Крат, прокашлявшись, продолжил:
— Князю Амету надлежит соблюдать равновесие сил с обеими великими империями, меж коими волею судеб утиснута Пальмира. А наш венценосный правитель, да продлят боги его дни, пускай уступит трон в пользу своего старшего сына и прямого наследника. И тогда князь Амет возвратит на нашу землю мир и благоденствие.
— Мир? — вставая, презрительно фыркнул Балт. — Ну уж нет. Никакого мира при моем брате не будет, и ты это знаешь. Амет — недоумок, им легко помыкать. Особенно тебе, Крат. Тебе стоит лишь потянуть поводок, а Амет уже семенит за тобой, как побитая собачонка. Всем это известно. Как и то, что ты подстелился бы под любую империю без разбора, лишь бы она предложила тебе побольше золота.
От Катона не укрылось, что тираду брата Амет, можно сказать, пропустил мимо ушей. Как можно с такой безропотностью сносить оскорбления? Разве что быть для этого совсем уж конченым простаком.
Глаза Крата полыхнули яростью, однако он заставил себя улыбнуться и небрежно махнул рукой.
— По-моему, князь забывается. Уж не мой ли род неизменно поддерживал правителя Вабата и его предшественников с безукоризненной преданностью? И меня ли поучать верности тому, чье единственное чувство долга — это потворство своим желаниям?
Балт запальчиво подлетел к вельможе, по привычке протягивая руку к бедру, и только тут вспомнил, что сдал свой меч при дверях страже. Иметь при себе оружие в зале приемов не разрешалось никому, кроме самого правителя и его телохранителей. Более рослый Крат отшатнулся, Балт же, ярясь, ткнул ему пальцем в лицо.
— Воистину ты смрадный пес и сын собаки, — прорычал он, по-волчьи скалясь. — Перед отцом я весь как на ладони. Буду сражаться за него и приму смерть по одному мановению его руки. Я верен чести. Ты же — золоту.
Холеное лицо Крата закаменело, руки сжались в кулаки. Катон насторожился: не хватало еще, чтобы в рядах осажденных произошел раскол. Обмен колкостями грозил перерасти в потасовку. Но тут венценосец поднялся и громогласно воскликнул:
— Довольно! Повелеваю вам обоим сесть, сейчас же!
Полоснув друг друга ненавидящими взглядами, Крат и Балт неохотно заняли свои места. Правитель какое-то время гневливо на них смотрел, после чего негромким голосом заговорил. Катона, видевшего Вабата накануне старой никчемной развалиной, удивила та внезапная сила и твердость, которая, судя по всему, выдавала в нем Вабата прежнего, правившего Пальмирой в лучшие дни.
— Никаких переговоров с мятежниками не будет, об этом говорю вам сразу и недвусмысленно. Я знаю своего сына, князя Артакса. К предложившему переговоры он не будет испытывать ничего, кроме презрения. И он не пойдет на то, чтобы моим преемником стал Амет. — Голос правителя чуть слышно дрогнул, после чего венценосец продолжал: — Я-то надеялся, что Артакс станет при своем брате главным советником и военачальником. Когда-то он сулил большие надежды. А ныне? Ныне он мне, старику, не более чем бремя бередящих душу воспоминаний. — Правитель, помолчав, мучительно сглотнул. — Правителем, когда настанет срок, будет Амет.
— А… я? — натянуто произнес Балт.
— Ты? — казалось, с удивлением спросил правитель. — Когда закончится осада, ты, я уверен, станешь тем же, кем был всегда: беспутным прожигателем жизни.
Балт, сжав губы в нитку, впился руками в подлокотники кресла.
— Несправедливо, — вполголоса пробормотал Макрон. — Он превосходный воин.
— Тихо, — цыкнул Семпроний. — Ни слова больше.
Макрон умолк, но, переглядываясь с Катоном, взглядом дал понять другу о своем несогласии.
Правитель в эту минуту смотрел на своего среднего сына.
— Если я заблуждаюсь в своем суждении, то ты сам, сын мой, должен будешь своими делами его опровергнуть.
— Я сделаю это, — холодно откликнулся Балт. — И тогда ты подавишься своими словами.
Большинство собравшихся опешило от такой ремарки. Сам правитель воззрился на сына, сумрачно сведя брови. Нависла грозовая тишина, которую, кашлянув, прервал лишь Термон.
— О венценосец, нам еще многое предстоит обсудить.
Правитель отвел взгляд от Балта и раздраженно остановил его на распорядителе.
— Вопрос со снабжением, о венценосец, — подсказал Термон. — Нам необходимо на нем остановиться.
— Да, необходимо, — правитель, словно приходя в себя, откинулся на спинку своего небольшого трона. — Продолжай.
Термон с поклоном повернулся к собранию.
— Как верно указал Крат, наши запасы на исходе. Рацион гарнизона урезан уже наполовину. Простые беженцы довольствуются еще меньшим и едва волочат ноги. Теперь же нам предстоит кормить куда большее число ртов. Вопрос в том, как это делать?
Последовала пауза: советники правителя обдумывали вопрос.
Неожиданно заговорил Балт:
— Очистить цитадель от беженцев. Отправить их обратно в город.
— Мы не можем этого сделать, — воспротивился Термон. — Их, скорее всего, перебьют мятежники.
— Кто знает — может, мой брат их все-таки пощадит. А если и нет, — Балт пожал плечами, — им все одно умирать. Зато мы сбережем рацион воинам и защитим правителя. Или у кого-то есть мысли поудачней? — Балт обернулся и оглядел собрание.
— Убить лошадей, — сказал во всеуслышание Катон.
— Что? — непонимающе склонил голову Балт.
— Убить лошадей, — повторил Катон. — Они потребляют воду, которой мы могли бы найти более достойное применение. Да и на их мясе гарнизон и беженцы могли бы протянуть какое-то время. Пусть не до прихода проконсула, но, во всяком случае, хоть сколько-то.
Катону собственное предложение показалось вполне разумным, но пальмирская знать отчего-то косилась на него сейчас как на чумного.
— Я сказал какую-то крамолу? — тихо спросил он у Семпрония.
— В этих краях лошади весьма ценятся, — пояснил посланник. — Многие здесь ставят коней на порядок выше, чем женщин.
— О, прямо как мой отец, — брякнул Макрон.
Тем не менее Катон не отступался. Вставая, он поднятой рукой попытался унять сердитый ропот среди пальмирцев.
— Вы позволите? — обратился он к распорядителю.
Царедворец кивнул и постучал посохом по полу, призывая своих земляков умолкнуть. Катон терпеливо дождался тишины и тогда заговорил:
— Сейчас не время беречь второстепенное в ущерб главному. Прежде всего нам нужно думать о том, как удержать цитадель и продержаться в ней как можно дольше. Лошади — это выбор между выживанием и поражением. Если мы оставим их и будем расходовать на них наши запасы, это лишь приблизит наш конец. Поэтому ими нужно поступиться, — настойчиво сказал Катон. — В конце концов, это всего лишь животные.
— Животные, говоришь? — желчно переспросил Балт. — Для вас, римлян, может, оно и так: стоит лишь взглянуть на ваших убогих кляч. Поэтому если вам взбрела на ум такая дикость, то забивайте своих. А к моим скакунам вы не притронетесь.
Знать одобрительным рокотом поддержала Балта, однако Катон стоял на своем.
— Значит, ты предпочитаешь лучше кормить своих коней, чем людей? Я верно тебя понимаю? — Он повел головой из стороны в сторону. — И как долго, по-твоему, люди будут это сносить? Когда их дети начнут пухнуть от голода и у них самих начнет сводить внутренности, ты думаешь, они хоть на минуту посочувствуют твоей страсти к благородным скакунам? Да они тебя самого на куски разорвут. И ты ради своих коней будешь вынужден их всех поистребить. А когда об этих твоих деяниях прознает Артакс, он уж позаботится, чтобы об этом услышали все, от Сирии до самого Евфрата — и мужчины, и женщины, и дети, все поголовно. Чтобы он в их глазах предстал не бунтовщиком, а освободителем.
Катон сделал паузу, чтобы эти слова отложились в головах, и обвел глазами собрание. Макрон тайком ему подмигнул — мол, хорошо сказал. Катон глубоким вдохом унял неистовый стук сердца и несколько более спокойным тоном продолжил:
— Вы должны пожертвовать лошадьми, или потеряете все. Но есть и еще одна причина, почему они должны быть забиты. Это станет четким сигналом всем в цитадели, что не будет никакого выхода, никакой попытки прорваться и ускакать восвояси, в безопасное место. Вместе мы будем биться, пока не придет Кассий Лонгин, или же мы все вместе умрем на защите цитадели.
Катон опустился обратно в кресло и скрестил руки. Макрон незаметно пихнул его в бок:
— Славная работа. Даже, пожалуй, слишком. Ты уверен, что по возвращении в Рим не бросишь солдатчину и не займешься юриспруденцией?
— Как низменно. Даже для тебя, Макрон.
Семпроний, уяснив реакцию зала на короткое обращение Катона, удовлетворенно кивнул.
— Вероятно, ты одержал над ними верх, префект, — обернулся он. — Воззвание к рассудку — тяжеловатое, прямолинейное, с упором на страх, без особых стилистических изысков. Но тем не менее оно, похоже, возымело действие. — Секунду-другую он взыскательно оглядывал Катона. — Я тебя, признаться, недооценивал. Если мы все здесь уцелеем, ты далеко пойдешь.
— От души на это надеюсь, — пробормотал Катон. — Чем дальше отсюда, тем лучше.
Вабат в это время о чем-то тихо переговаривался с распорядителем. Вот он с угрюмо-решительным лицом выпрямил спину, и Термон развел руки, привлекая к себе внимание знати.
— Прошу тишины! Будет говорить венценосец.
Когда зала снова замерла, правитель, оглядев собрание, прокашлялся и изрек:
— Вот вам моя воля: лошади в цитадели должны быть забиты, все до единой. Исключений быть не может. Всем сдать своих коней начальнику стражи. Балт, это относится и к тебе.
— В самом деле? — мрачно усмехнулся князь. — А как насчет скакунов в твоей конюшне, мой повелитель?
— Они пойдут под нож первыми. — Правитель жестом указал на Катона. — Римский офицер прав. Мы все в этом задействованы. Судьба в этой цитадели у всех и каждого одна. И Артакс, когда услышит об этом, поймет, что мы преисполнены решимости его одолеть или погибнуть в бою. Таково мое приказание. Быть посему. Аудиенция окончена.
Грянул о плиты посох Термона:
— Всем встать перед венценосцем!