— В нашей фронтовой газете «В бой за Родину» о нем много писали, — добавил молчавший до сих пор Володя. — Даже стихи.
— Ты прочти их, — сказал Юрий. — Эти стихи Володя, часто читал в нашем лагере.
Коваленко встал. Юношеское лицо его стало еще суровее:
Опять кругом метались копны дыма,
Под пулеметом высохла трава.
А враг все бил… И в этот час Екимов
Припомнил материнские слова.
Мать, провожая в бой, смахнула слезы:
«Иди, родной, будь смел в бою святом!»
Он ей поклялся — вынести все грозы
И отстоять в боях родимый дом.
Узники плотнее обступили Ломакина и Коваленко. Андрей жадно ловил каждое слово.
Разрыв, тяжелый визг и, значит, мимо…
Он поднял голову: залег поодаль взвод.
Тогда, взмахнув рукой, встает парторг Екимов
И к вражеской траншее в рост идет.
Коваленко умолк, улыбнулся и сел на свое место. В бараке стало тихо. Было слышно, как по крыше монотонно барабанит дождь.
— А вы разве не знали? — спросил Юрий.
Котов отрицательно покачал головой:
— Думаю, что и сам Григорий об этом не знал. Ты когда читал Указ?
Юрий подумал и твердо ответил:
— В июле сорок четвертого года. Правда, Володя? Коваленко подтвердил:
— Да, в июле. Сообщалось, что присвоено посмертно.
— Он был тяжело ранен, — задумчиво произнес Котов, — и попал в плен весною сорок четвертого. Выходит, он не мог знать про Указ…
Утром в барак пришли два офицера СС. Они увели Юрия Ломакина и Володю Коваленко. Узники долго смотрели им вслед. «Если будут вешать, то поведут в карцер и продержат до вечера», — подумал Андрей.
Но их повели мимо дверей карцера. Неужели опять в гестапо, на допрос?
Нет, Юрия и Володю вывели из лагеря, провели мимо угловой вышки. Оттуда дорога шла к «Хитрому домику».
— Вот вы куда, сволочи, ведете! — умышленно громко крикнул Юрий.
Эсэсовец, шедший впереди, остановился и широко замахнулся кулаком.
— Швайне! Лос!
На глазах у многих заключенных, работавших поблизости, Юрий Ломакин подскочил к офицеру:
— Я тебя… гад! — и, выхватив нож, в одно мгновенье располосовал ему горло.
Владимир кинулся на второго. Но тот успел выхватить пистолет и выстрелил. Но Коваленко все же успел вцепиться в палача. Тот еще раз выстрелил, и Володя упал. Но тут подлетел Юрий, Он бросился, как тигр, на фашиста. Палач выстрелил в упор и вместе с Ломакиным свалился на землю.
Со всех сторон к месту сбегались охранники. С пистолетом в руках примчался лагерфюрер Шуберт.
Перед ним лежали два русских героя и два фашистских офицера. У одного перерезано горло, а второй, окровавленный, вопит о помощи.
— Машину! Врача! — закричал истерически Шуберт. Гонцы побежали в больницу и в гараж. В больнице врачи никак «не могли» собрать нужный инструмент и медикаменты. А у работавших в гараже заключенных мотор «не заводился».
Когда, наконец, подоспели медики, один офицер скончался, а второй истекал кровью…
Глава тридцать седьмая
Четвертого апреля, после утренней поверки, узников оставили в лагере. Ни одну команду не выпустили за колючую проволоку. Все работы прекратились. На территорию лагеря вошли эсэсовские патрули. В Бухенвальде объявлено военное положение.
Днем полковник Пистер собрал всех заключенных немцев и выступил перед ними с речью.
— Я располагаю сведениями, — сказал он, — что иностранцы, особенно русские, имеют оружие и собираются: во-первых, перебить всех немцев в лагере и, во-вторых, поднять восстание. Со своей стороны, я гарантирую вам жизнь, если вы, немцы, поможете мне, немцу, сохранить здесь порядок и дисциплину до последнего дня.
А вечером Пистер, вопреки обещанию «сохранять порядок», объявил приказ:
— Всем евреям немедленно со своими вещами явиться к главным воротам для эвакуации!
Лагерь пришел в движение: приказ означал начало массового уничтожения. Каждый заключенный понимал, что эвакуация — это смерть. У гитлеровцев почти не оставалось подвластной им территории. Германия задыхалась между двумя фронтами. Ее армии целыми воинскими подразделениями сдавались в плен. Куда же могли гитлеровцы эвакуировать шестьдесят тысяч человек? Только на тот свет. Они и торопились это сделать.
Подпольный интернациональный центр бросил клич:
— Все против эсэсовцев!
Последовал повторный приказ коменданта:
— Евреям к шести часам вечера выстроиться на аппель-плаце!
Узников охватила паника: сегодня берут евреев, завтра — русских, а потом остальных… Над лагерем стояли крики, мольбы, плач, проклятья… Евреи, а их за последние месяцы прибыло в Бухенвальд из различных концлагерей более двенадцати тысяч, прятались куда могли: забивались в дальние углы бараков под нары, лезли на чердак, запирались в уборных, спускались в канализационные трубы. Многие ложились в кучи мертвецов.
Заключенные других национальностей помогали евреям укрыться в надежных местах, давали им красные треугольники с буквой «R» — русские.
В пустом двенадцатом блоке антифашисты спрятали большую группу еврейских товарищей. Среди них было много врачей.
Андрей пробрался в двенадцатый блок, отыскал Соколовского.
— Идемте в наш барак. Там надежнее.
Но он отказался:
— Спасибо, Андрей, я останусь со своими.
Стрелки часов, установленных на главной башне; приближались к цифре «шесть». В отдельных блоках, где подпольные группы были малочисленными, забегали старосты и их помощники. Спасая свои шкуры, они стали дубинками выгонять евреев из бараков и гнать их на центральную площадь…
В сорок второй блок прибежал связной от подпольного русского центра. Он отвел в сторону Мищенко и Андрея и передал приказ Ивана Ивановича: «Немедленно собирать своих людей и вооружаться всем, чем только можно. Центр принял решение: не допустить уничтожения евреев. Будьте готовы действовать. Возможно, сегодня ночью выступим. Ждите указаний!»
Приказ центра моментально стал известен всем русским. Советские военнопленные стали спешно вооружаться, доставать тайно припрятанное оружие: железные прутья, самодельные ножи, плоскогубцы, палки и камни.
К Алексею Мищенко подошел Альфред Бунцоль:
— Мы, немецкие коммунисты, хотим быть вместе с русскими.
— Спасибо, Альфред! — Андрей пожал руку немецкому товарищу.
Гарри Миттильдорп не отходил от Андрея. Он себя считал бойцом русского подполья.
— Вместе жили, вместе умирать будем!
К шести часам вечера на главную площадь выгнали не более восьмисот человек. Среди них было много узников других национальностей. Их «прихватили» для количества. Эсэсовцы окружили узников и вывели из лагеря.
Эвакуация провалилась. Впервые за всю историю Бухенвальда лагерь не выполнил приказ коменданта. Вызов брошен!
Быстро сгущались сумерки. Густой туман, словно мокрое одеяло, закутал Бухенвальд. С низины повеяло сыростью и холодом. В бараках никто не спал. Все ждали решительных действий охраны. Но со стороны эсэсовского города не доносилось ни звука. Выставленные наблюдатели сообщали одно и то же: на постах спокойствие. Но это спокойствие могло быть обманчивым…
Нервы узников натянуты до предела. Из подпольного центра поступило указание: «Не спать! Ждать!»
После полуночи в барак пришел Василии Логунов. Он проверил готовность группы, поблагодарил Алексея Мищенко за хорошую организацию. Потом вызвал Андрея:
— Возьми надежного парня и сбегай на кухню. Там приготовлен бачок баланды. Отнесете ее медикам. Только, чтоб ни одна душа не пронюхала.
— Есть, товарищ командир.
Андрей осмотрел своих друзей и остановился на Курте. Кивнул ему. Курт понял с полуслова. Через полчаса они доставили в двенадцатый блок небольшой бачок, наполненный теплой брюквенной похлебкой, и шесть паек хлеба.
Соколовский отказался от еды, но Андрей настоял:
— Не обижайте товарищей… Они делятся с вами от чистого сердца.
Возвращаясь назад, Бурзенко и Курт неожиданно наткнулись на двух эсэсовцев. Они, награждая ударами, гнали перед собой пожилого узника.
— Шнель! Шнель!
Андрей и Курт прижались к стене. Когда гитлеровцы вступили в полосу света, Бурзенко ахнул: гитлеровцы вели Пельцера! Старый одессит качался, закрывая голову от сыпавшихся на него ударов.
Не раздумывая, Андрей рванулся на охранников.
— Назад! — крикнул Курт, но было уже поздно.
Андрей в два прыжка очутился рядом, с гитлеровцами. Кулаки боксера без перчаток, тяжелые от гнева и ярости, обрушились на ненавистных палачей. Ударом в челюсть он сбил одного и повернулся к другому. Тот схватился за кобуру, но вытащить пистолет не успел. Кулак боксера описал дугу, и второй нацист, лязгнув зубами, свалился.
— Бежим! — Андрей схватил Пельцера за руку.
Они благополучно достигли своего барака. Андрей отдал Пельцеру свою куртку, а его робу бросил в печь.
Но старый одессит отказался одевать куртку с чужим номером.
— Нет, нет… Могут и тебя вместе со мной…
— Одевай, тебе говорят!
Пельцер натянул куртку.
— Ложись на мое место!
Старый учитель полез на нары.
Медленно тянулось время. Ночь была — бесконечной. В лагере ни звука. Евреи по одному и группами выбирались из своих убежищ и возвращались в бараки. Голодные, продрогшие, они жались друг к Другу, радуясь теплу, свету и людям.
Перед рассветом посыльный принес новый приказ центра! Алексей Мищенко разрешил разойтись и лечь отдыхать.
Подпольщики нехотя разошлись. Андрей, не раздеваясь, лег рядом с Пельцером. Закрыл глаза, но сон не приходил. Разве можно уснуть, когда кругом такая зловещая тишина?
Утро наступило сразу, по-весеннему туманное и холодное. После подъема загремели репродукторы:
— Всем евреям быть к шести часам у ворот!
К воротам никто не пришел. На утренней поверке поднялся бунт. Еврей Курт Баум, который находился в заключении с 1935 года, набросился на блокфюрера и вырвал у него пистолет. Но выстрелить не успел. Подоспевшие эсэсовцы застрелили его. В поднявшейся суматохе с площади разбежалось около трех тысяч евреев.