Андрей плечом отстранил Левшенкова.
— Ну, хватит, — громко начал он, — иди, отдыхай, но следующий раз — смотри! Будь аккуратнее.
Ночь выдалась лунной и звездной. Андрей не спал, прислушивался. Вот началась смена караулов, эсэсовцы дружно прокричали «хайль». Потом послышались выкрики команды, топот кованых сапог, и через некоторое время над лагерем снова воцарилась мертвая тишина.
Андрей слез с нар и направился к выходу.
— Ты куда? — остановил его спросонья сосед.
— Куда царь пешком ходит, — нашелся Андрей, — идем со мной.
— А-а-а, — неопределенно промычал сосед и перевернулся на другой бок.
Андрей, прижимаясь к стене и прячась в тени, добрался до седьмого блока. Там дежурил полицай Владислав.
— Сюда, сюда, — он проводил Бурзенко в комнату старосты, — осторожнее, не наступи на товарищей.
В темной каморке было тесно. На полу сидело много незнакомых людей. Андрей тоже уселся на пол.
— Двигайся, браток, ближе.
Андрей обрадовался моряку Косте. Они обменялись рукопожатием.
Потом в комнату втиснулось еще несколько человек.
— Все в сборе?
— Да, — тихо ответил кто-то. Голос показался Андрею хорошо знакомым. «Товарищ Михаил!» — догадался боксер.
Потом заговорил Иван Иванович. Подполковника Смирнова Андрей сразу узнал по голосу.
— Товарищи, мы вас собрали по боевой тревоге. Над нашей организацией нависла смертельная опасность…
Собравшиеся насторожились.
Потом заговорил политзаключенный, возглавляющий в подпольной военно-политической организации отдел безопасности. Андрей его не знал и слегка толкнул Костю:
— Кто это?
Костя так же шепотом ответил:
— Николай Кюнг.
— Мы располагаем точными сведениями, что сегодня ночью, в канун праздника Октября, — продолжал Николай Кюнг, — банда уголовников решила устроить «Варфоломеевскую ночь», праздник «крови и мести»: вырезать десятки коммунистов, общественников и активных политических, которые занимают административные должности. А завтра утром явиться с повинной к коменданту лагеря. Он, конечно, «великодушно» простит им убийство красных. У зеленых, как нам известно, на этот счет уже имеется договоренность с эсэсовцами.
Положение серьезное, — голос Кюнга звучал ровно, уверенно, словно он читал приказ. — Мы собрали вас, актив центра. Центр поручает нам боевое задание: не дать зеленым выйти из бараков, предотвратить террористские акты. С этой целью необходимо блокировать все выходы из бараков и любой ценой, вплоть до применения холодного оружия, удержать их до утра. Огнестрельное оружие не применять. Вопросы есть?
— Все ясно, — Андрей ответил за всех.
— Тогда выступаем. У главных ворот дежурит наш человек. У него фонарик. Если будет опасность, он даст сигнал: короткие вспышки света.
Тут же в комнате разбились на небольшие группы, и каждая из них получила определенное задание. В группе, в которую попал Андрей, был Костя. Моряк вооружился увесистой палкой. От ножа Андрей отказался. В короткой схватке он сможет действовать и кулаками. А нож — только лишнее вещественное доказательство.
— Пошли, ребята, — кратко бросил худощавый плечистый Валентин Логунов, и вся группа двинулась за ним.
Прячась в тени, один за другим пробирались узники к девятнадцатому бараку. На пулеметных вышках царило спокойствие. Правда, несколько раз группу нащупывал прожектор, но тут же луч света уходил в сторону. Андрей усмехнулся: эсэсовцы, видимо, принимали их за уголовников.
К девятнадцатому блоку, в котором с вечера собрались заправилы зеленых, подошли тихо, соблюдая предосторожности.
Андрей, Костя и еще пять человек заняли главный выход.
Потекли минуты ожидания. В блоке зеленых Подозрительно тихо. Тишина висит и над всем концлагерем. Луна, поднявшись в зенит, заливает концлагерь холодным светом. Легкий морозец дает о себе знать. Хочется погреться, размять затекшие мышцы.
Подошел Валентин Логунов, руководитель группы.
— Вот что, ребята, — сказал он, — надо и технику использовать.
И он велел Косте и Андрею приготовить к действию противопожарный насос. Вдвоем они бесшумно размотали брезентовый рукав, опустили один конец в бочку с водой.
— Идем к дверям, — посоветовал Костя, — пусть с насосом возятся, кто послабее.
— Дело, — одобрил руководитель.
Бурзенко осмотрел свои кулаки и старательно обмотал кисти тряпками, которые он носил с собой вместо носового платка. А то при нанесении удара можно повредить суставы. Он несколько раз разжал и сжал кулаки. «Порядок, — решил Андрей и вздохнул, — скорей бы, что ли!..»
Вдруг Логунов поднял руку:
— Внимание!
За дверью барака послышался легкий шум, шаги. Или это только показалось?
Дверь распахивается. В светлом проеме вырастает рослая угловатая фигура. За ней вторая, третья, пятая…
Андрей преграждает им путь:
— Назад!
От неожиданности уголовники оторопели. Первый — это был Трумпф — чуть попятился назад. Видимо, бандит подумал, что перед ним охранник. В следующую секунду, сообразив, что это всего навсего заключенный, уголовник смачно выругался. В лицо Андрею пахнуло винным перегаром.
— Прочь, скелет! — зарычал Трумпф и коротко взмахнул рукой. Тускло сверкнуло лезвие ножа.
Но Андрей опередил бандита. Перенеся вес тела на левую ногу, боксер послал вперед правый кулак. Удар попал точно в подбородок. Трумпф, лязгнув зубами, свалился под ноги своим дружкам.
— Бей красных! — взвыли уголовники и кинулись на боксера.
Но их встретили ударами увесистых палок. Схватка была короткой, ожесточенной. В разгар столкновения в лица бандитов ударила сильная струя воды. Вода была холодной, отрезвляющей. Это и решило исход сражения. Несмотря на численное превосходство, уголовники не выдержали. Мокрые, с разбитыми носами, синяками и кровоподтеками, они отступили назад, в барак, и шумно захлопнули за собой дверь. Закрылись.
— Сидите, швабры, и не вылазьте! — Костя выругался.
Зеленых караулили до самого рассвета. Но те больше и не пытались высовываться из блока. Крепкие удары и водяная струя, видимо, охладили их пыл.
Не смогли уголовники выбраться и из других бараков. Все их попытки вырваться были остановлены сильными руками. «Варфоломеевская ночь» не удалась, «праздник крови и мести» не состоялся. Уголовники лишний раз убедились, что заправилами внутри лагеря, какими они были еще год назад, теперь уже им не бывать, что политические — это такая сила, с которой просто так им не справиться. Концлагерь стал не таким, каким он был недавно.
Утром в праздник Октября весь Бухенвальд знал о ночном столкновении. Уголовники ходили хмурые, главари, заправилы отсиживались в бараках. Капо, надсмотрщики и другие прислужники эсэсовцев присмирели. Авторитет зеленых, годами державшийся на силе и жестокости, таял. Даже многие лидеры немецких социал-демократов, перепуганные и забитые люди, боявшиеся не только выступить против фашизма, но и говорить на эту тему, немного оживились.
— О! Руссиш! Гут, гут!
А ведь всего за несколько месяцев до этого они на встрече с представителями русского подполья печально разводили руками и уныло бубнили:
— Бороться? В концлагере? Бессмыслица, авантюризм…
Жизнь доказывала правильность курса, взятого коммунистами и комсомольцами. Их поддерживали антифашисты всех стран, на их стороне было большинство мучеников Бухенвальда. Бороться не только нужно, но и возможно!
А вечером, перед поверкой, когда тысячи узников выстроились на аппель-плаце, из колонны в колонну с быстротою молнии пронеслась радостная весть: «Советские войска заняли Киев!»
Столица советской Украины освобождена!
Узники, особенно советские военнопленные, вызывающе смотрели в лица своим палачам.
Эсэсовские офицеры, командиры блоков ходили мрачные, злые. У солдат был растерянный, хмурый вид. Наступление Советской Армии, видимо, заставило эсэсовцев подумать о будущем.
Мощные громкоговорители передавали специальный выпуск последних известий из Берлина. Гнусавый диктор долго и монотонно бубнил о какой-то «эластичной обороне», о пресловутой тактике «выравнивания линии фронта», о мифическом «восточном вале» и т. д. Но за всеми высокопарными словами, подтасованными цифрами явственно проступала растерянность, которая охватила правителей третьего рейха. Советские войска неудержимой лавиной приближались к границам Германии.
И впервые тысячи советских военнопленных после вечернего аппеля не разошлись поодиночке, а, четко отбивая шаг деревянными колодками, строго соблюдая равнение, колонна за колонной, направились к своим блокам. Они пели старинные украинские песни: «Распрягайте, хлопцы, коней», «Вечер близенько», «Реве та стогне Днипр широкий». Пели русские и татары, украинцы и узбеки, белорусы и грузины. И простые, чудесные песни Украины звучали над Бухенвальдом, как бы говоря о том, что нет в мире силы, способной покорить народы свободной страны и разрушить их братский союз.
С восхищением смотрели другие узники на измученных неволей, но не сломленных советских людей.
Глава двадцать третья
Меч возмездия повис над плешивой головой Кушнир-Кушнарева. Тысячи его жертв: коммунисты и комиссары, советские офицеры и партийные работники, расстрелянные эсэсовцами по его доносам в «хитром домике», — взывали к отмщению.
А лагерфюрер Макс Шуберт, отмечая усердие провокатора, дружески похлопывал его по плечу:
— У вас есть возможности получить офицерский чин.
— Рад стараться, герр майор! — подобострастно отвечал Кушнир-Кушнарев.
— Старший надсмотрщик на вокзале Аусшвиц убил тридцать тысяч. И что же? Я сам читал в приказе: он получил высочайшее помилование и попал в личную охрану самого фюрера!
— Буду стараться, герр майор!
Подпольный интернациональный антифашистский центр Бухенвальда принял решение: уничтожить провокатора.
Гибель негодяя не должна была вызывать подозрений. После тщательного и всестороннего обсуждения подпольщики решили, что Кушнир-Кушнарев должен «заболеть» и умереть в больнице. Однако и этот вариант был небезопасен. Если и удастся утаить подлинную причину смерти бывшего царского генерала от эсэсовцев, то этого нельзя было скрыть от опытного глаза главного врача Адольфа Говена. Как же быть?