— А если он не согласится?
— В таком случае я предложу ему на выбор другой вариант. Либо ты берешь в руки копье, либо остаешься в цепях.
— С твоей стороны это честное предложение, — кивнул Катон, возвращаясь мыслями в Маталу. Положение в городе оставалось достаточно надежным. Хотя защитить лагерь беженцев не представлялось возможным, у Портиллуса было достаточно людей для того, чтобы защитить акрополь, в котором хватало места, чтобы разместить всех горожан при возникновении внешней опасности. Катон мысленно укорил себя за то, что допустил возможность нападения мятежных рабов на город. Однако предвидеть следует любую ситуацию. Даже такую. — Он справится… не сомневаюсь.
Пока колонна, озираясь по сторонам, пробиралась по дороге в Гортину, солнце неторопливо поднималось на чистое синее небо. Время от времени всадники замечали движение в отдалении, замечали оборванцев, провожавших их взглядом. Мятежных банд не было видно, так что, уверившись в том, что непосредственной опасности нет, Катон придержал коня и, дождавшись, пока повозка Юлии догонит его, пустил животное шагом рядом с ней.
— А я уж гадала, когда это ты почтишь меня своим присутствием, — улыбнулась Юлия. Понизив голос, она продолжила тем же легкомысленным тоном: — Учитывая… э… вчерашние события, я уже было решила, что ты из тех, кто погулял и бросил. Как твой приятель Макрон.
Повернувшись к ней, Катон увидел знойный взор и не мог не улыбнуться при мысли о вчерашнем вечере. Они устроились в небольшом и полузабытом террасном саду, должно быть, служившем предметом гордости и радости одного из предыдущих начальников гарнизона, тосковавшем о своей вилле в Испании. Руины раскинувшегося внизу под ними города окутывала густая и бесформенная тьма, лежавшая там, где совсем недавно горели факелы, мерцали светильники, откуда еще недавно доносились голоса гуляк, веселившихся на улочках возле форума.[75] Теперь внизу царила тишина, окутывавшая даже лагерь беженцев… Наконец небольшая группа горожан, окружавших один из костров, неспешно завела песню, бодрая мелодия которой понеслась над разрушенным городом. Юлия прислонилась к плечу Катона, и он укрыл ее своим плащом.
— Странно, что они еще поют, — негромко проговорила она, — после всего пережитого и потерянного.
— Пожалуй, что так… однако песня принадлежит к числу того немногого, что не могло украсть у них землетрясение или унести волна.
Катон повернулся к девушке и ласково поцеловал ее в лоб. Зажмурив глаза, он вдыхал запах ее волос. Юлия вдруг задрожала.
— Что случилось?
— Ничего.
— Ничего? Неправда, я знаю тебя.
Юлия шевельнулась и посмотрела на его едва освещенное звездами лицо. Проведя пальцами по его щеке, она сказала:
— Катон, любимый мой, той ночью, когда на нас обрушилась волна, я едва не похоронила тебя. Когда волна нахлынула, я посчитала, что все мы погибли. Оказавшись под ней, в холодной морской тьме, я сдалась ужасу и в последние мгновения утешала себя тем, что там, по ту сторону смерти, мы будем с тобою вместе.
Судорожно глотнув, она продолжила:
— А потом, когда корабль вынырнул из волны, я увидела, что тебя нет рядом. Я осталась в живых, но тебя отняли у меня. — Она отвернулась, вытирая глаза. — В это мгновение мне казалось, что сердце мое вырвали из тела. Помню, как хотелось мне умереть. Броситься в море, чтобы соединиться с тобой. Какое-то мгновение я не хотела ничего другого.
— Но ведь этого не произошло.
— Катон, это не смешно. Я и в самом деле была готова пойти на это. Я даже не представляла себе, как много ты значишь для меня до того самого мгновения, когда посчитала тебя умершим.
— Но я не умер. — Он поцеловал ее ладонь. — Так что слава богам. Мы с тобой живы, и даже очень живы, любовь моя, и нам есть ради чего жить.
— Понимаю, — задумчиво кивнула Юлия. — И то, что мы оба понимаем это, быть может, стало полезным итогом всего пережитого нами.
Они смотрели на лагерь беженцев на склоне горы напротив акрополя. К костру, около которого пели, подходили новые люди, добавляя свои голоса к песне. Мелодия теперь сделалась более ясной, и Катон с Юлией какое-то время прислушивались к ней. Молодой центурион был растроган контрастом между тяжким бременем еще не изжитой трагедии и полной бодрости и света мелодией, пронзавшей тьму тяжелым пологом придавившей окрестные горы ночи. Он привлек Юлию к себе и негромко шепнул ей на ухо:
— Я хочу тебя.
— Сейчас? — прошептала она. — Прямо здесь?
— Да.
Недолго посмотрев на Катона, Юлия припала к его губам и, обняв за шею, привлекла к себе, опускаясь навзничь в прохладную траву сада. Тепло прихлынуло к начинавшим твердеть чреслам Катона. Они целовались, наслаждаясь прикосновением, теплотой и запахом друг друга. Наконец, Юлия пошире развела ноги и сказала:
— Сейчас, мой Катон. Сейчас. Я хочу, чтобы ты вошел в меня. Только не разбереди свою ногу…
Катон вспоминал эту сценку с обновленным пылом. Он улыбнулся Юлии, раскачивавшейся в повозке.
— Знаю, о чем ты думаешь, — рассмеялась она.
— Неужели мои мысли настолько очевидны?
— Очевидны, поверь мне. Ты же мужчина. Чего тут гадать.
Оба расхохотались. Ближайшие всадники с удивленными выражениями на лицах повернулись к молодым людям, после чего вновь обратили свое внимание на окрестности в поисках признаков опасности.
Без каких-либо приключений они приехали в Гортину уже в сумерках. Город открылся перед ними, появившись на повороте из-за склонов холма. После Маталы Макрон с удивлением отметил, насколько меньше пострадала от землетрясения столица провинции, чем ее порт. Возле дороги, ведущей к главным воротам, располагался походный лагерь. Десяток ауксилариев охранял вход. Макрон указал на них.
— Кто это?
Катон подъехал к нему поближе.
— Подразделения Пятой Галльской и Десятой Македонской из гарнизонов Кносса и Аксо. С севера нам сообщили, что разрушения там были не такими серьезными, и Семпроний приказал, чтобы они направили подкрепление в Гортину. В ближайшие несколько дней к нам подойдут войска из других городов.
— Ну, это хоть что-то, — одобрительно кивнул Макрон. — Если только они находятся не в таком состоянии, как парни из Двенадцатой Испанской. Чтобы привести здешние дела в порядок, нам нужны надежные руки. Как бы мне хотелось располагать сейчас несколькими когортами Второго легиона!..
— Не все ауксиларии таковы, как в Двенадцатой, — возразил Катон. — Те люди, которыми мы с тобой командовали при Бушире и Пальмире, были отличными бойцами. Не хуже легионеров. Ты сам так говорил.
— Не стану возражать, — согласился Макрон. — Но только потому, что мы с тобой, Катон, работали над ними не покладая рук. Гоняли на учениях крепко и часто. Мы готовили их к войне. Беда гарнизонов заключается в том, что офицеры распускают своих солдат. Нередко те становятся ничуть не лучше лежебок из городской стражи. Готов побиться о большой заклад в том, что вспомогательные когорты на Крите скроены из того же самого материала.
— Возможно. Однако заранее это сказать трудно.
Макрон уставился на него.
— В самом деле? Ты готов поспорить на большие деньги, что среди них найдется хотя бы один человек, достойный занять место в рядах Второго легиона?
Обдумав пари, Катон на мгновение умолк, после чего покачал головой:
— Трудно представить себе более простой способ избавиться от лишних денег.
Эскорт остался возле городских ворот, и декурион, получивший приказ сдать Аттикуса в одну из пеших когорт, направился со своими людьми в лагерь на противоположной стороне Гортины. Макрон и Катон спешились и повели своих коней в поводу по главной улице, тележка с Юлией последовала за ними. Внутри городских стен разрушенные кварталы города были полны самодельных шатров и временных укрытий. Они миновали несколько бригад рабов, разбиравших завалы и ремонтировавших храмы и деловые постройки. Катон отметил, что рабы надежно скованы попарно и за всеми ними внимательно присматривают надсмотрщики с тяжелыми дубинками. Беднейшие дома Гортины были оставлены их хозяевами, все еще копавшимися в развалинах в поисках ценных вещей и любых продуктов, не испортившихся на жаре, что последовала за землетрясением. Возле больших домов и окружавших городской форум складов была выставлена стража.
— Похоже, что Глабий заботится о своих, — невозмутимо прокомментировал Макрон.
— Пока что, — отозвался Катон. — Но не думаю, чтобы Семпроний примирился с таким положением дел.
— Почему бы и нет? Богатые всегда заботятся друг о друге.
— Ты спрашиваешь — почему? — вступила в разговор Юлия. — Потому что отец мой не дурак, центурион Макрон. Он понимает, что клин, вбитый между местными жителями, будет только вредить всем усилиям по восстановлению провинции и поможет делу восставших рабов. Вот поэтому.
Макрон поскреб щетину на подбородке.
— Ну, раз ты так говоришь…
— Верь мне, — продолжила девушка. — Отец поступит именно так, как надо. Он всегда выбирает правильный путь.
Катон вполне мог поверить ее словам. В характере сенатора присутствовали строгая моральная жилка и чувство долга пред Римом, перевешивающие любую личную выгоду. Именно поэтому Семпроний так и не шагнул выше должности квестора.[76] Если бы он хотел и умел брать и давать взятки, то уже давно стал бы правителем провинции.
Они вышли на форум, где отчаявшиеся торговцы расставили немногочисленные прилавки, надеясь за свой товар получить деньги и купить на них еду для своих семей. И хотя было уже поздно, и в обыкновенный день они давно уже сидели бы по домам, торговцы терпеливо ожидали возможных покупателей посреди почти полностью опустевшей площади. Дворец правителя располагался недалеко от форума. Двоих римских офицеров и повозку с Юлией пропустили без малейшей задержки, и когда они вышли во двор, Катон отметил, что дворец охраняют ауксиларии. Здесь не было городской стражи и телохранителей, остававшихся верными Глабию.
Макрон окликнул одного из дворцовых рабов: