— Нет, нет! Я говорю только о себе и больше ни о ком… Я желаю только для себя… поспешно вскричал Ринальд, словно испугавшись, что его хотят заставить поделиться с кем-то его счастьем и тем уменьшить его долю.
— И будет так! — сказала старуха. — А теперь — прощай!
Она медленно поднялась и, опираясь на клюку, тихими, крадущимися шагами пошла из избушки. Когда дверь неслышно затворилась за нею, Ринальд вдруг вскочил и бросился вслед за старухой. Выбежав на улицу, он торопливо взглянул направо и налево, но из-за снежной бури не увидал никого: старухи и след простыл. Ринальд забыл пожелать сделаться принцем… А впрочем и богатый человек бывает в почете — не меньше принца…
Ринальд, возвратившись домой, диким, блуждающим взглядом обвел свою лачугу, словцо пробудившись от сна. Последние уголья на очаге уже догорели и подернулись серым пеплом. В лачужке было холодно и темно. Оконце, полузанесенное снегом, пропускало скудный свет… Ринальд взглянул на обрубок, где еще недавно сидела старуха, — и вдруг горько рассмеялся.
— Поверил! — прошептал он. — Какая-то нищая, старуха-попрошайка, нагородила мне всякой чепухи, а я и уши развесил… Ха! Теперь она, я думаю, посмеивается надо мной… Одурачила, старая!..
Он с досадой схватил свой на ту пору просохший плащ, завернулся в него и лег на лавку. Засыпая, он ворчал про себя:
«Эх, Ринальд, Ринальд! До 30 лет, брат, дожил, а ума не нажил… Всякому вздору веришь! Старуха этакую важность на себя напустила… Фея! Хороша фея… вся в заплатах да в дырах!.. И все эти феи — выдумка, да и все-то на свете — чепуха…»
Разом порешив таким образом все вопросы и окончательно успокоившись, Ринальд повернулся на другой бок и под стоны и завыванье бури скоро заснул крепким, богатырским сном.
А снег по-прежнему падал и падал с серого, ночного неба и белыми хлопьями заносил оконце ринальдовой лачуги…
II
На другой день Ринальд проснулся довольно поздно, раскрыл, глаза и долго недоумевал: действительно ли он проснулся или еще продолжает грезить. Он трогает себя за нос, дергает за волосы… Больно! Значит, он не спит… Да что ж это такое? Господи, помилуй!..
Ему представляется, что он лежит на мягкой, белоснежной постели, — на каком-то великолепном ложе; вокруг постели широкими складками спускаются малиновые занавесы, с золотою бахромой… Что за чудо! Неужели старуха не лгала? Неужели желания его исполняются?.. Сердце его сильно бьется. Задыхаясь от волнения, дрожащею рукой он отдергивает занавес, и просто глазам не верит… Такая роскошь, такой блеск ему и во сне-то никогда не снились.
Ринальд видит перед собой большую комнату, с высокими, светлыми окнами, с прекрасною мебелью. На полу — мягкий, пушистый ковер. Ринальд вскакивает и садится на постели. Глаза его разбегаются, — и он, как ребенок при виде новых, затейливых игрушек, готов был смеяться и плясать…
Вот перед кроватью стоят мягкие, легкие туфли… вот немного подалее — блестящие башмаки с серебряными пряжками. На бархатном табурете лежит, очевидно, приготовленное для него, платье: полукафтанье с золотым шитьем; камзол с драгоценными каменьями вместо пуговиц; темные, бархатные панталоны, — короткие и узкие, в обтяжку, по моде того времени; шелковые чулки…
В комнате две двери: одна — направо, другая — налево. Ринальду не терпится… Он потихоньку надевает туфли, на цыпочках идет направо и робко растворяет дверь. Тут оказывается обширный мраморный бассейн, наполненный чистою, прозрачною водой. На мягком и широком низеньком диване разложены простыни и полотенца из тончайшего полотна. На столике — всевозможные мыла, духи. Вдоль четырех стен стоят большие зеркала — от пола до потолка… Направо виден заспанный, растрепанный Ринальд, и налево виден Ринальд, и прямо и сзади, куда ни оглянись, везде Ринальд…
— Вот так штука! — весело расхохотавшись, сказал Ринальд.
Он понял, что этот бассейн для него, — и отлично выкупался в нем; вымылся, причесал перед зеркалом свои темные, волнистые волосы и возвратился в спальню. С непривычки он долго одевался в свое нарядное модное платье: то — не так, то — не туда попал, то — что-то не ладно… «Скоро этому научусь!» — мысленно ободряет себя Ринальд.
В спальне, в углу, он оглядел большой, тяжелый, железный сундук. Ключ торчал в замке… Очевидно, для Ринальда — в нем не было секретов. И Ринальд, мучимый любопытством, подошел к сундуку, поднял крышку и — ахнул: сундук до краев был полон денег — золота и серебра. Каменщик до сего времени даже не воображал, чтобы в одном месте могло быть собрано столько сокровищ…
С лихорадочною дрожью он наклонился над сундуком. Лицо его вспыхнуло, и глаза загорелись при виде такой массы блестящего металла.
— Все это — мое! Мое! — шептал он, запуская руки чуть не по локоть в деньги, забирая их целыми пригоршнями, любуясь, как они текли у него между пальцами, — и прислушиваясь к звону денег, как к какой-нибудь чудесной музыке.
«Ну! Старуха, знать, не лгала!.. Ай да добрая волшебница! — сказал он про себя, захлопывая наконец тяжелую крышку сундука. — Напрасно я вчера поклепал на нее…»
Затем Ринальд также потихоньку, осторожно заглянул в дверь налево — и увидал большую, великолепную столовую, с темным, резным, дубовым буфетом вдоль стены. Стол уже накрыт… Ринальд знает, для кого он накрыт, — и с удовольствием осматривается по сторонам.
Окна столовой выходят в сад; там видны деревья, увешанные снегом, как белым полупрозрачным кружевом… Стекла так прозрачны, что их как будто вовсе нет… В углу — большой камин с часами и различными украшениями, и горит в нем на ту пору не сырой валежник, но пылают целые сосновые поленья. Ринальд подходит к камину и, как каменщик, с видом знатока рассматривает работу.
— Было хлопот и труда с этим камином нашему брату-мастеровому! — говорит он, с живейшим интересом заглядывая в каминную трубу и рискуя замарать сажей волосы и свой нарядный костюм.
Он также потрогал решетку и внимательно осмотрел ее.
— Изрядно! — заметил он, одобрительно покачивая головой. — И решетка сделана основательно… на совесть!
Вчера вечером Ринальд съел лишь две или три картофелины и кусок черствого хлеба, и теперь он чувствовал, что сильно проголодался. Накрытый стол еще пуще дразнил и разжигал его аппетит. Ринальд ходил вокруг пустого стола, посматривал на приготовленный прибор, на стул, придвинутый к столу, и долго не знал, как быть и что ему делать. Наконец, он робко, нерешительно хлопнул в ладоши и вполголоса крикнул:
— Эй! Кто тут есть?
В тот же момент дверь тихо растворилась и какой-то прилично одетый человек вошел в комнату.
— Что прикажете, милостивый господин? — с поклоном спросил он Ринальда.
Тот сначала хотел было попросту сказать: «Дайте мне, пожалуйста, чего-нибудь поесть!» — но удержался и, усевшись за стол в мягкое кресло с высокою спинкой, с важностью проговорил:
— Подавайте завтрак!
Через минуту появились слуги с блюдами. Один подавал ему кушанье, другой наливал ему в граненый кубок золотистого, искрометного вина. Кушанья были вкуснее одно другого, а вино — один восторг! Ринальд за раз наелся, кажется, за три дня.
Наевшись досыта и напившись вволю, Ринальд приказал убирать со стола, а сам, сгорая от нетерпения скорее познакомиться со своими владениями, пошел в следующую комнату… Тут он увидал перед собою целую анфиладу зал. И он переходил из залы в залу, с каждым шагом все более и более изумляясь царственной роскоши этих громадных палат.
Тут были какие-то таинственные уголки — беседки из зелени и цветов. Там и сям из-за темной зелени высоких, развесистых растений выглядывали белоснежные статуи каких-то героев и богинь — все художественные произведения. На стенах висели чудные, старинные картины, — изображенные на них люди только лишь не говорили… И Ринальд долго ходил по залам, долго любовался на свои сокровища. Он, конечно, не знал им цены, но уже догадывался, что все это стоит очень дорого…
Наконец, Ринальд попал в переднюю, спустился с широкой лестницы, устланной великолепным ковром, обставленной цветущими растениями, — и сказал, что он идет гулять. Тут слуга накинул на него шубу, другой подал ему шапку, а третий — могучий великан — распахнул перед ним высокую, тяжелую дверь и почтительно спросил: угодно ли «его милости» пройтись пешком или прокатиться? Карета ждет его…
И Ринальд, действительно, увидал у подъезда пару отличных серых лошадей, запряженных в щегольскую карету. Садясь в карету, он велел кучеру проехать по всем лучшим улицам и площадям города… Его старые знакомые — рабочий, мастеровой люд, — разумеется, не узнавали в нем прежнего каменщика Ринальда, а люди, совсем ему незнакомые, ехавшие в экипажах, при встрече здоровались с ним. Ринальд удивлялся, но также снимал шапку и кланялся, причем старался подражать всем их движениям и манерам.
В сумерки Ринальд возвратился с прогулки, когда в столовой уже горела люстра и обед ожидал его. Долее часа просидел он за обедом, а потом ушел в одну уютную комнату с мягкою мебелью, полуосвещенную голубыми фонариками, и там прилег отдохнуть… Когда он, отдохнув, вышел в залу, к нему явился тот же человек, которого он первым увидал в этом доме, и почтительно доложил:
— Смею напомнить вам, милостивый господин, что уже пора одеваться, если вы сегодня намерены поехать к королевичу на музыкальный вечер.
— А что такое сегодня у королевича? — уже входя в свою роль и нимало не смутившись, спросил его Ринальд, сделав вид, что он как будто позабыл: что такое сегодня у королевича?
— Какой-то знаменитый артист будет играть на арфе, а заморская певица станет петь! — пояснил слуга.
— А-а, да!.. Пожалуй! Давайте одеваться! — сказал Ринальд таким беспечным тоном, как будто для вчерашнего каменщика было самым обыкновенным делом поехать на вечер во дворец — к королевскому сыну.
И он был на том музыкальном вечере; пришел в восторг от арфы и от пения певицы и вообще очень весело провел время. Он познакомился со многими знатными особами и с их семействами. Очень охотно все знакомились с ним… Знатные люди в той стране были придурковаты и каждого богатого, хорошо одетого человека, считали очень умным и прекрасным человеком. А Ринальд был одет очень нарядно, и богатство его видимо и убедительно для всех сверкало в блеске бриллиантов, украшавших его перстни, и в золотом шитье, как жар горевшем на его рукавах и на груди. Чего ж еще более?.. По наивному мнению знатных людей той страны, человек, обладающий такими бриллиантами и украшенный таким золотым шитьем и вообще так хорошо, «по моде», одетый портным, не мог быть плохим человеком.