телемах поднял крышку и продемонстрировал Катону содержимое — тот увидел прилипший к коже головы клок черных волос. — Позволь представить тебе бывшего наместника бывшей колонии в Лиссе, Гая Манилия — кажется, так его звали. Забери это с собой в Равенну как напоминание о нашей встрече и сообщи своим начальникам, что впредь я буду поступать так же и с другими колониями, если только те не станут выплачивать мне по десять миллионов в год золотом. — Телемах вперил в него взгляд. — Ты все запомнил?
— Да.
Чуть поколебавшись, пиратский вожак спросил:
— Парень, тебе сколько лет?
— Девятнадцать.
— А почему послали тебя?
— Если не вернусь, невелика потеря.
— И то верно, — хмыкнул Телемах и почесал подбородок. Затем послышался скрежет, последовало неуловимое движение, и Катон застыл, ощутив, что к его горлу приставлено острие кинжала. Глаза вожака пиратов сузились, превратившись в щелки.
— Я тебя запомню, запомню, наглый щенок, — мягко произнес он. — Можно было бы, конечно, перерезать тебе глотку прямо сейчас и отправить твою голову в Равенну в придачу к уже имеющемуся подарку.
Он подался к Катону ближе, обдав его запахом рыбы. Затем кинжал исчез.
— Радуйся тому, что я настроен завершить переговоры в разумные сроки, и мне некогда ждать, пока римляне направят вместо тебя посланника, обученного хорошим манерам. Но если мы встретимся снова, я своей рукой выпущу тебе кишки. Забирай это. — Он сунул шкатулку Катону в руки. — И проваливай с моего корабля. Имей в виду: если вы попытаетесь последовать за нами после окончания встречи, я потоплю вашу посудину и перебью всех, кто не пойдет с ней на дно. Убирайся!
Катон медлить не стал. Он спустился в ялик, следом спустили шкатулку с закрытой крышкой. Центурион торопливо задвинул ее под банку, стараясь не думать о ее содержимом.
Аякс смотрел на него не без удивления.
— А ты, я гляжу, не трус, римлянин. На свете немного людей, которые говорили с Телемахом в такой манере и остались живы, чтобы потом об этом рассказать.
— Правда? — Катон окинул его взглядом, а потом продолжил: — Непохоже, чтобы ты служил этому человеку так долго, чтобы хорошо его знать.
На лице Аякса появилась странная улыбка.
— Ты ошибаешься. Я знаю его всю жизнь. И он не пустослов, как ты о нем думаешь. Если вы встретитесь снова, он действительно тебя убьет.
— Если я не убью его первым.
Пират рассмеялся:
— Ох уж эти римляне! Нигде больше не встретишь такой самонадеянности.
Когда Деций помог Катону подняться на палубу, центурион передал шкатулку бойцу, которого посылал за денежным ящиком.
— Отнеси в каюту, но не открывай, если не хочешь, чтобы тебя выпороли. Понял?