– И что его там держит, к Плутону он, что ли, провалился? – яростным шёпотом выругался Фусций. – Ставлю что угодно, этот недоумок так вчера надрался, что всё ещё дрыхнет без задних ног!
– Более чем вероятно, – спокойно ответил Макрон.
– Тоже мне, хороший пример он подаёт! Командир должен понимать, что нам на таком холоде недолго и замёрзнуть!
– В легионе командиру никогда бы такого не спустили, – добавил Макрон. – Да и командиры в армии не такие растяпы.
Фусций посмотрел на него и пробормотал скептическим тоном:
– Ну, это ты так считаешь…
– Именно так. – Макрон кивнул. – И готов поспорить с любым, кто думает иначе.
– Эй, кто там болтает в строю?! – заорал Тигеллин, подходя ближе к ним. Макрон и Фусций тут же заткнулись и уставились прямо вперёд. Тигеллин прошёл мимо, горящим от ярости взглядом бегая по рядам в поисках нарушителей дисциплины. Он прошёл до конца шеренги, развернулся и пошёл обратно. – Нет, это просто невероятно! Я точно слышал, как кто-то из вас, тупые идиоты, что-то болтал, словно школяр, впервые попавший к шлюхам! Кто это был? Даю вам возможность признаться. Пусть этот болтун сделает шаг вперёд, иначе вся клятая центурия пойдёт чистить сортиры!
– Вот дерьмо! – сказал Макрон, скрипнув зубами. – И тут дерьмо, и там дерьмо… Сплошное дерьмо.
Он глубоко вздохнул и сделал шаг вперёд.
– Макрон! – прошипел Катон. – Что ты делаешь, будь ты проклят! Встань обратно, пока он не заметил!
Макрон проигнорировал его призыв и громко сказал:
– Опцион! Это я разговаривал.
Тигеллин резко обернулся к нему и подошёл ближе и остановился прямо перед ним с разъярённым выражением на лице.
– Ты? Гвардеец Калид. Не ожидал такого от ветерана с твоим-то опытом. Или, может, славный Второй легион ничуть не лучше дамского вышивального кружка, а?
Катон скривился. При обычных обстоятельствах его друг расценил бы подобные выражения как повод для драки. Тот факт, что он был выше чином, чем Тигеллин, но должен был скрывать это, мог бы только раззадорить и разозлить его. Но Макрон держал рот на замке и никак не ответил на эту провокацию. Тигеллин немного помолчал, потом скривил губы и продолжил:
– А ещё все только и твердят, что во Втором легионе высочайший боевой дух! Будешь наказан, Калид. Десять нарядов, чистить сортиры. В другой раз будешь знать, что на плацу следует держать рот закрытым.
– Есть, опцион.
– Встать в строй! – рявкнул Тигеллин, и Макрон отступил на шаг назад.
Опцион бросил на него последний косой взгляд, повернулся на каблуках и снова пошёл вдоль строя.
– И зачем ты это сделал, болван? – прошептал Катон, едва разжимая губы.
– Он меня слышал. Сам ведь знаешь, что это за тип. Ни за что не отстанет.
– Всё равно, у тебя нет времени разгребать дерьмо.
Макрон чуть пожал плечами:
– Да у меня и так такое ощущение, что я только этим и занимаюсь, уже по уши в него забрался.
Они постояли ещё немного в молчании. Несколько солдат из других центурий, уже распущенные после утреннего построения и проходившие мимо, остановились и стали с любопытством пялиться на всё ещё стоящие в строю шеренги.
– Ну, чего уставились? – рявкнул на них Тигеллин, и преторианцы поспешно разошлись.
Какой-то командир, высокий и мощный, направлявшийся мимо них в сторону здания штаба, посмотрел на выстроившуюся шестую центурию и остановился на полпути, а затем изменил направление и подошёл к Тигеллину. Это был трибун Бурр.
– В чём дело, опцион? – спросил он. – Почему твои люди всё ещё на плацу?
Тигеллин выпрямился, откинул плечи назад и встал по стойке «смирно».
– Ждём центуриона Луркона, господин.
– Ждёте? – Бурр нахмурился. – С чего это? Пошли кого-нибудь за ним. Или уже посылал?
– Да, господин. Но центуриона на квартире не было.
– Не было? Проклятье! И где же он?
Вопрос был риторический, так что Тигеллин стоял, плотно сжав губы.
Бурр покачал головой:
– Ну ладно. Распусти своих людей. И пошли кого-нибудь на поиски Луркона. Как только его найдут, пусть явится с рапортом ко мне. – Он повысил голос, чтобы вся шестая центурия его услышала: – Мне наплевать на чины и ранги, любой под моей командой должен выполнять свои обязанности! Центуриону Луркону придётся несладко, на всю жизнь это запомнит! Опцион, командуй!
– Есть, господин. – Тигеллин отдал трибуну честь и подождал, пока тот отойдёт, и лишь потом повернулся к своим людям, набрал полную грудь воздуху и проорал:
– Шестая центурия… Разойдись!
Гвардейцы расслабились и начали расходиться, по большей части направляясь к казармам и тихо переговариваясь, гадая, куда подевался центурион. Катон и Макрон вместе с Фусцием вернулись в помещение своей секции, и молодой преторианец немедленно закрыл за ними дверь. И обернулся к ним в сильном возбуждении.
– Ну всё! Даже наш центурион попал в переплёт!
Макрон изогнул вопросительно бровь:
– А что, разве центурион уже получал взыскания?
– О да! Он бывал и в переделках похуже, но никогда не пропускал утреннего построения на плацу. И где это он застрял, интересно?
– Наверное, надрался до бесчувствия, – сказал Катон. – И как только явится, получит хорошую взбучку. Трибун Бурр, как мне кажется, не из тех, кто способен проявить жалость.
– Это уж точно! – Фусций расплылся в улыбке. Он поставил свой пилум в стойку и выпрямился. При этом его живот издал жалобное бурчание. – Клянусь богами, я с голоду подыхаю!
– И мы все тоже, приятель, – заметил Макрон. – Но нам-то всё-таки лучше, чем тем, в Субуре. Нас хоть кормят регулярно. А эти несчастные ублюдки вынуждены рыться в отбросах. Скоро они начнут дохнуть, как мухи.
Фусций задумчиво покивал:
– Ничего хорошего из этого не выйдет. Император ставит нас в гнусное положение. Ещё немного, и мы тоже начнём голодать, как простой народ. А это кончится бедой.
– Бедой? – Катон посмотрел на него: – Тебе не кажется, что бед уже и так более чем достаточно?
– Ты про голодные бунты? – Фусций покачал головой. – Это ерунда по сравнению с тем, что произойдёт, когда народ начнёт голодать по-настоящему и подыхать сотнями и тысячами. Вот что я тебе скажу: когда такое случится, по улицам потоками потечёт кровь. И преторианская гвардия останется единственной силой, которая сможет это пресечь и не допустить наступления хаоса. Единственной силой, которая сможет встать между императором и толпой. И когда такое случится, тогда либо Клавдию придётся пообещать нам существенную награду, чтобы мы остались ему верны, либо…
– Либо что? – подтолкнул его Макрон.
Фусций бросил нервный взгляд на дверь, убедился, что она плотно закрыта, потом продолжил, понизив голос:
– Либо мы выберем нового императора. Такого, кто сможет заплатить нам за верность.
Макрон обменялся с Катоном быстрым взглядом, потом прокашлялся.
– Да, это серьёзная причина.
– Ты слишком долго пробыл в легионах, мой друг. – Фусций улыбнулся. – В преторианской гвардии всё обстоит именно так. Мы так ведём дела.
– Да ты-то откуда это знаешь? Ты тут и прослужил-то всего ничего, едва научился правильно пилум держать.
– Я слушаю, что говорят другие. И разговариваю с людьми. – Фусций покивал. – И понимаю, что происходит. Клавдий может пока что оставаться императором, но если он не предпримет мер, чтобы порадовать преторианскую гвардию, среди нас найдутся такие, кто захочет найти себе нового хозяина.
– Это легче сказать, чем сделать, – заметил Катон. – Британик слишком юн. Да и Нерон тоже.
– Нерон, может, и юн, но уже популярен. Ты ж сам видел, как его приветствовали гвардейцы на играх, посвящённых годовщине восшествия.
– Стало быть, будем просто выгонять одних императоров и выбирать других – просто по капризу.
Фусций пожал плечами:
– А чем это не причина? К тому же тогда можно быть уверенным, что новый император постарается как можно скорее завоевать поддержку преторианской гвардии. Лично мне это вполне подходит. И вам тоже, если у вас достанет ума это понять.
Катону совсем не нравилось отношение этого молодого гвардейца к солдатскому долгу. Он отлично видел, что в глазах Фусция ярким пламенем горит самая что ни на есть неприкрытая алчность, и при этом ощущал нарастающее желание высвободиться из ядовитой атмосферы римских политических интриг, превращавших столицу в настоящий гадюшник. Лживость, безжалостная жестокость и чудовищные амбиции потоками изливались из души тех, кто стоял у власти, их не могла сдержать никакая мораль. Теперь, когда их с Макроном тоже затянуло в эту трясину, он всей душой желал вернуться к обычной армейской жизни. Необходимость скрывать своё настоящее имя и ежеминутно ожидать удара в спину создавали постоянное, изнуряющее напряжение, так что у Катона не было никакого желания оставаться в Риме дольше, чем нужно. Он внезапно осознал, что женитьба на Юлии и вхождение в её семью вполне могут навсегда затянуть его в опасный и предательский мир столицы. Её отец – сенатор, любитель играть в смертельно опасные политические игрища. И если он сам станет частью этой жизни, то ему придётся жить только за счёт собственных мозгов.
Нет, это не жизнь для солдата, думал Катон. Потом он улыбнулся про себя, поражаясь этому готовому определению собственной истинной сущности. До последнего времени он ещё мучился ужасными сомнениями насчёт своей способности стать настоящим воином, подозревая, что всего лишь играет роль солдата. Теперь подобные мысли его уже не волновали. Тяжкие годы солдатской службы закалили его, вбили ему в душу необходимые профессиональные навыки, точно так же, как оружие его врагов оставило раны и шрамы на его плоти, так что все теперь сразу видели, кто он такой – солдат Рима, с головы до ног.
Но даже смирившись с этой реальностью и находя в ней некоторое удовлетворение, Катон временами ощущал немалое беспокойство при мысли о том, как ему удастся сохранить баланс между солдатским долгом и тем, что он может стать мужем Юлии и в один прекрасный день даже отцом её детей, если боги благословят их таковыми. Многим другим это удавалось, но Катон сомневался, что у него самого получится добиться подобного компромисса. И ещё одно: а будет ли сама Юлия терпеть такую его раздвоенность? Готова ли она к тому, чтобы оставаться верной, любящей женой, пока Катон вместе с Макроном участвует в очередной кампании, защищая границы империи?