— Одевай на лапы.
Петр Евграфович вежливо отодвинул перчатки:
— Благодарю вас. И могу жить, как все, без перчаток… Да-с.
— Одевай, тебе говорят!
— Я вас, молодой человек, не понимаю. Зачем?
— Сейчас узнаешь! — прорычал Трумпф, натягивая на поросшие рыжей шерстью ручищи упругие рукавицы. — Мы посмотрим, как твой большевистский дух поможет тебе драться.
— Драться?! — профессор часто заморгал. — Драться?!
— Не тронь профессора! — перед Трумпфом встали два политических. — Не тронь профессора!
Бандит широко размахнулся и ударил того, который был выше ростом.
В блоке началась свалка. Она продолжалась недолго. Преимущество тренированных «буйволов» было очевидным. Они в несколько минут разбросали политических, бросившихся на выручку Петру Евграфовичу.
Трумпф трижды приподнимал профессора и каждый раз целил в лоб. Там, полагал бандит, кость твердая, и с первого сеанса активист еще дух не испустит.
— Тайм! — остановил Трумпф «буйволов». — В первом раунде чистая победа! Айда дальше!
Возбужденные первым успехом негодяи направились в другой конец лагеря, к французам. Там они тоже рассчитывали на легкую победу. К тому же Трумпф знал в лицо французских активистов. Сейчас они познакомятся с его кулаками!
Но второй раунд не состоялся.
У французов зверствовали сами эсэсовцы. Блокфюрер Отто, по прозвищу Пастух, и его дружок эсэсовец Корштадт «обрабатывали» двух священников. Корштадт сорвал сутану с Лелуара, доктора богословия, и, смеясь, топтал сапогами молитвенник:
— Свинья! Вот тебе, вот!
Лелуар, с огромным синяком под глазом, грустно повторял:
— Бог все видит! Он этого не простит.
Эсэсовец подскочил к священнослужителю, сорвал у него с груди крест и швырнул его на землю:
— Старая свинья! Тебя надо к стенке! Служил, собака, партизанам, благословлял их! Вот твоему кресту! Вот твоему молитвеннику!
Доктора богословия Лелуара, профессора истории религии Антверпенского университета, фашисты считали опаснейшим политическим преступником: он был священником в партизанском отряде французского движения Сопротивления. Лелуара приговорили к смерти, но потом казнь заменили пожизненным заключением в Бухенвальде.
Пастух, избивая палкой аббата Энока, заставил его встать на колени и держать в каждой руке по кирпичу.
— А теперь, плешивая собака, кричи: «Христа не существует!» — приказывал Пастух. — Кричи: «Христа не существует! Единственный повелитель — это Гитлер!»
Аббат Энок, полуприкрыв глаза, мысленно обращался к богу.
— Кричи, плешивая собака, «Христа не существует! Единственный повелитель — это Гитлер!»
По лицу аббата текли слезы и кровь. А Пастух все взмахивал палкой.
Трумпф и его «буйволы» с интересом наблюдали за работой эсэсовцев.
— Герр блокфюрер, вы по ребрам его, по ребрам! — посоветовал Трумпф. — Он тогда сразу запоет!
Видя, что Пастух не обратил на него ни малейшего внимания, Трумпф повернулся к выходу:
— Айда в двадцать пятый. Там русские политики.
«Буйволы» поспешили за вожаком.
Идея Коха претворялась в жизнь. Бандиты старались вовсю, каждый стремился заработать. Отъявленные головорезы, среди которых находились и бывшие боксеры-профессионалы, «культурно» избивали политических активистов.
Очередное массовое издевательство над истощенными и едва державшимися на ногах заключенными проходило, по мнению Олесса, успешно. Избиения устраивались обычно вечером, после проверки, до отбоя или по воскресным дням. Два-три здоровяка в сопровождении лагерных полицейских и веселых дружков вваливались в барак и вызывали активистов. Прятаться было бесполезно. И никто не мог за них заступиться. Все делалось в виде игры. Зеленые предлагали своей жертве одеть боксерские перчатки:
— А ну-ка, надень. Посмотрим, как коммунистический дух помогает твоим костям держаться!
Одевал узник перчатки или отказывался от них, уголовникам было безразлично. Они начинали мордобои. С особенным удовлетворением бандиты Олесса избивали советских военнопленных. Здесь они всячески изощрялись.
— Мы арийцы, — хвастались немецкие уголовники, — всегда били и будем бить русских.
— Советские свиньи могут драться только толпой, стадом. Настоящих бойцов у них нет!
Глава одиннадцатая
В канцелярии после допроса и побоев Андрею на куртку и штаны нашили мишени — белые кружки с красным сердечком. Такими мишенями в Бухенвальде отмечались наиболее опасные политические: русские офицеры и заключенные, пойманные при побеге из плена. Андрей Бурзенко из обычного заключенного «гофлинга» превратился в движущуюся мишень — «флюгпункт». Эта отметка позволяла охранникам стрелять в него без промаха при первом удобном случае.
Бурзенко перевели в другой барак — блок штрафников, где многие узники носили на своих костюмах роковые отметки. Стоило только заключенным отойти от места работы или чуть замешкаться при выполнении приказания, как по ним без предупреждения открывался огонь.
Начались страшные дни. В четыре часа утра, после удара гонга, в барак, размахивая палками, врываются эсэсовцы:
— Хераус! Подъем!
Умирающих вытаскивают за ноги, живых поднимают ударами. Утренняя проверка — «аппель» — длится долго. Заключенные стоят без шапок по команде «смирно». Дежурный рапортфюрер монотонно выкрикивает номера узников. Стереотипные ответы заключенных Следуют один за другим. И вдруг — молчание. На очередной номер никто не отзывается. Блокфюрер и староста наводят справки. Все стоят не шелохнувшись. Через несколько минут становится известно, что номер такой-то ночью умер. Труп лежит на левом фланге.
Случается, что очередного номера не находят и среди умерших. Эсэсовцы объявляют тревогу. Начинаются поиски. Они иногда длятся несколько часов. И штрафники стоят на площади, ожидая решения коменданта.
Наконец выясняется — узник покончил жизнь самоубийством. Он бросился на колючую проволоку, через которую пущен ток высокого напряжения.
Проверка продолжается.
После «аппеля» — завтрак. Не успеют узники проглотить еду, как их уже выстраивают в колонны и гонят на работу. Одних штрафников ведут чистить отстойники нечистот, других — канализационные трубы, третьих — разносить кал на эсэсовские огороды, удобрять землю.
Команда штрафников, в которую перевели Андрея, носила название «Новые ботинки». «Странное название», — думал Андрей, оглядывая угрюмо шагающих рядом новых товарищей. Только теперь ом заметил, что у соседа справа ступни ног забинтованы. Забинтованы ноги и у соседа слева. И у впереди идущих. Что это значит? Новая пытка?
Долго гадать не пришлось. Команду пригнали на площадку, огороженную со всех сторон деревянным забором. У невысокого здания стоят ящики. Капо, долговязый немец Пауль Фридман, которого, как узнал впоследствии Андрей, узники прозвали «Черным Извергом», и трое его помощников — у всех на куртках зеленые треугольники — быстро открывают ящики.
Эсэсовцы, попыхивая сигаретами, молча наблюдают за действиями зеленых. Те торопливо вытаскивают из ящиков ботинки: новые, желтые. Грубая кожа лоснится на солнце, на подошве сверкают медные гвозди. Андрей видел такую обувь на фронте у немецких солдат. Неужели ее дадут заключенным?
Пауль выдает каждому узнику ботинки и пару носок. Андрей сел на асфальт и сбросил свои деревяшки. С удовольствием натянул чистые носки и обулся. Ботинки были точно по ноге. Капо внимательно следил, чтоб никто не одел просторные башмаки.
«В таких можно прошагать не только через Германию, а через всю Европу», — думал Андрей, вспоминая, как месяц назад он прошел сотни километров босиком.
Вначале ему показалось приятным, что башмаки плотно облегают ногу. Правда, они были очень грубы. Андрей сделал несколько шагов. Толстая подошва почти не гнулась. Верх больно давил на тыльную поверхность ступни, чуть повыше пальцев. Стало ясно, что носить ботинки будет несравненно трудней, чем деревянные колодки с брезентовым, мягким верхом. «Ничего, это на первых порах, пока разносятся, — решил Андрей — а потом ходить будет одно удовольствие!»
Когда заключенные обулись, началась маршировка. Сначала шагали строем, четко отбивая шаг, потом цепочкой по кругу, а затем последовала команда:
— Бегом!
Бежать было дьявольски тяжело. А долговязый капо взмахивал длинной плетью из воловьих жил, хлестал заключенных по спинам и лицам.
— Шнель! Шнель! Быстрее!
Андрей бежал и думал: что за глупое занятие придумали эсэсовцы? Какой толк от этой бессмысленной беготни в новых ботинках? Никакого. Даже убыток: новые солдатские ботинки изнашиваются. Что ж, если сами немцы этого хотят, будем старательно портить новую обувь. Все-таки это легче, чем таскать тачку в каменоломне.
К полудню многие узники выбились из сил. Они еле передвигали ноги. На их спины градом сыпались удары. Измучился и Андрей. Ботинки, казалось, стали свинцовыми. Ноги горели. Каждый шаг причинял боль.
— Шнель! Шнель!
Капо вытирает пот со лба и снова взмахивает тяжелой плеткой. Он бьет заключенных с азартом. Что руководит этим негодяем? Страх перед эсэсовцами, желание выслужиться или просто тупой садизм, наслаждение властью над беззащитными людьми?
— Шнель! Шнель!
К концу мучительного дня Андрей возненавидел Пауля. Чем сильнее болели уставшие ноги, тем яростнее становилось негодование. Андрей ненавидел Черного Изверга за хладнокровное избиение, за хриплый гортанный голос и больше всего за то, что он применял для издевательства спортивные упражнения. Несомненно, Черный Изверг был знаком с физической культурой, с принципами тренировки боксеров. Он подолгу заставлял штрафников выполнять на ходу подскоки, приседания, приказывал идти «гусиным шагом» и на носках. Эти упражнения, обычно применяющиеся для развития мышц ног, выматывали последние силы у заключенных, многие из которых раньше никогда не занимались спортом.
Лучи заходящего солнца слепили глаза. Андрей начал сбиваться с ноги, спотыкаться и, теряя чувство дистанции, наступать на пятки впереди идущего. Вездесущий Черный Изверг несколько раз огрел его п