Еще шаг назад, и Карло оказался в коридоре. Шагнул в него. Потом остановился.
Тирли-тирли, трули-трули…
Он повернулся к ним? Сейчас бросится на нее и девочек? И все кончится. И во всем, во всем, во всем виновата она, виновата Франческа. Такой расплывчатый, он был демоном.
Он стоял на месте бесконечно долго. Затем, как если бы на мгновение вернулся «мальчик, замечательный мальчик, который заботится о наших детях», сказал голосом, полным боли:
— Она любила меня.
…что за чудный день.
Голос его дрожал, он говорил как взрослый человек, потерявший все:
— Я ничего не сделал твоим дочерям. И никакой другой маленькой девочке. Клянусь тебе, Франческа. Клянусь моей Терезой.
Тирли-тирли, трули-тру ли…
И, порождение тьмы, Карло вошел в коридор и двинулся по нему громадными, гудящими шагами. …что за чудный день.
Было слышно, как открылась дверь.
6
Виале Азиа, 48, Рим, ЭУР.
— Быстро, как можно быстрее, — прошептала она таксисту, приблизившись к его уху, чтобы не услышали девочки. Словно шептала что-то чувственное, но подгонял ее ужас.
Эмму Франческа все это время держала на руках — пятнадцать бесконечных минут, — неизвестно, поняла ли девочка, что произошло. И, наверное, что-то говорила детям, успокаивая их, но не помнила ни собственные слова, ни интонации. Но сейчас девочки казались умиротворенными. Рим проплывал за окнами такси, и они с одинаковым выраженим на личиках смотрели на него, как если бы внезапно стали одним человеком. Но разве две сестры — это не один человек? Они пришли в этот мир из одного источника, они дышали одним воздухом в одной комнате, играли и спали вместе, вместе плескались в ванне, в одной воде, миллион раз говорили друг с другом без слов. Они боролись, любили, презирали и страдали от невероятной, драматической, обвиняющей, яростной любви, которая связывает детей и их родителей.
Франческа опустила глаза и увидела, что Анджела и Эмма, не глядя друг на друга, держатся за руки. Небо потемнело, затянулось облаками, а ЭУР казался обнаженным и безликим. Всем этим районом владели римские сосны. Полицейский участок располагался в длинном здании с грязно-серыми окнами, высокими и узкими, как щели. Тот же полицейский участок, из которого Фабрицио вывели в наручниках на растерзание толпы, готовой его линчевать. Фабрицио, который был невиновен. Такси остановилось.
Почему она не заперлась дома, не вызвала карабинеров и не дождалась их, прижавшись к дочерям? Потому что она должна была кое-что спросить у Анджелы. Перед тем, как звонить Массимо. Перед тем, как говорить с карабинерами. Должна была задать дочери несколько важных вопросов, и лучше всего за мороженым.
Анджела держала в руке рожок с кремом и шоколадом, а Франческа, не отрываясь, смотрела на улицу. Ей нужно проверить. Но она должна оставаться рациональной и не впасть в иллюзию самообмана, несмотря на спешку.
— Ты разве не собираешься его есть? Оно тает, дорогая, — сказала Франческа.
Анджела посмотрела на свое мороженое. Вздохнула и поднесла его ко рту. Но сейчас есть ей явно не хотелось. Она пыталась сделать это, только чтобы доставить удовольствие маме.
Франческа это заметила. Инстинктивно и бесконтрольно всхлипнула. Головой она понимала, что плакать сейчас, перед девочками, будет только законченная эгоистка.
Она с улыбкой взяла рожок из рук Анджелы и стала кусать мороженое, подавляя тошноту, есть его так, будто это самое лучшее лакомство на свете. Анджела смотрела на нее с изумлением.
— Нам нужно поговорить, — сказала Франческа. — Как взрослым.
Девочка улыбнулась.
— Это игра?
— Нет, не игра, любимая. Не в этот раз. Только не в этот раз. Но мы вместе, ты, твоя сестра и мама. Мы вместе и всё друг другу расскажем, хорошо?
— Да, — согласилась Анджела, будто все поняла.
— Ты готова?
— Я готова, мама.
Карло, превращающийся в другого человека, когда Анджела смотрела на него и смеялась. Настоящий Робин. Демонический, всесильный, готовый на все Карло. Франческа никогда этого не забудет. В этом мальчике, которого она, казалось, знала, таилось оно, чудовище, которое Франческа воображала все те дни, недели, каждую минуту. Оно… Юный, милый Карло, которому она оставила Анджелу тем утром, потому что все за него ручались. Они знали его всю жизнь.
И боже, должна ли она благодарить бога или дом, что чудовище выбрало другую девочку вместо ее дочери? Или ей просто нужно проклясть это чудовище?
А теперь сможет ли она спросить у дочери самое главное?
— Ты готова?
— Готова.
Сидя на скамейке в баре на виале Азиа, мать и дочь несколько часов разговаривали так, как никогда не разговаривали раньше. Мать спрашивала, дочь отвечала, а иногда дочь спрашивала, и мать отвечала. Только правду. Они говорили, не умолкая, и были близки, как никогда прежде, и потом — десятилетия спустя, одной летней ночью, под звездами — Анджела внезапно вспомнила этот разговор, и, как ни странно, он показался ей прекрасным. Мать и дочь разговаривали друг с другом, грустные, серьезные, счастливые, бок о бок, Анджела все еще держала за ручку младшую сестренку. Они говорили обо всем, чему следовало уделить внимание.
Потом они вышли из бара — вдалеке к небу поднимался столб белого дыма — и направились в полицейский участок. Франческа прижимала к себе младшую дочь и крепко держала за руку старшую, зная то единственное, что имело значение: Карло и пальцем не притронулся к ее девочкам.
7
У старшего сержанта Борги, выглядевшей усталой и задерганной, волосы были собраны в пучок. Им пришлось долго сидеть в коридоре перед дверью ее кабинета. Наконец выкроив время на Франческу, Борги вызвала младшего сержанта Де Сантиса и передала Анджелу и Эмму в его надежные руки. Потом она извинилась перед Франческой за задержку, пригласила войти, спросила, не слишком ли сильно включен кондиционер, и, предложив занять стул для посетителей, села за свой стол.
Франческа рассказала ей все спокойно и вдумчиво, объяснила каждую деталь. И чем дольше она говорила, тем сильнее чувствовала, что все наконец окончено. Чудовище, прятавшееся в тенях и угрожавшее ее дочерям — им оказался Карло, — обнаружено. И оно не причинило вреда ее девочкам. А Фабрицио невиновен. Борги внимательно наблюдала за ней, делала пометки, соглашалась, пару раз ей пришлось прервать Франческу, чтобы ответить на звонок. Похоже, какая-то чрезвычайная ситуация требовала внимания Борги, но она вела себя не как гражданское лицо или старший сержант — просто две женщины, две матери сидели радом в одном кабинете. Борги слушала, делала пометки, задавала вопросы.
— Мне очень жаль, что все это с вами произошло, синьора, — сказала она, когда Франческа замолчала. — Мы обо всем позаботимся, — она успокаивающе улыбнулась. — Мы совершили роковую ошибку. Наша работа — добраться до истины и привлечь преступника к ответственности, и я обещаю вам, мы это сделаем.
Франческа улыбнулась.
— И что будет дальше? — ей хотелось обнять старшего сержанта. — Вы отправите кого-нибудь за ним? Он наверняка сбежал. Будет сложно найти? — потом она посмотрела на Борги с надеждой. — Мы останемся здесь, пока вы его не найдете, верно? Домой нам возвращаться слишком опасно.
Борги провела ладонью по усталому лицу. Две женщины. Две матери. Невинный в тюрьме. Фабрицио. Маленькая девочка, которая больше никогда не вернется домой.
Телефон снова зазвонил. Борги ответила:
— Иду, — посмотрела на Франческу. — Мы почти закончили, — сказала она и улыбнулась.
Франческа тоже улыбнулась. Как только она выберется отсюда, надо будет позвонить Массимо. Шаг за шагом, сказала она себе. Почти готово.
— Может, стоит выдать ордер на… — намекнула Франческа. Но потом ей стало стыдно за эти глупые слова. — Простите.
— Не волнуйтесь, синьора, все в порядке. Просто кратко проговорим то, что вы рассказали. Хорошо?
— Конечно.
— Я могу включить запись?
— Конечно.
— Хотите, чтобы мы вызвали адвоката? Знаете, я должна это сказать, для протокола.
— Нет, в этом нет необходимости. Меня ждут дочери.
— Хорошо. Итак, прежде всего: вы видели Карло Бернини в своем доме?
— Да.
— Когда он вам угрожал?
— Нет, я же говорила. Моя дочь сняла с меня очки, а без очков я ничего не вижу.
— Хорошо. Вы видели, как он наставил нож на вас с дочерьми, а потом приставил его к вашему горлу?
— Нет. Я была без очков. Но я знаю, что нож был. Я увидела сияющее лезвие. А потом отчетливо почувствовал его у себя на шее.
— О’кей. Бернини ударил вас? Он бил вас или ваших дочерей, или он использовал любую другую форму насилия, свидетелем которой вы стали?
— Нет, но… — голос Франчески стал тише.
— Бернини признался в убийстве маленькой Терезы Алеччи?
— Нет, но…
— И в том, что изнасиловал ее?
— Нет, совершенно точно нет, но…
— Вы можете повторить мне точные слова Бернини?
— Точно не смогу, но было что-то вроде «она меня любила», а потом…
— Кто «она»?
— Ну, Тереза.
— Он сказал это?
— Нет.
— А потом?
— Потом он сказал, что никогда не причинял вреда моим дочерям или другим девочкам. Он сказал: клянусь, клянусь своей Терезой.
— Простите, я хочу во всем разобраться. Он действительно сказал, что клянется, что никогда не причинял вреда ни вашим дочерям, ни другим девочкам?
— Да.
— Итак, послушайте меня, логично, что если он не причинял вреда вашим дочерям или другим девочкам, то он не причинил вреда и Терезе. Разве нет?
— Ну нет, нет, никакой другой девочке, кроме Терезы.
— Он так сказал?
— Нет…
— Он сказал что-нибудь еще? О Терезе?
— Нет, но… он сказал «моя Тереза».
— Конечно. Но как вы думаете, были ли Карло Бернини и маленькая Тереза связаны близкими отношениями?
— Раньше, ну… думаю, да…