— Ладно, тогда давай так — свитки за наши жизни. — Веспасиан шагнул вперед, и Телемах подался ближе к огню. — Мне так долго не выдержать, римлянин. Еще раз говорю: свитки за наши жизни. Ты нас отпустишь. Или сейчас же даешь мне слово, или свитки сгорят!
Веспасиан сжал пальцами край щита.
— Я не могу тебя отпустить.
— Тогда ты упустишь свитки! — Телемах скривился, ибо огонь лизнул ему руку. — Последняя возможность, римлянин.
Катон переводил взгляд с одного из них на другого и видел, что оба были полностью сосредоточены на своем. Сначала ему трудно было поверить, что Веспасиан вдруг оказался столь безрассудным, но потом его осенило. Если свитки сгорят, а Вителлий погибнет, то и всю вину можно будет возложить на покойника. У него на руках имеется письмо Вителлия с изложением его планов. А вот он, Катон, при таком раскладе будет обречен, как только Нарцисс узнает об уничтожении свитков. Да и Макрон, несомненно, разделит его судьбу.
Катон выступил вперед.
— Подожди! — Телемах и Веспасиан повернулись к нему. Он торопливо продолжил: — Свитки в обмен на жизнь твоего сына.
— Я на это не пойду, — процедил Веспасиан сквозь сжатые зубы.
— Командир, для тебя это единственный способ заполучить и свитки, и Телемаха…
— Мой сын… — промолвил пиратский вожак, размышляя вслух, и покосился на Аякса. Катон понял, что не ошибся: слабым местом сурового морского разбойника была отцовская любовь. Взгляд Телемаха переместился к Веспасиану.
— Ну? Свитки за сына?
Веспасиан смотрел на него молча, холодными, безжалостными глазами. Аякс повернулся к отцу.
— Не надо! Я не хочу, отец! Не делай этого!
— Тихо! — шикнул на него Телемах. — Ну, римлянин?
Веспасиан посмотрел на свитки и молча кивнул.
— Слово, римлянин. Дай мне слово!
— Даю тебе слово…
— Аххх! — застонав от боли, Телемах убрал обожженные руки от огня и уронил свитки на пол.
— Забери! — приказал Веспасиан Катону. Тот подался вперед, подхватил свитки и попятился.
Телемах махнул сыну рукой.
— Отпусти трибуна. Разрежь веревки и отпусти.
Аякс взирал на отца в ужасе, клинок в его руке дрожал. Потом он опустил взгляд, полный горечи и ненависти, на Вителлия, и на миг Катону показалось, что юнец сейчас полоснет трибуна по горлу, но тот наклонился… и перерезал веревки на запястьях. Как только путы упали, Вителлий откатился к римлянам, уже на безопасном расстоянии от пиратов поднялся на ноги и, тяжело дыша, повернулся к Веспасиану.
— Я не забуду, — тихо промолвил он. — Пока живу, не забуду.
— Я тоже, — слегка улыбнулся в ответ Веспасиан. — Об упущенной возможности.
Катон отвел глаза от обоих аристократов; в помещении ощущалось такое опасное напряжение, что ему хотелось сделаться как можно менее заметным. Прижимая свитки к груди, он перевел взгляд на пиратов. После недолгого замешательства Телемах шагнул к сыну и обнял его за плечи. Аякс смотрел на отца — подавленный, растерянный, с глазами, полными поблескивающих слез. Выронив нож, он обнял принесшего себя в жертву ради него отца со всей горечью отчаяния и, взвыв, словно дикий зверь, содрогаясь от рыданий, уткнулся ему в плечо.
…Поднявшись к люку, ведущему на крышу, Макрон опасливо проскользнул в него и быстро огляделся, держа меч наготове, чтобы нанести удар при первом признаке опасности. Но на площадке смотровой башни находился только один человек: смотревший на него из дальнего угла с вымученной улыбкой Миниций.
— Макрон, я надеялся, что это будешь ты.
— Правда? — Держа меч перед собой, Макрон двинулся к предателю.
— Да. Видишь ли, времени у меня немного…
— Врешь! — отрезал Макрон. — Время для тебя уже ничего не значит. Ты мертвец!
— Погоди! — Миниций поднял руку. Пальцы его сжимали ремень кожаной сумы. — Тут огромное богатство. Золото, драгоценные камни. Все твое!
— Мое?
— Если поможешь мне спастись.
Макрон рассмеялся.
— Спастись! Да ты спятил. — Широким жестом он обвел цитадель, заполненную вовсю грабившими жилища пиратов корабельными пехотинцами. — Скоро все узнают о твоей измене, как только ты покажешься, тебя прикончат на месте. Нет для тебя спасения, Миниций!
— Ты можешь меня спрятать, переодеть, вывести отсюда тайком. Сделай это, и станешь богачом.
Макрон поджал губы, борясь с волной отвращения.
— Есть вещи, которые нельзя прощать. Предательство в их числе. Клади свою сумку и доставай меч.
Помолчав, Миниций опустил суму на крышу рядом с собой.
— Ладно, ты не хочешь пойти на это ради денег. Понимаю. Но подумай о Порции. Сделай это ради своей матери. Она любит меня, ты ведь знаешь. Я нужен ей!
— Брось сумку.
— Ради нее, Макрон. Не ради меня. Ради нее!
— Брось сумку!
— Если со мной что-то случится, это разобьет ее сердце.
— БРОСЬ, НА ХРЕН, ЭТУ СУМКУ!
Не в силах больше ждать, Макрон согнул ноги в коленях, выставив перед собой меч, и боком двинулся на предателя.
— Погоди! — заорал Миниций. — Что ты этим докажешь? Мы оба знаем, что ты лучший боец, чем я. Мне не выстоять!
— Так умри!
Миниций бросил сумку и упал на колени, протягивая к Макрону руки.
— Пощади! Ради твоей матери!
Макрон занес меч, чтобы нанести смертельный удар, но замер, заскрежетал зубами и, опустив клинок, процедил:
— А ну, встань!
Миниций с расширенными, пылающими надеждой глазами пролепетал:
— Ты не пожалеешь об этом, Макрон.
— Вставай!
Миниций поднялся на ноги, нервно улыбаясь.
— Да благословят тебя боги. Я знал, что ты хороший человек. Хороший сын. Мы никогда тебя не забудем, твоя мать и я.
— Ты хочешь помочь моей матери?
— Что? А… Да, конечно. Я люблю ее.
— Любишь, стало быть? Ладно. — Макрон кивнул, перегнулся через ограду башни и взглянул вниз. С этой стороны под башней находился крутой обрыв, а внизу, разбиваясь о подножие утеса, пенились морские волны. Шансов выжить при падении с такой высоты не было. Он выпрямился и посмотрел на Миниция. — Любишь ее? Тогда прыгай.
— Что?
— Тебе так и так умирать. Или я убью тебя на месте, или ты будешь предан мучительной и унизительной казни. И в том и в другом случае твой позор падет на нее. Но если ты прыгнешь вниз, я сделаю все возможное, чтобы замять историю с твоим предательством. — Макрон выдавил улыбку. — Ради моей матушки, как ты сам говорил.
— Ты ведь это не серьезно?
— Еще как серьезно. Слушай, времени у меня мало. Сюда в любой миг могут подняться другие, посмотреть, что тут да как, и если ты останешься на крыше, я просто передам тебя в их руки. Сам понимаешь, что это значит.
Миниций закусил губу и умоляюще сложил руки.
— Макрон, прошу тебя…
— Лучшего выхода для тебя нет. Прыгай!
— Не могу. Я боюсь!
— Круто.
С лестницы, отдаваясь эхом, донесся голос. Оклик повторился — Катон звал Макрона.
— Давай сюда! — крикнул ему Макрон, не сводя взгляда с Миниция.
Послышался топот сапог. Макрон со значением кивнул в сторону края площадки и поднял брови. Лицо Миниция исказилось ужасом, и он покачал головой.
— Это твой выбор? — Макрон пожал плечами, отступил на несколько шагов и повернулся к лестнице. Катон с мечом наготове появился из двери ему навстречу. Макрон поднял руку.
— Полегче. Там, внизу, все улажено?
Катон, тяжело дыша, кивнул.
— Свитки добыл?
— Ага… Где Миниций?
Макрон обернулся. Предатель исчез. На крыше осталась лишь смятая кожаная сумка. Макрон помолчал, глядя на ограду площадки, а потом ответил:
— Миниций? Только что был здесь. — Он покачал головой. — Не иначе как старый ублюдок отрастил крылья…
Глава сорок четвертая
Спустя шесть дней флот вернулся в Равенну. Когда паруса появились на виду и весть об этом распространилась по городу, ликующий народ высыпал на улицы. Толпа устремилась в гавань и на молы, откуда люди радостно махали руками, приветствуя приближающихся моряков. Родственники матросов и корабельных пехотинцев собрались у ворот морской базы, стремясь поскорее увидеться со своими близкими. При приближении к гавани корабли свернули паруса, перейдя на весла, прошли мимо плотной массы стоявших на рейде торговых судов и вошли в военную бухту.
Раненых везли на триремах, шедших в голове колонны. Эти крупные военные корабли первыми подошли к пристани и бросили швартовые троса на берег, где их уже с нетерпением поджидали у каждого причала. Как только корабли сбросили сходни, раненых начали сносить на берег. Длинная колонна людей с носилками, на которых лежали пострадавшие, потянулась к лекарскому корпусу. Раненых оставляли там, а освободившиеся окровавленные носилки возвращали на корабли, чтобы положить на них следующую партию. Пострадавших было столько, что ходячим пришлось добираться до лекарского корпуса самостоятельно, иначе разгрузка тянулась бы невесть сколько времени.
Когда стали очевидны масштабы потерь, праздничное настроение фактически сошло на нет, и Равенна погрузилась в печаль и скорбь. Там, где только что звучали радостные крики, теперь слышались горестные причитания друзей и родичей раненых и павших.
Когда триремы освободили от раненых, те отошли от пристани, чтобы встать на якорь в военной гавани, настала очередь остальных кораблей, с которых на берег сходили измотанные нелегким походом моряки и корабельные пехотинцы. Они брели к казармам, предвкушая плотный горячий обед, а потом возможность как следует отдохнуть и расслабиться в бане. Семейные бойцы спешили сообщить близким, что целы и невредимы, однако знали, что, пока оружие и снаряжение не будет приведено в полный порядок, командиры не разрешат им покинуть базу.
Последними на берег сходили пленники: длинные вереницы мужчин, женщин и детей, скованных вместе цепями. Их выводили из темных, вонючих корабельных трюмов, сгоняли вниз по сходням и вели по направлению к превращенным во временную тюрьму складам, где им предстояло ждать, когда агенты работорговцев явятся для осмотра и отбора живого товара перед предстоящими через несколько дней торгами. Доходы от продажи пленников, вкупе с добром, присвоенным при разграблении пиратский цитадели, могли принести некоторым — в первую очередь, конечно, командирам — чуть ли не целое состояние. На некую толику выручки так или иначе мог рассчитывать каждый участник похода, и это могло пополнить накопления, которые делались к отставке, хотя многие очень быстро спускали добытые средства на азартные игры, выпивку и шлюх, едва получали разрешение покинуть базу.